Внеклассные занятия по анатомии

      Дом Годжо-сенсея не блистал особым лоском и изысканностью, о каких можно было подумать при виде его владельца, но зато тут было тепло, уютно и очень приятно пахло — в основном сладостями и выпечкой — а это всяко важнее яркой упаковки. Мегуми вообще впервые был в доме, пахнувшем как пекарня: это произвело на него хорошее впечатление и даже расположило к себе.       Гостиная, в которой его оставили, оказалась раза в два больше гостиной в их с Цумики доме. Комната не была огромной, но для Мегуми, привыкшего жить в тесноте, это внезапное пространство казалось чрезмерным.       Три окна — не во всю стену, но всё равно большие — тянулись от одного угла комнаты до другого и выходили в небольшой внутренний сад, где, кроме пары кустов ракитника и барбариса, ничего не росло. Под окнами не было подоконников, поэтому, если открыть любое из них, можно выйти наружу. Наверное, летом Годжо-сенсей именно так и делает: открывает окно, перешагивает раму и встаёт босыми ногами в холодную, мокрую от росы траву. Как бы Мегуми хотелось увидеть это вживую, а не только в своей фантазии…       Но сейчас за окном забивалось свинцовой ватой небо. Вдали грохотало, а редкие кусты у забора гнул ветер: через полчаса или час снова начнётся ливень, и в такую погоду ему придётся возвращаться домой. Парень вжался в диванную спинку и, шмыгая текущим носом, прижал к себе руки, дабы согреться их холодным теплом. Противные тридцать семь градусов, может, и были противными, но повышать их ему не хотелось.       Громадный мягкий диван с десятком декоративных подушек, крепостью стоявший посреди гостиной, сейчас казался Мегуми самым неудобным, жёстким и колючим диваном на свете. Парень сидел тут, размышлял о красоте учительского дома и самого учителя и старался забыть о том, зачем действительно сюда пришёл. Думать о признании в доме человека, которому собираешься признаться, чем-то напоминало организацию заговора по свержению монархии под носом у монарха.       Годжо в хорошем настроении вышел из светлой кухни, держа в руках большое стеклянное блюдо. Как всегда, учитель был великолепен: на нём была белая рубашка — такая же, какую он носил в школе — и чёрные штаны — не спортивные, а просто штаны — не широкие, не узкие, прямые, уходившие в пол; его белоснежные волосы были слегка растрёпаны — но только так ему и шло; глаза, как обычно, скрывали очки. Мегуми уже несколько раз одёргивал себя, понимая, что беспардонно пялится на своего учителя, но поделать ничего с собой не мог. Годжо был красив и лицом, и телом — в нём всё было идеально — смотреть и не засмотреться на такую красоту было осуществимо только для слепого импотента или асексуала, хотя и тот после встречи с этим Аполлоном наверняка засомневался бы в своей ориентации.       С ловкостью бывалого официанта Сатору поставил блюдо на низкий журнальный столик перед Мегуми, стоявший между диваном и тремя креслами, обитыми мягким вишнёвым флоком. В нише тарелки педантично было разложено богатое ассорти сладостей, какие только нашлись в доме сладкоежки, а нашлось их немало.       — Угощайся, — Сатору оказался на удивление гостеприимным хозяином. — Ты чего чай не пьёшь? Невкусный?       — Нет, вкусный, просто не хочу.       — У меня есть ещё фруктовый и ромашковый — могу заварить один из них. Есть ещё кофе, но мне в прошлый раз показалось, он тебе не нравится.       — Спасибо, не надо, я просто не хочу пить, — Мегуми постарался выглядеть беззаботно, но эта эмоция вообще с его лицом не вязалась, и получилось что-то странное.       — Тебе правда лучше? Неважно выглядишь.       — Лучше, правда.        Годжо смотрел на него обеспокоено, напрасно стараясь держать это чувство при себе. Во взгляде под очками можно было прочесть глубокое волнение, пусть он и понимал, что чёрные линзы обыденно скрывают эти эмоции от любых зрителей без исключения. Он давно хотел снять очки, но Мегуми, кажется, уже привык к ним, так что не стоило смущать его лишний раз.       — Хорошо, если так, — Сатору опустился в кресло напротив и мило улыбнулся подопечному.       Неловкость ситуации его бесила, но начать говорить с Мегуми на главную тему с бухты-барахты значило провалить этот разговор ещё до его начала. Надо было как-то подвести его, а потом уже спокойно и с расчётом вести мысль, но случая для начала такой беседы до сих пор не подвернулось.       — Урок сегодня будет в формате лекции, чтобы ты не особо напрягался: я расскажу то, что ты пропустил в школе, а ты просто послушаешь; если утомишься — закончим пораньше.       — Я не утомляюсь всего за час урока. Не надо считать меня таким слабаком.       Сатору улыбнулся, как улыбается взрослый простосердечной прямоте ребёнка (тут стоит «как», потому что Сатору запретил себе разграничивать их с Мегуми по возрасту и называть его ребёнком).       — Дело не в том, считаю я тебя слабым или сильным. Просто ты немного приболел — все мы болеем — а во время болезни усталость накатывает быстрее, чем обычно.       — Я уже почти восстановился.       — Надеюсь на это. Но всё-таки лучше не перегружаться пару дней и не заставлять себя что-то делать через силу, если ощущаешь недомогание. Помнишь, что я говорил в понедельник?       Мегуми отупело кивнул, совершенно не помня, что ему там говорили в понедельник. Он помнил, что у Годжо горячие губы, что руки у него сильные и ладони широкие, но вряд ли учитель имел в виду это — он об этом вообще вслух не говорил, но зато это было единственным, что Мегуми вынес для себя из того злосчастного понедельника.       Годжо подметил озадаченность студента и избавил его от лишней лжи:       — Я говорил, что своим телом нельзя пренебрегать, а беречь его надо. Это бывает трудно, но постарайся как-нибудь не забывать о себе. Подростки часто натворят невесть чего в молодости, а потом жалеют, когда становятся старше. Не веришь опыту старпёров — поверь моему: до сих, вот, пор с кариесом мучаюсь.       — У Вас кариес?       — Я вроде это и сказал.       — Вы просто столько сладкого едите…       — Ну, кто-то вырастает из подростковой глупости, а кто-то нет. Я — «кто-то нет», но ты вроде поумнее меня будешь, так что по стопам учителя лучше не иди.       На этой ноте тема «услышанного в понедельник» закончилась; Сатору не видел резона по много раз повторять одно и то же, так что быстро соскользнул на другой предмет разговора, переводя диалог в новое русло.       Тон беседы смягчился, воздух в комнате полегчал, и даже дышать стало проще.       — Что ж, а теперь устраивайся поудобнее: кушай сладости, пей чаёк и готовься слушать сказки от старика Годжо про Третий Сёгунат и период Эдо*.       Мегуми для спокойствия Годжо взял в руки чашечку с чаем и откинулся на диван, сжимая в пальцах тёплую цветную керамику и думая о том, что это чашка Годжо-сенсея и что он тоже из неё пьёт. Чай оказался поразительно вкусным; тёплым, но не горячим. Наверное, таким вкусным он был потому, что Годжо-сенсей сам его для него заварил.       Мерный голос учителя разливался по комнате не дальше пары метров от них: он говорил тихо, без свойственных ему экспрессий и увлечённости, решив, что его восклицания вымотают ученика без причины раньше времени. В его голосе терялось всё, о чём Фушигуро думал раньше, и ни мысли о признании, ни мысли о своих чувствах больше его не тревожили, они остались за бортом. Мегуми просто слушал и наслаждался бархатным мужским голосом, какой сложно встретить в школе среди ломающихся голосов одноклассников и сиплых голосов других учителей. Голос Годжо-сенсея был усладой для ушей, Годжо-сенсей был усладой для глаз и души.       С прикрытыми глазами Мегуми ловил каждое слово из рассказов о талантливом принце-военачальнике, военном перевороте и окончании с его лёгкой руки гражданской войны. Эта лекция отличалась от предыдущих, потому что в кои-то веки он слышал не только прекрасный голос, но и то, о чём он говорил. В этот раз Мегуми знал о своих чувствах к талантливому рассказчику и боялся этих чувств уже не как слепой котёнок, а как человек, впервые в кого-то влюбившийся.       Голос учителя стих, но Мегуми так и не поднял тяжёлые веки, ожидая продолжения. Но продолжения не было, а вместо этого его плечи и руки накрыло что-то мягкое и тёплое. Поднять веки всё-таки пришлось. Мягким и тёплым оказался клетчатый плед из приятного материала — не застиранный, по видимому, совсем новый плед. Годжо накрыл его им и сейчас стоял совсем близко. В радужках синих глаз Мегуми отразилась трогательная улыбка его учителя.       — Я думал, ты задремал, — улыбка сенсея — сдержанная, но тёплая — расширилась в уголках губ. — Устал?       Фушигуро непослушно мотнул головой, и та, издеваясь над ним, отдала простудной тяжестью в затылке и температурной болью в висках.       За окном громыхнуло. Первые капли начинающейся грозы забарабанили по крыше и окнам.       — Погода совсем разбушевалась, из-за давления всем спать хочется. — Громыхнуло ещё раз и Сатору мученически вздохнул. — Будь моя воля — вообще бы из дома не выходил.       — Вы можете и не выходить: выходные же.       — И правда, — Годжо обдумал перспективу на пару дней стать затворником. Она пришлась ему по душе. — А у тебя какие планы?       — Никаких.       Мегуми поёжился под пледом от мазнувшего по ногам сквозняка, проникшего в дом через открытое на кухне окно.       — Холодно?       — Нет, — по рукам Мегуми побежали мурашки, он чихнул и прикрыл нос рукой.       — Врать, вообще-то, нехорошо, чтобы ты знал.       Сатору поднялся с кресла и отошёл на минутку, чтобы закрыть форточку. Когда вернулся, присел уже не на кресло напротив, а на диван, на котором сейчас сидел Мегуми. Под его весом монолитная подушка промялась и места будто бы стало меньше, хотя размеры дивана говорили об обратном. Годжо смотрел перед собой, не поворачиваясь к Мегуми, и рассуждал вслух, не адресуя свои слова никому определённому:       — Свободные выходные — ну надо же, а я-то думал, подростки только и делают, что ходят по кафе и караоке. Помнится, в старшей школе — особенно в твоём возрасте, когда вступительные в институт на голову ещё давить не начали — я редко появлялся дома, что на выходных, что на неделе — всё у друзей пропадал.       — У меня нет денег, чтобы ходить по кафе и караоке, когда мне вздумается, а оставаться на ночь у друзей я не люблю — как будто в чужих домах и без меня плохо живётся.       — Ночёвки — дело такое… А вот с кафе не согласен; счёт — вообще не проблема — его ж можно и на троих разделить: не так дорого выйдет.       — Стараюсь не мешать своим друзьям, когда они собираются в подобные места. По-моему, это не моё, только настроение всем порчу своим «кислым видом», — голос Мегуми соскользнул на полутон. Сатору нахмурился.       — Юджи с Нобарой неплохие ребята. Не думай о них так.       — Я и не говорил, что они плохие.       — Ты сказал, что не доверяешь им. Не стоит. Они общаются с тобой и зовут тебя гулять, потому что им это нравится, а не потому что должны. Не забивай голову шелухой, дружба — это не то, где надо много думать и сомневаться, — Сатору говорил удивительно легко, но его слова не звучали отвлечённо и незаинтересованно, в его тоне не было ни намёка на пренебрежение — наоборот, он говорил тоном старшего сообщника в преступлении, который сам через всё это прошёл, а сейчас лишь передавал ценный опыт менее натасканному собрату. Он говорил с Мегуми на равных — как ребёнок с ребёнком или как взрослый со взрослым — неважно; важно то, что между ними не было пропасти, в которую можно было бы упасть с первым же непониманием, потому что была уверенность — Годжо не может «не понять».       Мегуми неопределенно качнул головой и отвернулся. Он притащил себя сюда, чтобы признаться учителю, но говорить о своих чувствах — неважно к кому — ему совершенно не хотелось. Он не ощущал себя достаточно близким к Сатору, чтобы обсуждать с ним друзей, с которыми он был близок по-настоящему, пусть и чувствовал, что совет, данный учителем, был верным и к нему стоило прислушаться.       Дождь за окном зарядил сильнее. Свист ветра резанул по ушам, и Фушигуро печально подумал, что заболеет по второму кругу, если попрётся по улице домой в такую непогоду.       — Раз у тебя нет планов, может, переждёшь грозу у меня? — Годжо-сенсея впору было бы записать в кружок юных телепатов. — В прогнозе обещали, что этот мрак до утра продлится. Ты ведь ещё болеешь и всё такое… Короче, не думаю, что тебе стоит идти домой вот так. Хотя я мог бы вызвать тебе такси…       — Нет, спасибо, я сам доберусь. Мой дом недалеко, — соврал и глазом не моргнул: от дома Годжо до его дома было тридцать минут езды на общественном транспорте с пересадками и ещё десять минут на своих двоих. — Не хочу докучать Вам.       — Ты мне не докучаешь, Мегуми, — прозвучало вяло и совсем не убедительно. Работа в школе в конец его выматывала и к вечеру контролировать голос становилось тяжело. К тому же он всё сильнее начинал волноваться. Мегуми то и дело глядел за окно, и Сатору казалось, что он собирается уйти. Надо было срочно придумать, как ненавязчиво начать говорить о главном, но нужных слов всё не было, и заговорить не получалось. Мегуми будто бы тоже хотел с ним о чём-то поговорить, но находился в аналогичном положении, и оба они сидели друг рядом с другом, как дураки, не соображая, что да как делать с собеседником.       — По правде говоря, мне бы не очень хотелось, чтобы ты уходил, — Сатору не врал. — Я живу один, так что в такие вечера, когда никуда не выберешься, бывает одиноко. С тобой приятно общаться, и будет круто, если ты составишь мне компанию.       Годжо смотрел на него с тихой мольбой в глазах, но взгляд этот опять не дошёл до адресата. Его собственная беспомощность перед этим мальчишкой и своим чувством, которое, как ни хотел, он не мог передать словами — по крайней мере, теми, которые понял бы Мегуми — сводила его с ума уже четыре дня, и сейчас эти немощность и слабость ощущались особенно остро.       — Годжо-сенсей, Вам часто признаются в любви Ваши студенты? — такой внезапной смены темы и избегания его откровения Сатору никак не ожидал. Вопрос про отношения? С чего бы?       Годжо глупо посмотрел на Мегуми взглядом ученика, не знающего ответа на вопрос учителя, а Мегуми посмотрел на него без учительского осуждения, а просто с любопытством человека, желающего знать ответ на вопрос, который неспроста задал. Эти слова про студентов и признания давно крутились в голове Мегуми, и почему-то именно они оказались первыми на языке, когда настало время переводить стрелки. Спрашивать подобное себе дороже — это и страшно, и опрометчиво, но Мегуми подбодрил себя мыслью, что лучше знать свои шансы заранее.       — Можете не говорить, если это слишком личное для Вас…       — Личное, но не слишком, — сенсей ответил рассеянно и точно не понял, что ответ нужно чем-то продолжить.       — Сенсей, у Вас руки трясутся. Вам холодно? — взволнованный голос Мегуми вывел учителя из чертогов его дрянного разума.       Годжо криво улыбнулся.       — Нет, всё в порядке.       — Хорошо. Тогда Вы ответите на вопрос?       Сатору потратил пару секунд на размышление, как лучше ответить.       — Часто ли мне признаются? Ну да, достаточно — несколько человек в неделю или около того, — «несколько человек» в этом случае приравнивались к десятку и более.       — И как часто Вы отказываете? — этот вопрос стал для Сатору точкой в картине ситуации. Теперь он смотрел на Мегуми с проникновенным осмыслением. Сатору понял, что Мегуми понял, и односложный ответ — «всегда» — упал в его горле на самое дно. Фушигуро догадался о собственных чувствах раньше, чем Годжо придумал, что делать со своими — ну надо же…       Чтобы заполнить паузу, он взял мальчика за руку и провёл суховатым большим пальцем по нежной юношеской коже. Мегуми отдался зачарованному наблюдению за его действиями, и Сатору выиграл время на раздумья и разборки со своей паникой.       Расспросы про признания и отказы — это точно взято не с потолка. Но зачем? Ответ, конечно, очевидный, но насколько он очевидный в отношении Мегуми — это вопрос на миллион. Но если всё же предположить, что о Мегуми можно думать как обо всех, и что его поведение поддаётся логике, то, скорее всего, он собрался признаться ему; сейчас он колебался, поэтому и решил узнать глубину реки, в которую надумал войти. В таком случае, если Сатору скажет, что ему часто признаются — заставит Мегуми решить, что отказ неизбежен, и тогда пойти на признание станет для него почти невозможным; скажет, что ему не признаются вовсе — и Мегуми решит, что только он один такой «неправильный» влюбился в красивого учителя, а другие его сверстники все «нормальные» и таким не занимаются.       «Если я буду с ним честен, может, он поймёт, что я общаюсь с ним на равных, и станет больше мне доверять?» — с такой мыслью Годжо дал свой ответ.       — Всегда, — это был худший ответ, который Сатору мог дать, но по своим слепым соображениям он сказал именно это, за что проклинал себя уже через секунду.       Мегуми неуверенно выпутал свою руку из его пальцев, кивнул и больше вопросов на эту тему не задавал.       — Вы сегодня, кажется, хотели о чём-то поговорить. О чём?       У Сатору слова застряли в горле, и по холодному тону мальчика он понял, что оплошал не на шутку. Сатору отрицательно покачал головой.       — Забудь, — «не могу».       — Тогда я, пожалуй, пойду, пока гроза не усилилась.       Годжо почувствовал, что провалил нечто большее, чем рядовой диалог. Будто он проиграл самую важную партию в своей жизни, слил в урну кучу денег, уничтожил гигантскую ставку, подставил самого себя, сделав последнюю стратегическую ошибку в той череде ошибок, которые уже были допущены ранее, но фатальной стала именно эта.       Хотелось удариться головой об стену и размозжить голову в кровь, потому что толку от неё всё равно никакого, хотелось взвыть в голос и взмолить о пощаде, выкрикнуть Мегуми в лицо извинения за свою тупость, а в конце добавить признание в любви, но вместо этого он лишь улыбнулся и сказал, что проводит его до двери.       Мегуми смотрел и выглядел как обычно — холодно и бесстрастно. Когда он краснел и смущался, он казался более живым, а так… Годжо воображалось, что его оставили на обочине жизни, облапошили и выставили на мороз в женских панталонах — причём заслуженно. Ощущалось это так, словно бы Мегуми наказывал его своим безразличием, словно даже отказ, которого Сатору не давал, для Фушигуро ничего не значил, словно его чувства к Сатору не стоили ни йены — не стоили даже того, чтобы расстроиться.       Мальчик оделся и обулся, надел шапку, которую раньше не носил, наглухо застегнул куртку. Сатору проглотил усмешку: может, этот ребёнок и возненавидит его, но зато впредь будет теплее одеваться и бережнее к себе относиться. Хоть в чём-то он оказался ему полезен.       Мегуми остановился на пороге, не торопясь ни прощаться, ни просить вызвать такси. Его взгляд блуждал по полу, а Годжо покорно ждал, как пёс у дверей хозяйского дома, когда его гость скажет хоть что-нибудь — хоть слова ненависти — лишь бы неопределённость пропала.       — Годжо-сенсей, весь вечер я хотел Вам кое-что сказать, — Сатору весь обратился в слух и вскинул на Мегуми поражённый взгляд, не веря своим ушам. Голос мальчика был необычайно взволнован и не стыковался со спокойствием на его лице. Этот голос говорил: «сейчас я закончу, и ты больше никогда меня не услышишь». — Для Вас это, наверное, не секрет, но… я Вас люблю. Я пойду. Хорошего вечера, — всё было сказано быстро, на одном дыхании, всего с парой незначительных пауз. На последнем слове ручка входной двери дёрнулась, в коридор ворвался ледяной уличный воздух, наполненный сыростью и запахом жухлой травы. Мегуми поклонился в знак уважения или извинения и сорвался с места. Порыв ветра с грохотом захлопнул дверь с обратной стороны. Сатору остался стоять один посреди пустого светлого коридора.

***

      Сломя голову Мегуми выскочил на улицу, задыхаясь от сказанных слов, от своей смелости, от своего безразличия, которого хватило грамм-в-грамм чтобы не разверзнуться слезами прямо перед учителем. Снова. Ужасный ветер ударил его по лицу и от этого удара стало почти больно, кожу обожгло холодом, в глаза полил дождь, и Мегуми затруднялся определить, правда ли это был дождь или он просто заплакал.       Годжо сказал, что ему часто признавались, Кугисаки сказала то же; Годжо сказал, что он всегда отказывает, Нобара заранее подтвердила это. Подруга была права — отказ разобьёт ему сердце, поэтому он предпочёл его просто не слышать. Он сказал, что должен был сказать, что хотел сказать всем сердцем уже давно. А теперь… а теперь он может со спокойной душой забрать документы из школы и больше никогда в жизни не видеть Годжо-сенсея, его красивого лица, не слышать его необычайного голоса и не ощущать касаний его губ на своих щеках. Так ведь будет лучше для всех, правда же?       Каким-то чудом Мегуми до сих пор не плакал — теперь он это понял. Слёзы щипали глаза, как лучшие друзья наихудших моментов его жизни, но хлынуть наружу отказывались. Подвешенное состояние, близкое к истерике, отдавало удовлетворением: он всё-таки признался, он это сказал. Даже гордость имела место до тех пор, пока не вспоминалось — он сказал это и убежал.       Мегуми не пробежал и квартала: свернул несколько раз и остановился через домов десять от дома Годжо-сенсея вниз по улице. Он опёрся о железный забор и осел на камень, непонятно зачем валявшийся между тротуаром и ограждением частного участка. За шиворот ледяными змейками стекали дождевые струи, штаны и куртка под ним быстро намокали, становилось холодно и зябко, плакать хотелось всё больше.       «Если выплачешься как следует, тебе полегчает», — так сказал Годжо-сенсей. У него не было причин не следовать этому совету, но слёз не было и не было. Только капли дождя собирались на лице и стекались к кончику носа, ухаясь беззвучными плесками в ткани куртки.       Он сидел тут целую вечность и пытался заплакать, чтобы из груди исчез, наконец, этот неподъёмный валун. Надо было вставать, идти дальше, возвращаться домой, но тело тяжелело с каждой минутой, момент слёз приближался, клубок сомнений внутри становился всё плотнее, сдавливая своим объёмом лёгкие изнутри, давя на них, раздирая, заставляя жалеть о сказанном минутами ранее.       Одежда промокла до последней нитки нижнего белья, к телу прилип простудный жар. Он проклинал себя за то, что влюбился, но не мог ненавидеть Годжо за то, что тот не остановил его. Он уже думал над этим. У него не получалось. Он беспрестанно тешил себя мечтами о взаимности и симпатии Годжо к нему, но уверовать в это наяву было бы слишком. Если бы он остался, ему непременно бы отказали.       Мегуми рассмотрел лицо Годжо-сенсея в последнюю секунду перед тем, как выбежать за порог: на нём отпечатались удивление и страх. Наверное, он удивился тому, что кому-то, настолько жалкому вроде Мегуми, хватило смелости и наглости на признание своему сенсею, а испугался того, что Мегуми кому-то мог об этом рассказать, и тогда у него появились бы проблемы. Его любовь, должно быть, тяготит Годжо-сенсея, она тяготила его всё то время, что он наблюдал за Мегуми, и не говорил ему о его чувствах только потому, что ему самому они были неприятны. Да, всё наверняка именно так и есть. Его любовь доставляет только неприятности человеку, которого он любит.       Аккурат к мыслям о том, что никогда в жизни он больше никого не полюбит и ни за что не наступит на те же грабли дважды, дождь перестал. Перестал лить на него, потому что его накрыли зонтом. Сердце Мегуми в который раз встало, когда он увидел на тротуаре знакомые белые кроссовки и потрёпанные штанины чёрных брюк.       — Ну слава богу, — голос сверху был запыхавшимся, а дыхание нагнавшего его человека сбитым, — я думал, ты побежал на главную улицу: намотал лишних полкилометра!       Мегуми поднял потерянный взгляд покрасневших глаз на насквозь промокшего учителя. Он готов был увидеть укоризну, упрёк, злобу, осуждение на его лице, услышать угрозу пожаловаться опекунам и подать жалобу в дисциплинарный комитет, но сенсей почему-то улыбался и выглядел до безобразия счастливым, стоя перед ним под стеной дождя в одной лишь рубашке безо всякой верхней одежды. Он не выглядел как человек, который собирался ругаться и бесчинствовать. Он выглядел как человек, который долго бежал и наконец нагнал того, кого очень испугался упустить.       — Вы простудитесь, — сказал уже простуженный Мегуми первое, что пришло в голову. Ничего умнее, понятное дело, он выдать не мог.       — Простужусь? Не в этой жизни, — Сатору присел напротив него на корточки и вложил в руку парня ручку зонта. — Прости за грубость, малыш, но нам лучше быстренько вернуться в дом, — при этих словах его руки коснулись мальчишечьих бёдер и потянули юное тело на себя. Мегуми пришлось ухватиться за шею мужчины и прижаться к его груди и торсу, чтобы не упасть, когда его подняли над землёй и взгрозмоздили на себя крепкие мужские руки. Мужчина выпрямился и поднял парня вместе с собой на высоту своего роста.       — Г-годжо-сенсей!       — Тшш, — как будто это могло кого-то успокоить, — чего ты разволновался?       — Я не хотел! Пустите. Простите. Я пойду домой. Извините. Пожалуйста…       Годжо не думал, что так напугает Мегуми своим появлением. Он в простоте сердца погладил мальчика по спине вдоль позвоночника, и тот перестал вырываться, как приласканный котёнок на руках нового хозяина.       — Ну-ну, незачем так нервничать, — голос Сатору был радушен и кроток. — Никуда отпускать я тебя не собираюсь, домой уж тем более в таком виде не пущу. Что обо мне подумают твои опекуны, если вернёшься домой от учителя в таком виде?       — Но, сенсей…       — Нет, даже не обсуждается. К тому же нам с тобой надо много о чём поговорить, — и голос его снова смеялся, и Фушигуро не мог понять, издевательский это смех или нет.       — Я домой хочу, — по-детски в последний раз попытался воспротивиться Мегуми, уже понимая, что его попытки тщетны.       — Мы и пойдём домой — ко мне. Сначала ты сходишь в душ, переоденешься, затем выпьешь горячего чаю или супчику покушаешь — чего тебе больше захочется, а потом мы с тобой обстоятельно поговорим, и мир заиграет новыми красками, вот увидишь.       — Он уже играет… — пробубнил Мегуми, — не поверите, но мой мир играет всеми цветами радуги.       Годжо тихо рассмеялся над его ухом.       — Ты мне тоже нравишься, Мегуми. Очень нравишься. Теперь тебе легче?       Мегуми замер на его руках и спустя полминуты — два пройденных дома — кивнул ему в плечо, и объятие на шее стало чуточку крепче.       — И всё равно простите, что влюбился в Вас…       — Э, ты меня вообще слышал? У нас всё взаимно, малыш, понимаешь? — смешливой радости в его голосе не было предела. — Вза-им-но, — это слово он произнёс с особенным упоением и восторгом и подтрунивающе спросил: — Или ты хочешь, чтобы я тоже извинился за свои чувства?       — Н-нет, не хочу! Спасибо, что я нравлюсь Вам, сенсей, — прозвучало так умилительно, что Сатору прыснул со смеху, и его улыбка стала ещё лучезарнее прежнего, хоть Мегуми и не мог её видеть.       — Меня впервые благодарят за то, что я в кого-то влюбился, — Сатору был больше не в силах сдерживать тёплые эмоции, переполнявшие его. — Сегодня я точно самый счастливый человек в Японии, — его слова смутили мальчика ещё больше, и с этого момента до самого дома он больше ничего не говорил.       Годжо свернул за угол, прошёл несколько метров и снова свернул — в садик своего дома, зайдя во двор с обратной стороны улицы. Он обошёл здание по мощённой камнем дорожке, по которой уже размазалась глинистая дождевая грязь. Мужчина ловко взбежал по ступеням и отворил незапертую дверь, которую, суетясь, забыл закрыть на ключ. Его спокойствие, изменившееся настроение и беззаботное отношение к обоюдному признанию в чувствах передавались и Мегуми, и парень мало-помалу начинал приходить в себя.       Годжо спустил его на пол, продолжая придерживать под бёдрами до тех пор, пока не убедился, что ученик твёрдо стоит на ногах и не намеревается куда-нибудь свалиться из-за нехватки сил от простуды или переохлаждения. Мужчина, позабыв о себе, забрал у Мегуми из рук зонт и оперативно снял с него верхнюю одежду, не дожидаясь, когда парень придёт к этому сам. Фушигуро не возражал. Он был абсолютно податлив и позволял крепким рукам делать с собой всё, что вздумается. Руки учителя были нежными, а касания обходительными, пусть он всего лишь снимал с него верхнюю одежду. Мегуми готов был растаять, как кубик льда в стаканчике колы под палящим майским* солнцем. Годжо ничего особенного не делал, но уже этому «ничего» было трудно сопротивляться. Одна его рубашка чего стоила… Эта неприлично лёгкая рубашка, вся промокшая под дождём, ещё более неприлично облепляла грудь учителя, просвечивая и выставляя напоказ любопытному подростку всё, чего не стоило видеть благовоспитанному ученику своего уважаемого сенсея. Годжо будто стоял перед ним голый по пояс — все мышцы и особенно накаченный пресс было видно прекрасно. Не то чтобы Мегуми был против такого вида, но вуайеристом он пока себя не считал.       — Учитель, — его просьба казалась ему стесняющей, — прикройтесь, пожалуйста.       Сатору сначала не понял, о чём он, но, заметив увиливающий взгляд и алые щёки Мегуми, всё-таки сообразил, в каком он виде. Его лицо просияло.       — Пока могу только снять её. Тебя устроит?       — Нет, конечно!       — Ты чего снова рассмущался? Мы же оба мужчины, — ну точно издевается.       У Мегуми в голове всплыла сцена виденного неделю назад сна. Даже через небольшую «помеху» стало совершенно очевидно: тело учителя было именно таким, каким он его себе представлял. Хотелось ли ему увидеть его без одежды? Безумно хотелось. Но скажи он это вслух — сенсей точно подумал бы, что он извращенец, любящий смотреть на голых мужчин, пусть даже тех, кто ему нравятся.       — Это неприлично.       — Как будто кого-то это волнует.       — Меня волнует!       — Перевоспитывать тебя сейчас я не буду, но на заметку обязательно возьму.       Мегуми покраснел и смолк. Продолжать разговор с Годжо в этом ключе — смерти подобно.       А пока подопечный страдал, учитель во всю наслаждался этими дразнящими заигрываниями и никак не мог отказать себе в этом удовольствии.       — Так, солнышко, а теперь пойдём-ка в ванную, — при этих словах Годжо взял раздетого и разутого студента за руку и, ободряюще улыбаясь, потащил его за собой внутрь квартиры. Он держал белые пальчики в своих больших пальцах с особой трепетностью, и даже это касание доставляло ему удовольствие.       Сатору остановился напротив двери между кухней и гостиной и развернулся лицом к Мегуми, смотревшего до этого ему в спину.       — Будет неприятно, если ты снова заболеешь, так что давай сначала ты погреешься под тёплой водичкой, а потом уже мы с тобой поболтаем, окей? Всю мокрую одежду кинь в раковину — я потом постираю. Чистые полотенца справа на полке — бери любое. Пойду пока поищу тебе сменные вещи; как закончишь — крикни, я тебе их принесу, — Сатору хотел уже уйти, но Мегуми вместо того, чтобы отпустить его руку, сжал её крепче. — Ты что-то хочешь сказать, Мегуми-кун?       — Да, хочу, — Мегуми втянул лёгкими воздух и выдохнул медленно и прерывисто. — Раз уж так получилось… Я могу остаться у Вас на ночь?       Сатору помнил своё предложение, которое было озвучено меньше получаса назад, и не собирался от него отказываться.       — Конечно, оставайся, — он пригладил мальчишку по волосам свободной рукой и без резких движений забрал другую руку из холодных пальцев студента. — Беги в душ, а то ведь всего трясёт.       — Но, сенсей…       — Мы обо всём поговорим, обещаю, только отогрейся для начала и приведи себя в порядок, — он взял Мегуми за плечи и развернул его лицом к двери. Наклонился и заискивающе шепнул парню в ухо с нарочитым смешком в голосе: — Если так стесняешься принимать душ в чужом доме, можешь запереть дверь — она открывается и закрывается только изнутри.       Мегуми смутился пуще прежнего.       — Прекратите так делать, я знаю, что Вы это специально.       Не поворачиваясь к учителю, он сделал два решительных шага вперёд, открыл дверь ванной комнаты и закрыл её с той стороны с лёгким, но резковатым хлопком.       «Милашка».              Его футболка висела на Мегуми мешком, а шорты едва держались на узких бёдрах, норовя спасть; эти рукава до локтей, которые Сатору едва прикрывали плечи, эти мятые складки заправленной в шорты футболки, в конце концов, этот очаровательный туго завязанный шнурочный бантик на шортах, только и спасавший их от встречи с щиколотками. Будь Сатору проклят, если Мегуми не выглядел мило и даже сексуально (насколько может быть сексуально не дооформившееся шестнадцатилетнее тело).       — Прекрасно выглядишь, Мегуми-кун, — читать как: «сногсшибательно выглядишь, Мегуми-кун».       Студент перешагнул с ноги на ногу, держась пальчиками за краешки ткани огромных шорт, и, стараясь этого не показать, улыбнулся. Одежда была слишком свободной — он чувствовал себя полураздетым без нижнего белья, без контакта ткани с кожей, но слышать комплимент всё равно было приятно.       Сатору протянул к лицу мальчишки руку и тыльной стороной ладони коснулся кончика его носа.       — Ты холодный, малыш. Надо было подольше под душем постоять.       — Думал, Вам тоже надо…       — Я толстокожий, мне душ не нужен, — Сатору замёрз, как страус в Антарктиде, и минимум, чего ему сейчас хотелось — это посидеть в горячем источнике с баночкой тёплого пива, но источников поблизости не было, и пришлось ограничиться горячей водой из-под крана на кухне.       — У Вас губы синие.       — Они всегда такие.       — Нет, обычно они розовые, — Мегуми протянул руку вперёд и тоже коснулся ею носа учителя, — говорю же: Вы тоже замёрзли.       Спорить с такой очаровательной претензией сумел бы только очень чёрствый человек.       — Раз уж мы оба замёрзли, что насчёт совместной горячей ванны?       Щёки Мегуми вспыхнули, как у целомудренной девушки, случайно услышавшей пошлую шутку.       — Шучу, шучу, не робей, — он вновь рассмеялся. Его по-товарищески доброжелательному голосу было трудно не довериться, и Мегуми по совету перестал робеть, сочтя шутку просто за шутку. — Как насчёт чая? Или чего-нибудь покрепче?       — Вы имеете в виду алкоголь?       — А почему нет? — демон на левом плече Сатору одобрительно закивал, Сугуру на правом плече сделал отсылку к уголовному кодексу на статью за спаивание несовершеннолетних и с выражением безысходности на ангельском лице достал из-за крыльев бутылку виски. — Хотя, всё-таки первый раз надо пить с друзьями или семьёй, а не с учителями.       — Я не против выпить с Вами, — Мегуми в своей жизни пил алкоголь дважды: два глотка шампанского с сестрой на Новый год и стакан блевотного пива с Юджи на спор, — только что-то не очень крепкое.              У Сатору абсолютно всё было «очень крепким», за исключением одного-единственного отступления из правила. Бутылочка красного сладкого пылилась на полке уже добрых два года: когда-то давно Годжо купил её в подарок девушке, но так и не успел подарить до расставания. Они остановили свой выбор на этом самом вине.       Мегуми умильно морщился на первых глотках, ребячески опуская уголки губ вниз от кислоты напитка, стараясь сохранять лицо прежним, но раз за разом терпя поражение. Ко второму бокалу вкус приелся и недовольные складочки на юном личике разгладились, оставив его в безмятежной безупречности, как поверхность гладкого горного озера.       Пока они шли до дома, пока стояли у двери ванной, пока добирались до кухни и пока Сатору искал вино — всё это время они оба только и думали о "том самом разговоре, который расставит все черты над «у»*", но вот они сидели, облокотившись друг о друга, и слов не было. Если бы по голове им сейчас постучали палкой, как по арбузу для проверки его зрелости, то звук был бы глухой, как при ударе о полый дупляной ствол дерева.       Парень прокручивал стебель бокала между пальцев, головой упав на плечо своего преподавателя, и размышлял, быстро он пьянеет или нет, и как понять, что он пьян.       — Вы ведь с самого начала знали, что я в Вас влюбился, — флегматично произнёс Мегуми, не придавая голосу ни капли вопросительности, — знали и ничего мне не сказали.       — Не сказал… — Сатору чувствовал перед ним вину за своё молчание, но был благодарен, что Мегуми без долгих вступлений сразу выбрал именно эту тему. — Было страшно?       — Угу…       Они промолчали минуту. Мегуми попросил долить ему.       — Я выглядел очень глупо, когда признавался? Думал, у меня сердце выскочит из груди.       Сатору не обратил внимания, как Мегуми выглядел в тот момент — всё физическое собой затмили слова и чувства, так что он мог только догадываться, пытаясь выцепить из памяти совсем свежие воспоминания, как в тот знаменательный миг мог выглядеть его возлюбленный.       — Нет, ты был очень милым. Ты вообще милый, Мегуми.       — Вы влюбились в меня, потому что я «милый»?       — Нет, мне просто нравятся красивые сообразительные люди.       — Ну, тогда, я не в Вашем вкусе: до «сообразительных» доходит быстрее, — выпад в собственную сторону.       Мегуми усмехнулся и сделал глоток. Он прикрыл глаза, его тело совсем расслабилось, окончательно мёртвым грузом ложась на услужливо подставленное учительское плечо.       — Вы же тоже когда-то любили впервые. Каково это было? — вскользь спросил он, выражая благодарность алкоголю за отсутствие в крови страха и робости. А может, и не из-за алкоголя это вовсе, а потому что Сатору больше не порождал в нём ни страха, ни робости; его присутствие возводило над ним купол безопасности, который раньше он не использовал.       — Каково это было… — Сатору забрал у Мегуми бокал и осушил его до дна; поставил на широкий подлокотник, чтобы не тянуться к столу. — Такая нелепая история вышла. Эта девушка была на год старше меня, мы учились в средней школе — она в третьем классе, я во втором*. Так-то я уже тогда был кем-то типа звезды школы, школьного принца или как это называется, так что я был самолюбив и самоуверен до жути: даже не думал, что мне откажут, — пауза, вдох, выдох. — Она отказала мне. Прилюдно так, во всеуслышание. Я вроде и понимал, что вряд ли она просто так меня отшила, но так обидно было, что я с чего-то решил, будто это она меня неправильно поняла и подумала не то, что я имел в виду. Я повторял ей признание на протяжении месяца, пока не узнал, что она давно встречается с моим одноклассником. Таким идиотом себя тогда чувствовал. В итоге я обиделся на неё и начал задирать: задирал до конца года, пока она не выпустилась. За день до выпускного она вылила на меня ведро воды для мытья полов — на том и попрощались. Вот такой была моя первая любовь.       — Ясно… Думал, у Вас история будет поромантичнее.       — Романтика — не моё.       — А когда был Ваш первый поцелуй?       — В третьем классе средней школы.       — А первый секс?       — Во втором классе средней школы.       — Вы занялись сексом раньше, чем впервые поцеловались?       Сатору заулыбался в потолок, припоминая те места, людей и тогда ещё новые ощущения. Всё это было так давно.       — Долгая история.       — Я хочу послушать.       — А вот и не расскажу, — Сатору сказал это, отшучиваясь, потому что история действительно была долгой и немного стыдной, так что рассказывать её не было желания. Мегуми принял всё на свой счёт и невольно выставил припухшие губки вперёд — ну точно «надул губки» — как-нибудь надо обязательно сфоткать, как он это делает.       — Не расскажете? Слишком личное?       — Нет. Просто почему я должен говорить о других, когда рядом ты? — Сатору в жизни не произнёс бы ничего настолько банального человеку в сознании, но Сугуру был прав: подобные фразочки срабатывали на ура с незрелым подростком, и не пользоваться ими было бы глупо. Точнее, он ими не пользовался, а просто стремился сделать пребывание Мегуми рядом с собой более приятным и комфортным — без злого умысла и стремления воспользоваться.       Мегуми перестал дуть губы — теперь он закусил только нижнюю.       — И мы вроде как собирались поговорить о нас — о тебе и обо мне, а не о моих бывших. — На слове «бывших» у Мегуми кольнуло сердце, и он впервые особенно чётко осознал, что у Годжо до него много кто был, а у него Годжо первый. Нервы вновь вытянулись по струнке. — Может, обсудим, что будем делать дальше? Есть предложения?       На этот раз эта прямолинейность застала Мегуми врасплох. Что говорить? Как реагировать? Не ответишь же сенсею, что хочешь встречаться с ним или хотя бы быть рядом… Насчёт «встречаться» Мегуми и сам не был до конца уверен. Хотелось, пожалуй, чего-то такого, особенного: хотелось каждый день вот так лежать на плече у учителя, хотелось проводить с ним вечера и выходные напролёт, хотелось и поцелуев, и нежных поглаживаний по волосам, но вот хотелось ли того же Годжо-сенсею… Это у Мегуми всё впервые, а вот Сатору наверняка уже прельстился и объятиями, и поцелуями от тех, кто был до.       — Делайте, как Вам удобно, а я подстроюсь, — это репликой Мегуми буквально отказывался от участия в принятии решения. Это было опасно — вверять всё в чужие руки, точно зная, какой ответ ты хочешь услышать, но никакого другого пути безвыходно влюблённый перед собой не видел. Говорить, что хочешь встречаться — это, наверное, то же, что и нагло навязываться с отношениями. Учителю будет неудобно ему отказывать, поэтому он согласится, а потом бросит его, и Мегуми...       — Тогда давай встречаться?       Мегуми вскинул голову с его плеча, выпрямился и круглыми ни то от удивления, ни то от радости глазами воззрился на улыбающегося учителя.       — Вы шутите?       — Я сама решительность и серьёзность, — Сатору продолжал улыбаться, но больше ничего не предпринимал, догадываясь, что лишние движения сейчас совсем ни к чему. — Да и ты разве не этого хочешь?       — Этого, но…       — Но что?       У Мегуми в голове было крайне много такого рода «но», которые плохо вписывались или не вписывались вовсе в его «правильную» картину мира.       — Вы старше меня на двенадцать лет, мы оба мужчины, Вы мой учитель, у Вас много поклонников, у меня нет полового опыта, опыта в отношениях, и вообще я даже не целовался! — это исступлённое перечисление собственных недостатков и недостатков ситуации из уст Мегуми точно ставило себе цель разубедить Сатору в том, что ему нужен Мегуми и отношения с ним, но Сатору продолжал непоколебимо улыбаться самой искренней улыбкой, которую могла создать его мимика. Ему было плевать и на «неправильность» их возможного союза, и на все те не-недостатки, которые Мегуми себе приплёл. Ему было плевать, потому что в его картине мира, кроме согласия Мегуми для этих отношений, ничего другого не требовалось.       — «Любви все возрасты покорны» — слышал о таком? Возраст в любом случае — не помеха. Ты достаточно зрел для своих лет, чтобы я чувствовал себя с тобой комфортно, а если мы немного сблизимся и ты перестанешь воспринимать меня как учителя, то вообще будет идеально, — Годжо принялся говорить размеренным рассудительным тоном, каким обычно вслух зачитывали философские сочинения. — Однополые отношения в нашей стране разрешены и признаются законом; отношения учитель-ученик — не страшно, если ты или твой опекун не напишете на меня заявление; сколько у меня «поклонников», неважно, потому что я за моногамию и своему партнёру не изменяю; ну а отсутствие у тебя опыта… — лекторский тон прекратился, и голос стал на порядок мягче, — его же надо откуда-то брать, правда? Первые отношения, первый секс — всё бывает впервые. Главное, чтобы партнёр для первого раза хороший попался, но насколько я хорош, судить не мне.       — Секс, отношения… я же сказал: я даже не целовался. Зачем Вам со мной возиться?       — Потому что я люблю тебя. А с первым поцелуем я тебе хоть сейчас помогу — это не проблема.       — Правда так думаете?       — Правда. Если я тебе нравлюсь, и тем более если я отвечаю тебе на твои чувства, то стоит хотя бы попробовать. Всё-таки не так часто нам везёт влюбляться взаимно.       Мегуми смотрел на Сатору глазами, полными преданности и доверия, и Сатору чувствовал, что не может себе позволить не оправдать надежд этого очаровательного создания.       Годжо не выдержал, повернулся к парню вполоборота, забросив согнутую в колене ногу на диван, и распростёр к Мегуми вытянутые руки. Он не любил подобные жесты — слишком показушно и слащаво — но сидевший в полуметре от него мальчик выглядел нестерпимо одиноким, и продолжать бездействовать он больше не мог.       — Что насчёт символических обнимашек в честь начала отношений?       — Я ещё не согласился.       — Тогда это обнимашки заранее. Иди сюда.       На сей раз Мегуми думал недолго.       Разгорячённое тело мальчишки прильнуло к его телу быстрее, чем Сатору успел удивиться. Его руки сплелись за узкой прямой спиной и сложились в замочек, чтобы не дать отстраниться. В груди стало легко, а бабочки в животе запорхали, с утроенным усердием шевеля крылышками.       Объятия замкнулись у него на шее тёплым ободом: Мегуми обнимал, не давя — слабо, словно своим детским телом он мог навредить Годжо или сделать ему больно этими объятиями — это была самая бессмысленная и самая милая забота, которую Сатору когда-либо видел и чувствовал.       — Поцелуйте меня, пожалуйста, — сладкий шёпот прозвучал ему в шею — туда, куда губами упирался мальчишка. Мегуми не отстранялся, сомневаясь, будут ли выполнять его просьбу, но Годжо положил руки ему на плечи и мягко отодвинул от себя.       Его влажные от дождя не расчёсанные волосы торчали в разные стороны, мятая домашняя кофта собиралась складками на рукавах, а съехавший вниз оттянутый ворот открывал всё от ключиц до стыка третьих рёбер на грудине. Роскошное тело, красивый мужчина, легко снимаемая одежда и вдаривший в голову алкогольный или любовный градус — у Мегуми от всего этого кружилась голова.       Сатору коснулся его губ с той опрометчивой уверенностью, какую испытывал в свой первый «взрослый» поцелуй — волнение, трепет, возбуждение, всё в одном флаконе. Он поцеловал Мегуми со всей нежностью, с которой умел целовать. Поцеловал неторопливо, бесконечно тепло и любовно. Он не стал делать поцелуй глубоким и ни намёка на развратность в нём не было — деликатное соприкосновение, задержавшееся слегка влажное касание, вдох. Сатору пробежался кончиком языка по нижней губе парня и игриво, как подпись на очаровательной картине, поцеловал Мегуми в уголок губ, на которых теплилась не сдерживаемая улыбка.       Сначала он боялся напугать Мегуми своими действиями, но с каждым его прикосновением Мегуми всё больше и уверенней прикасался к нему в ответ. Мальчик напротив него выглядел абсолютно счастливым и ни намёка на страх в его лице и глазах не было. Мегуми улыбался. Сатору впервые видел у него такую улыбку — широкую, открытую — так улыбаются все дети, подростки и хоть малость счастливые люди, но только не Мегуми. Для Сатору эта улыбка была подобна редчайшему явлению, которое становится доступно только самому преданному ценителю прекрасного спустя много лет упорных поисков.       — Годжо-сенсей…       — Сатору, — мужчина с нежностью в голосе поправил его и, не устояв, ещё раз поцеловал парня, но этот раз в висок, — зови меня по имени или по фамилии без «сенсей», а то мне неловко как-то, когда мой парень меня сенсеем называет.       «Мой парень…» — звучало невероятно.       — Сатору, мы теперь пойдём в спальню?       Очарование волшебного момента рассеялось, и на Годжо словно ушат воды вылили.       — В спальню? Уверен?       Мегуми кивнул с обаятельной решительностью. Мужчина принял его ответ, но про себя сомневался, стоит ли вот так сразу — и первый поцелуй, и первый раз… Всё развивалось слишком быстро.       — Я буду в порядке, — Мегуми точно прочёл его мысли и в доказательство своих слов чмокнул сенсея в щёку, снова слегка улыбнувшись своей ангельской смущённой улыбкой. Колотящееся в груди сердце Сатору активно начало намекать на тахикардию.