***
Фушигуро никогда не подскакивал на матрасе от кошмаров и ни разу в жизни не падал с кровати, даже когда речь заходила о таких жанрах снов, как «ужасы» и «эротика». Жизненное кредо «Не замечай ничего, и Ничего не заметит тебя в ответ» по-своему помогало справиться с эмоциями, которых у Мегуми, как и у всякого здорового человека при таких обстоятельствах, всегда было в избытке. — Чёрт… — ругательство прозвучало как скулёж самого несчастного человека на свете. Ему хотелось исчезнуть. Тело, весившее целую тонну, не слушалось, а мышцы одрябли, точно их вовсе не было; на лбу выступила холодная испарина, глаза немного пощипывало. Мегуми очень давно не чувствовал себя так… опустошённо. Настроение было впасть в хандру и до конца дня пролежать в кровати; а там, того гляди, и квест «Знаменитая Подростковая Депрессия» разблокируется. Обмякшая правая рука соскользнула с груди под одеяло и нащупала пальцами взмокшее липковатое пятнышко на встопорщенных пижамных штанах. «Блять…» Парень стянул с себя одеяло, чтобы не испачкать, и распластался на кровати морской звёздочкой, всё ещё не испытывая порывов к бурной выходной деятельности школьника-старшеклассника. В квартире было исключительно тихо. Если тихо, значит, Цумики уже ушла на подработку: вряд ли они сегодня ещё пересекутся. А раз дома никого и ему никто не помешает… Мегуми повернул голову к тумбе, убеждаясь, что бумажные полотенца находятся там, где им и положено находиться; в одном из внутренних ящиков комода ещё с прошлого года лежал купленный сестрой лубрикант, которым «малолетний упрямец» наотрез отказался пользоваться. Сейчас «упрямец» впервые столкнулся лицом к лицу со столь острым желанием откупорить крышку. Понятное дело, это была далеко не первая и даже не вторая амурная фантазия, посетившая Мегуми. Но впервые она оказалась настолько реалистичной и… желанной. Однако фантазия лопнула, как мыльный пузырик, стоило ему испугаться, а в штанах от этого места всё равно больше не стало. Мегуми поразмыслил минутку и всё же решил, что холодный душ и утренняя зарядка будут лучшим решением. Не мечтать же ему о Годжо-сенсее во время… Через полчаса штаны и нижнее бельё были застираны и вывешены на сушилку. Пока всё это добро просыхало, Мегуми сходил в душ, расправился с завтраком и даже уговорил себя на разминку. Несмотря на всю подавленность и разбитость, которые никуда так и не делись, юный Фушигуро собрал себя в кучку — или что-то очень похожее на кучку — и, преисполненный магией аутосуггестии, приготовился продолжить заниматься «творческим заданием» от Годжо-сенсея, к которому успел приступить ещё вчера вечером. После «чашечки горячего шоколада с учителем» накануне все его «выдающиеся умственные способности» неуклюже пожимали плечиками, разводили ручки в стороны и скромно заявляли, что на сегодня лавочка прикрыта. Вот Фушигуро и решил нагрузить себя тем, чем и положено нагружать вымотанный стрессами мозг мальчика-подростка. А именно — мангой. Несколько томов «Джампа»* и парочка других очень похожих на него журналов были одолжены у Фушигуро-старшей. Сестра с радостью выступила проводником своего несведущего младшего братишки в мир современной манга-индустрии и даже дала рекомендации, с чего профану вроде Мегуми лучше начать изучение этого раздела японской поп-культуры. Мегуми, по её совету, прочитал несколько глав «Ван-Писа» и «Блича», нарыл в старом издании спец-выпуск «Гинтамы», в более новых публикациях узрел несколько набирающих популярность тайтлов, об аниме-анонсах которых уже успел услышать от одноклассников, и примерно на этом моменте понял, что всё это не то. Его сестра читала неправильную мангу. По крайней мере, Годжо-сенсей точно подразумевал нечто другое, когда советовал понаблюдать за персонажами и понять, что они чувствуют. Фушигуро повторил попытку вычитать что-то эдакое и сегодня, но попытке пришёл конец — ни много ни мало — через полчаса, когда во входную дверь кто-то настойчиво начал ломиться. На часах не было и одиннадцати. К счастью или сожалению, в такой час нелёгкая могла принести в их одинокий домишко не так много людей. — Больница в квартале отсюда. Нагрянувшие по его душу гости производили двоякое впечатление: один побитый, вторая до ужаса злая. Любой другой на его месте трижды подумал бы: а стоит ли впускать столь подозрительных личностей в дом? — Спасибо, у меня есть Google Maps, — Нобара шире распахнула дверь и***
Стереометрия сегодня ни в какую не шла. Парень беззвучно положил конспект на учебник и притянул к себе чашку остывшего зелёного чая заместо кофе, который он всё-таки не любил. Мегуми уже подумывал: а не заняться ли ему историей? но сардоническое: «Думаешь, ты хоть что-то запомнишь?» внутреннего голоса без его участия рассудило, что хотя бы на ночь себя расстраивать не стоит. Мысли в юношеской голове бродили вокруг одной и той же проблемы, однако ни одна из этих мыслей почему-то до сих пор не удосужилась эту проблему сформулировать. В мысленном королевстве Фушигуро воцарилась абсолютная анархия, и главным смутьяном, учинившим переворот, оказался всего-навсего учитель истории. Вчера учитель поцеловал его. Учитель, который на чёртову дюжину лет его старше, поцеловал его, несовершеннолетнего школьника, у которого опыт поцелуев до того момента сводился к первому и последнему детсадовскому «чмоку» в щёку от какой-то не особо милой девочки. Но Мегуми соврал бы, скажи, что ему было противно или неприятно — нет, всё было ровно наоборот. Это был просто поцелуй в щёку — обычный поцелуй, который не далеко ушёл от поцелуя некрасивой девочки из детского сада или сестринского поцелуя Цумики, — но каким невероятным этот поцелуй показался неискушённому в плотских делах мальчику… С ним происходило что-то поистине необычное, и разгадка происходящего крылась где-то рядом, совсем близко.***
Школа под мрачным низким небом — зрелище не то чтобы очень зловещее, но неприглядное и отталкивающее — это точно. Грязно-оранжевые решётки парадных ворот, которые по замыслу создателя должны были быть хотя бы лимонно-жёлтыми, походили на вход в дом престарелых, а не в «Старшую Государственную Школу Кайсен префектуры Токио». В такие угрюмые дни Годжо хотелось ненавидеть свою работу и себя за то, что когда-то подал документы в Токийский Педагогический. Школьники плелись на уроки с такой удручающей неохотой, что и самому ничего делать не хотелось. Ему даже пожаловаться на жизнь некому, а тут общешкольное уныние подкатывает, и в пронзительно-голубых глазах всё окончательно становится серым и бесцветным. Сегодня, как и во всякий другой день, Сатору не обделили вниманием ни девушки, ни юноши. На подходе к школе вокруг него собралась группка студентов, навязывающихся на диалог, который волей-неволей приходилось поддерживать. Учитель улыбался как обычно, глаза под очками были холодными — как обычно. Но вот он бросает случайный взгляд поверх толпы и совершенно случайно замечает у входа в раздевалки знакомые лица первогодок — девушка с каре, парень с розовыми волосами и Мегуми, на лице которого покоилось обыкновенное безразличие. На вечно сухих губах учителя осела мечтательная улыбка, а взгляд прояснился. Сатору не стал подходить и здороваться — Фушигуро такого внимания не оценит — он отложил это до урока. Надо будет обязательно узнать у Мегуми, как прошли выходные. И о самочувствии тоже стоит осведомиться. Сейчас с ним наверняка много чего «интересного» происходит — тестостерон у мальчиков в шестнадцать лет можно вёдрами черпать, и всё равно весь не вычерпаешь. Сатору сдержанно хмыкнул. «Подсказать ему, что ли, что с этим делать?» О том, что святая простота может оказаться не такой уж невинной, он не задумывался. Цепкий взгляд обвёл собравшихся в классе учащихся, и Годжо разочарованно заключил, что самого важного среди них нет. — А где Фушигуро? Розоволосый паренёк за предпоследней партой, что был сегодня с Мегуми, — Юджи вроде бы — подал голос: — Он по поручению классного руководителя отсутствует. «Классрука, значит? О таком кураторы обычно предупреждают лично». Сатору кивнул мальчишке, что принял его объяснение, и открыл учебник на странице урока. — Хорошо, давайте начинать. Тема сегодняшнего урока — основание сёгуната Токугава*… Годжо умел оставаться спокойным в стрессовых для себя ситуациях и сохранять лицо тоже умел превосходно, но не волноваться он просто не мог. Судя по листу посещаемости, в этом году Мегуми не пропустил ни единого урока, и похоже, что урок истории стал его первым прогулом если не за всю школьную жизнь, то за старшую школу точно. Годжо такая исключительность не льстила. Стеснительный и зажатый, чистосердечный и наивный, прямолинейный и бесхитростный — что ребёнок с таким характером мог себе надумать за выходные? Мальчик избегает его. Боится? Да, наверняка так оно и есть. Его боится его же ученик. Так и знал, что поцелуй — никудышная затея. Вдруг он травмировал ребёнка? Боже, как поздно в его голову приходят здравые мысли… Годжо с трудом удалось дотянуть до конца бесконечно долгого урока. Делая скидку на то, что этот урок вёл он сам, было хотя бы не скучно. — Нобара-чан, будь добра, подойди на минутку. Кугисаки Нобара была в его глазах поразительно прилежной ученицей, но сейчас девушка выглядела как партизан, который под пытками не выдаст своего. — Вы что-то хотели? — Да, можно и так сказать. Ты, кажется, дружишь с Мегуми. Не подскажешь, где он сейчас? Взглядом Кугисаки можно было превращать людей в камень или хотя бы делать из их сердец кубики льда для виски. — По поручению классного- — Нет-нет, где он действительно находится? — Сатору с досадой обнаружил, что на эту особу его улыбка действует ещё хуже, чем на Мегуми — в отличие от милого парня она даже не покраснела. — Обещаю, что не буду стучать на него в педсовет. Просто хочу передать ему индивидуальное задание и по возможности убедиться, что с ним всё в порядке. — А почему Вы решили, что с ним что-то может быть не в порядке? — Нобара повторила реплику, которой Фушигуро парировал её выпад с аналогичным вопросом в субботу. К слову, она только сейчас поняла, что тогда Мегуми ушёл от ответа. — Задание могу и я передать. — Боюсь, кое-что мне надо объяснить ему лично. Так где он? Клянусь, ругать за прогул его я не собираюсь. На уламывание Нобары ушла практически вся перемена, и только ближе ко звонку, под напором клятвенных обещаний не давить на Мегуми, Бастилия сложила оружие и пала во второй раз. Со счета кармы Годжо Сатору автоматически списались накопительные баллы Фортуны, копившиеся там последние года два. — Юджи посоветовал ему переждать на крыше, чтобы не попасться дежурному завучу — можете посмотреть там. — На крыше? — голос Сатору дрогнул против его воли. Взгляд безотчётно метнулся в сторону сереющего за окном неба. — На улице пять градусов, а он сидит на крыше?! — У него с детства хорошее здоровье. Он никогда не болеет, — девушка беззаботно пожала плечами: она и впрямь свято верила, что с её другом от часового пребывания на улице при такой-то температуре точно ничего не случится. Годжо был уверен в обратном. Он распрощался со студентами суетливо и поспешно и широким шагом, граничащим с «почти-бегом», двинулся в сторону западной лестницы, ведущей своими кривыми ступенями прямиком на крышу. Дверь, которую обычно в это время года мало кто открывал, проскрипела подмороженным крепежом петель и поддалась внешнему давлению с упрямой неохотой. По ту сторону двери выли рубленные порывы хлёсткого ледяного ветра. Сатору поёжился. Осмотрелся. Поверхность крыши была плоская, без наклона, со всех сторон имелись перила. Годжо обошёл небольшую пристройку, из которой вышел секундами ранее, и на стороне, где шлепки ветровых пощёчин стегали крышу немного слабее, обнаружил того, кого искал, но кого совершенно не хотел там находить. Выглядывавшая из-под ворота тёмного свитера рубашка, да и сам свитер, надетый на мальчика, не выглядели той защитой от холода, которая могла быть полезной в такую погоду. Уши мальчишки покраснели, как панцирь варёной креветки — неужели этот ребёнок не слышал о менингите? Какое безответственное отношение к себе… Мужчина подошёл к парню всё тем же быстрым резковатым шагом и на ходу обратился к нему достаточно нелюбезно, чтобы это прозвучало грубо: — Подъём, Фушигуро, хватит тут морозиться. Мегуми рассеянно оторвался от учебника физики, неподдельно удивляясь, что в таком месте, в такое время, в такой обстановке к нему и впрямь кто-то мог обращаться. — Ну? Чего сидим? Шевелим ножками, ручками, поднимаемся и уходим отсюда к чёртовой матери. Годжо с разрывающимся сердцем снял единственную тёплую на себе вещь — пиджак из бостонской ткани, и, когда Мегуми поднялся на одеревеневших от холода ногах, накинул его на плечи парня, запахнув лацканы у самой шеи, чтобы не задувало. — Вы злитесь на меня? — вопрос осторожный и тихий. По рваным движениям Годжо даже слепой понял бы, что да — он злится, но злость эта не имела никакого отношения к нарушению школьного устава. — А похоже? — Очень. Сатору усмехнулся и с чистой душой проигнорировал вопрос. — Не стой тут столбом, шагом марш в школу. — Сенсей, я- — О твоём поведении потом поговорим. А сейчас идём внутрь: в медпункт. Тебе надо согреться. Пока они спускались по неудобным ступеням, которые делали для чего угодно, но точно не для человеческого удобства, прозвенел звонок на урок. Японскую литературу Мегуми сегодня, похоже, тоже суждено прогулять. Два нарушения за один день — два прогула; Годжо кожей чувствовал, как непросто было его ученику идти рядом с ним и сохранять на лице невозмутимость. Просто идя рядом, можно было заметить, как подрагивает от холода — а может, из-за волнения — его тело, как поджата искусанная и изжёванная нижняя губа, как сжимают посиневшие пальцы ткань чужого пиджака. Кабинет медпункта традиционно пустовал. В японских школах — тем более в старших — вообще редко наблюдаются врачи и медсёстры. — Давай живо под одеяло. Пиджак не снимай: он тёплый — как раз немного согреешься. Я сейчас вернусь, — Годжо отдал указания и, не задерживая себя объяснениями, удалился. Он вернулся минут через пять с бумажным стаканчиком в руках; от жидкости в стакане вверх тянулась белая струйка пара. К тому моменту Мегуми, разутый и закутанный в льняное одеяло, сидел на жёсткой стационарной койке и виновато украдкой смотрел на учителя, не решаясь на прямой взгляд и крутившиеся на языке речи покаянных извинений. Мальчик поблагодарил и принял из рук учителя стаканчик. Какое-то время он не пил, согревая пальцы отдающим от напитка теплом и бесцельно разглядывая мутную чайную жидкость. Сатору шумно выдохнул: звук получился свистящий, как приспущенный пар из чайника. Он присел рядом с мальчиком на пружинистый матрас. — Переохлаждение — это тебе не шутки. С таким отношением к своему телу всё может обернуться для тебя очень плачевно. — Угу… — Как ты вообще до этого додумался? Мегуми пожал плечами и сиплым голосом попробовал объясниться: — Мой друг часто прогуливает уроки… На крыше легче всего спрятаться от дежурных учителей… В служебных помещениях и спортзале легко можно попасться, а я не хотел лишних проблем — вот и остался на крыше… — На крыше весной и летом прогуливать надо, но не зимой же, — Годжо потёр большим пальцем правой руки переносицу, поражаясь тому, что подобные прописные истины вообще приходится кому-то объяснять. — Знаешь, почему зимой дежурные не осматривают крышу? Потому что никто в здравом уме не будет сидеть без верхней одежды на крыше зимой, только чтобы прогулять урок! — Простите, что доставил неудобства… И что прогулял Ваш урок, тоже простите… Годжо вздохнул ещё раз и пододвинулся к парню поближе. — Да мне пофиг, прогуливаешь ты уроки или нет. Просто делай это грамотно, без вреда себе. Если хочешь — можешь сидеть в моём кабинете, когда мой класс уходит на физкультуру или уроки искусств* — я не против. Только не вытворяй больше ничего подобного, ладно? — Так Вы не злитесь? Мегуми часто увиливал от ответов — сознательно или нет, но делал он это умело. — Ты больше не будешь так поступать. Ладно, Мегуми? Мы ведь договорились? — Ладно… Сатору мягко улыбнулся и чмокнул мальчишку в лоб — тепло и любовно, без всякой задней мысли. — Моя ты умница, — его голос стал как прежде — елейным и отрадным. — И всё-таки: ты ведь мог просто посидеть на моём уроке, посмотреть на моё красивое лицо, но вместо этого решил прятаться от завучей на крыше и отморозить себе все важные места. Я ведь и обидеться могу. — Не обижайтесь, — голос Мегуми прозвучал хрипло. Парень откашлялся. — Я сегодня просто не хотел Вас видеть. — Звучит ещё обиднее. — Извините… Годжо почувствовал, как тело мальчика сжалось под одеялом, точно пытаясь сделаться меньше и незаметней. — Мегуми… Мегуми плотнее обхватил пальцами стаканчик с чаем. Как ни печально, Годжо знал причину такой реакции. Вышло именно то, чего он боялся, но боялся, видимо, недостаточно, раз от глупости это его не спасло. Настала его очередь раскаиваться. — Я прекрасно понимаю, почему ты решил не приходить на мой урок, — пауза, попытка собраться с духом и мыслями. — То, что я сделал в пятницу… Я не думал, что тебя это так напугает. Я не собирался и не собираюсь делать ничего предосудительного, а этот поцелуй… Прости, я правда не хотел. — Всё в порядке, — прозвучало отнюдь не так. — Что бы ты ни испытывал, тебе не стоит этого бояться. Ни сейчас, ни в будущем; бояться своих чувств и избегать тех, к кому ты их испытываешь, просто нелепо. Но тогда мне всё равно не стоило целовать тебя без разрешения. Я поступил как ребёнок. Мегуми покачнулся в бок и, как о тёплую мягкую игрушку, опёрся о своего учителя, сидевшего слишком близко, чтобы не воспользоваться такой возможностью. Мальчик подобрал под себя одеяло, положил голову на плечо сенсея и томно вздохнул, смотря куда-то перед собой. — Это было приятно, не извиняйтесь. — Но ты же не на пустом месте решил прогулять урок впервые за год? — Ага, не на пустом месте. Если честно, Вы правы: это немного страшно. Мои чувства будто выворачивает наизнанку в Вашем присутствии, а на уроках — не только на истории — я не могу думать ни о ком, кроме Вас, — Мегуми ждал, что Годжо хоть как-то прокомментирует это откровение, но учитель молчал. — Не принимайте на свой счёт. Это мои проблемы, а не Ваши. Мальчик, который хочет быть взрослым, хотя сам совсем ещё ребёнок. Мальчик, который боится своих чувств, пытается показаться самостоятельным и ни в ком не нуждающимся. Мальчик, который с деланным безразличием заявляет тебе о своей симпатии и просит забыть об этом через секунду после признания. — Не вздыхайте так, а то я подумаю, что Вы и правда в меня влюблены. Сатору ещё не закончил переваривать услышанное, а судьба уже требовала от него новых зрелищ. — Я влюблён в тебя? — взъевшейся от иронии интонацией Годжо возвёл то, что произнёс, в жанр абсурдной комедии. — Какой бред. — Я спросил у сестры. Она сказала, что люди целуют, когда любят. Вы меня поцеловали. Следовательно- — Нет, — ответ прозвучал намного резче, чем он ожидал, — это неправильная логическая цепочка. Любовь предполагает собой поцелуи, но поцелуи необязательно предполагают собой любовь. То, что я поцеловал тебя, не значит, что я тебя люблю. Годжо не видел лица Мегуми, но интуиция подсказывала, что рядом с ним сейчас сидит очень грустный человечек, на которого разом вылили всю воду мирового океана. Пусть он и не понимал, что влюблён, но слышать такое от объекта своей симпатии, должно быть, очень больно… «Прости, малыш, но я не должен давать тебе надежд, которые не смогу воплотить в реальность». Мегуми шмыгнул носом. Годжо не любил смотреть, как плачут. Особенно как плачут дети. И дело было вовсе не в раздражении (хотя и в нём тоже), а больше в том, что к своим двадцати восьми полным годам он так и не научился успокаивать этих растерянных, ничего не понимающих созданий. Как правило, после такого он сам чувствовал себя растерянным и ничего не понимающим созданием — разве что не плачущим. — Я тебя расстроил? — Пожалуй. Годжо тоскливо усмехнулся, когда голова мальчишки приподнялась с его плеча. Совершенно неожиданно тонкие руки мальчишки показались из-под одеяла и потянули Сатору за грудки рубашки вниз. Он не успел подумать, как уже поддался немому уговору и наклонился ниже. Его щёку задел поцелуй. Совсем детский, совсем кроткий — даже ещё более невинный и безобидный, чем тот, что он недавно оставил на Мегуми. Сердце Годжо пропустило удар. Или сразу несколько ударов. Мысленный отсчёт от десяти до одного. Нокаут. Очки сползли на кончик носа, и их с Мегуми взгляды наконец-то пересеклись напрямую. Мегуми прочитал в глазах учителя поверхностный шок, Сатору прочитал в глазах студента капли страха и сожаления. — Зачем ты это сделал? — в вопросе не было ни крупицы порицания, но Мегуми наверняка послышалось именно оно. Мальчик отпрянул назад, пристыженный и укорённый собственной смелостью. На его лице читалось раскаяние, грозящее перейти в слёзы. — Мегуми? Мегуми ответил, запинаясь: — П-простите, — у мальчика вздрогнули плечи — дёрнулись вверх, как при сильной дрожи или подавленном всхлипе. Он пока не плакал — лишь тело и губы подрагивали, а по рукам бегали мурашки, вздымая тонкие волоски на предплечьях и заставляя мальчика чувствовать себя ещё более неуютно. — Мне показалось, что так я лучше пойму, но я не подумал… не подумал… Простите, я идиот. Мегуми испугался собственных действий куда больше, чем Годжо им удивился. «Он намного эмоциональнее, чем хочет казаться. Наверное, ему тяжело так жить». Сатору потянул не сопротивлявшегося мальчика обратно к себе, мягко погладил его по спине и безобидно приобнял за плечи. — Как твой учитель, я запрещаю тебе называть себя идиотом. Ты же больше не будешь, правда? — он дождался робкого кивка. — Вот и славно. А теперь, вместо того, чтобы обзываться, лучше скажи, что тебе удалось выяснить? — Выяснить? — Ты же поцеловал меня потому, что хотел разобраться в себе. Хочу знать, что узнал ты. — Я ничего не узнал… Простите, это было глупо и мне- — Не будь врединой, Мегуми, — голос учителя оттенила наигранная капризность, — что-то же ты точно узнал — разве не в этом суть всех экспериментов? Отсутствие результата — тоже результат. Давай, прислушайся к себе и расскажи своему дражайшему сенсею, что ты чувствуешь или не чувствуешь рядом с ним. Мегуми снова шмыгнул носом и инстинктивно ближе прижался к согревающему телу под боком. — Кажется, мне это нравится. — Что именно? — Касаться Вас. Это приятно и… волнительно, наверное… — Нравится, говоришь… Когда что-то нравится — это же не плохо, разве нет? — Да, но… Мне кажется, это неправильно. То, что Вы поцеловали меня, и то, что мне захотелось поцеловать Вас… Так делают любящие друг друга люди, встречающиеся или женатые пары, а не учителя и ученики… — чем дальше заходил этот диалог, тем слабее становится голос мальчика и тем паршивее себя чувствовал Годжо. Учитель обдумал мысль и постарался подобрать к ней верные слова, дабы не напугать ранимого подростка. «Не напугать» — сложная задача. Особенно когда уже с ней не справился. Причём не единожды. — Понимаешь, Мегуми, людям свойственно испытывать некоторые чувства, которые они не в состоянии контролировать. То, что испытываешь ты, контролировать практически невозможно, особенно в подростковом возрасте. Ты не можешь взять и отказаться от этого — только преодолеть и пережить. — Хотите сказать, мои чувства — это временная переменная, которую даже учитывать не стоит?***
Мегуми ушёл очень скоро — всего через десять минут. Он быстро успокоился и быстро взял в себя в руки, но не надо быть гением, чтобы понять — он просто хотел поскорее сбежать отсюда и не появляться на глазах учителя хотя бы вечность, а может, и немного подольше. Он извинился раз двадцать, пока собирался, и ещё несколько раз, когда прощался. Сатору глодало беспокойство, высказать которое значило бы стереть всякие границы; а границы и ему, и Мегуми сейчас были жизненно необходимы. Сатору жёстко усмехался своим мыслям, пока заправлял брошенную в беспорядке кровать, и, чувствуя на языке вкус печали, как в тумане понимал — теперь вляпались они оба. Он был слишком зрел, чтобы не поверить в своё открытие, и слишком горд и самолюбив, чтобы не ужаснуться ему. Он только что стоял и зацеловывал в щёки плачущего парня-подростка. А ведь по общешкольному расписанию уроки ещё не закончились, и в любой момент в медкабинет мог войти старшеклассник с вывихнутой ладошкой или учитель химии, у которого в классе закончились реактивы. По всей видимости, его инстинкт самосохранения взял на сегодня выходной, раз он решился на такую — даже по меркам его никогда не отличавшегося разумностью поведения — несусветную глупость. И чем только думал?.. Он-то ладно — уволился и нет проблем. А Мегуми? Что с ним стало бы, застукай его целующимся с учителем прямо в школе? Даже думать не хотелось: вряд ли там было бы что-то хорошее. Сатору нащупал в брючном кармане телефон, открыл список контактов, перешёл в сообщения… В крови испытывалась острая нехватка крепкого алкоголя и разговоров по душам.