Повзрослей

      Тревожность была такой сильной, что её можно было ощутить физически. Она пищала в голове, подобно назойливой мухе, выкручивала суставы, рисовала размытые образы, подёрнутые разноцветными, но в основном алыми пятнами. Юра медленно открыл глаза, но снова закрыл их. Очень мягкий приглушённый свет казался ослепительно ярким.       В голове была каша и он даже не пытался собрать мысли в кучу. Лишь хотел убрать с шеи неприятно прилипшие к ней волосы, но кто-то осторожно взял его за запястье, не позволив поднять тоненькую дрожащую руку. Сначала Юра подумал, что это Отабек, но ощущения были другими. У Отабека ладони большие, всегда горячие и шершавые от мозолей. У того, кто его касался, рука была не больше, чем у самого Юры, пальцы холодные, кожа мягкая.       Привыкнув к свету, подросток открыл глаза. Перед ним стояла женщина лет 30, светловолосая, невысокого роста. Чуть повернув голову, Юра увидел тянущиеся провода и трубки, в руке стояли аж две капельницы. Он понял, что пищащий звук издаёт кардиограф. – Как Вы себя чувствуете? – голос звучал тихо и как-то... нежно? В нём словно была какая-то материнская забота. – Вроде нормально, – Юра не узнал собственный голос, – А где я? – В отделении интенсивной терапии, – ответила женщина. – В реанимации что ли? – уточнил подросток, он помнил как навещал в больнице дедушку после инфаркта. – Да. Ваш организм очень истощён, Вы упали в обморок, – мягко сказала врач, – Я сейчас приподниму изголовье и принесу воды. Вас сейчас может тошнить, но постарайтесь попить, хорошо?       Юра кивнул, чувствуя как верхняя часть койки поднимается вверх. Ему дали бутылку питьевой воды, держать её было неудобно из-за надетого на палец пульсоксиметра. Воспалённое сознание и тревожность вдруг заставили задуматься о том, где сейчас Отабек. Головой Юра понимал, что его могут не пустить в реанимацию, он слышал, что в некоторых больницах свои правила на этот счёт, но всё равно было страшно.       Подросток любил демонстрировать самодостаточность, но на деле до одури боялся остаться в одиночестве. Он вдруг понял, что так болезненно воспринял решение Виктора уехать в Японию вовсе не из-за программы, хер бы с ней. Он почувствовал себя преданным и брошенным.       Плисецкий чувствовал, что вот-вот расплачется. Он пытался сдержать слёзы, но нервная система была на пределе, заставляя принимать всё слишком близко к сердцу. Юра судорожно поднёс к пересохшим губам бутылку, обнаружив, что к носу идёт трубка, из которой поступает кислород. В этот момент его догнал страх за себя. В мозг резко вонзилось осознание того, что он находится в реанимации. – Юрий, почему Вы плачете? Вам плохо? – доктор положила руку ему на плечо. – Вы знаете где Отабек? – Юра понимал, что вопрос звучит максимально глупо и по-детски, но поделать ничего не мог. – Ждёт Вас у отделения. Давайте Вы сейчас успокоитесь и я пущу его ненадолго? А потом Вас переведут в обычную палату и Ваш друг сможет навещать Вас чаще, – женщина говорила очень спокойно и мягко.       Она принесла бумажные салфетки, вытирая подростку слёзы, обтёрла лицо и шею мокрым полотенцем, убирая прилипшие волосы. Чувствовать холодную ткань кожей было так приятно, что Юре хотелось попросить оставить полотенце, но ему так не терпелось увидеть Отабека, что на остальное было плевать.       Казах уснул на жёстком стуле в коридоре, у самых дверей в отделение интенсивной терапии. Он промаялся почти всю ночь. Было страшно. Отабек вспомнил, что многие смерти наступают в 4 утра и стало ещё страшнее. «Да хватит его хоронить! Молодой, сильный, справится». С этими словами Виктор повёл Кацуки спать в машину. Они звали Отабека с собой, там хоть спинку сиденья откинуть можно, но он отказался. – Что с Юрой?! – вздрогнул казах, когда его разбудили. – Он очнулся, – успокоила врач, – Но состояние близкое к тяжёлому. Обезвоживание, длительное голодание и стресс привели к серьёзному истощению ресурсов организма. Не говоря уже про наркотик. Мы делаем всё возможное, чтобы как можно быстрее вывести вещество из организма, сейчас главное, чтобы справились почки. Не в нашу пользу играет и кислородная недостаточность, вызванная, опять же, наркотиком. Давление стало лучше, но температура поднялась до 38 и сбивается очень плохо. Юрий хочет Вас видеть. Сейчас никого нет, поэтому я могу ненадолго пустить Вас к нему, но, пожалуйста, не выводите его на эмоции. Эмоциональная нестабильность нормальна в таком состоянии, но лишние переживания не пойдут на пользу.       Как же больно было видеть Юру в таком состоянии. Обычно живой, энергичный мальчик с глазами воина, с большими талантами и амбициями, которые готов воплощать, лежал перед ним в куче проводов и трубок. Исхудавший до безумия, бледный, с заострившимися чертами лица и синяками под глазами, лихорадочным румянцем на щеках и дрожащими руками. На голой груди были датчики, провода от которых тянулись к аппарату. Скорее всего на нём не было одежды вообще, ниже пояса подросток был накрыт больничными простынями. – Как ты? – спросил Отабек, осторожно кладя ладонь на горячий лоб. – Когда ты пришёл, стало лучше, – едва заметно улыбнулся подросток, – Я правда очень рад, что ты здесь, спасибо. Мне было так страшно, когда... – голос предательски дрогнул. – Юр, спокойно, – перебил его казах, – Давай без нервов, хорошо? Я никуда не денусь, обещаю. Я всё это время сидел у отделения, но к тебе не пускали. – Я очень хочу домой, – прошептал Юра, – С тобой. – Я тоже очень хочу. Сейчас немножко подлатаем тебя и поедем домой, – пообещал Отабек. – Ты можешь попросить хотя бы к окошку подходить, если сюда не пускают? Хоть иногда. Мне просто правда спокойнее, когда ты рядом. Я как один оказываюсь, у меня сразу... Как сказать... – Юра задумался, пытаясь описать своё состояние. – Тревожность? – подсказал Отабек. – Да. Ты как пришёл, у меня сразу отлегло. Мне очень тошно находиться одному, – признался подросток. – Хорошо, я поговорю с врачами. А сейчас попробуй уснуть, тебе нужно набираться сил. Я посижу с тобой, – прошептал Алтын. – Поцелуй меня, – попросил Юра.       Отабек осторожно наклонился, касаясь губами пересохших губ подростка, горячих от высокой температуры. Он целовал очень нежно, почти невесомо и от этого поцелуй становился, пожалуй, интимнее, чем если бы был с языком. У Юры аж голова закружилась, хотя возможно это было связано с задержкой дыхания, чего нельзя делать в его состоянии. Отабек медленно отстранился, словно почувствовав это. – Ты злишься на меня? – спросил Юра. – За что? – спросил Отабек, хотя прекрасно всё понял, ему просто хотелось отсрочить этот разговор на пару секунд. – Ты прекрасно понимаешь за что, – с горечью в голосе ответил подросток, – Значит злишься? – Я не злюсь, Юр. Вся эта ситуация, безусловно, выбила меня, всех нас из колеи, но злости по отношению к тебе я не испытываю, – произнёс казах. – А ревность? – продолжал Юра, наблюдая за реакцией Отабека, который тупо смотрел в пол, оставив вопрос без ответа, – Ты мне теперь не доверяешь? Или думаешь, что я вру где-то? – Нет, я так не думаю. Юр, я головой понимаю, что ты действовал на эмоциях, по глупости, что тебя накачали наркотой и ты бы ничего не мог поделать. Я понимаю, что тебе тяжело и моя вина в этом тоже есть, но и ты меня пойми. Ты пропадаешь на несколько дней, я остаюсь один в твоей квартире и понятия не имею что делать и где тебя искать. Я до темноты по всему району шатался, пытаясь тебя найти, я звонил Вите в надежде, что он тебя лучше знает, потому что вы дольше знакомы. Я не знал что и думать. В полиции заявление не приняли, сказали ждать трое суток. Знаешь как это страшно? Просто сам факт того, что дорогой тебе человек пропал без вести. А потом узнать, что за пару дней он несколько раз рисковал жизнью. Сидеть всю ночь у кровати со страхом, что я усну, а когда проснусь, ты умрёшь. Ты знаешь как это страшно? – Отабек пытался считать эмоции, которые испытывал подросток, но их было слишком много, – Я люблю тебя, Юр. И очень надеюсь, что мы оба вынесем что-то из этой ситуации. Что ты не будешь убегать, не объяснившись, а скажешь прямо, если тебя что-то задевает или я где-то не прав. Я же буду стараться лучше прислушиваться к тебе. Всего этого можно было избежать, если бы мы изначально сели и поговорили. – Мне очень стыдно за то, что произошло, правда. Но мне так паршиво было... Я боялся, что остался один, понимаешь? Мне было страшно услышать, что мы расстаёмся. Я поверил, что это уже случилось, что ты больше не хочешь со мной встречаться и это было невыносимо. У меня будто фобия какая-то... – писк кардиографа участился. – Никуда я от тебя не денусь, – Отабек обеспокоенно смотрел на кардиограмму, – Ты только не переживай, а то меня больше не пустят. Просто помни, что ты не один. Есть люди, которым ты дорог, есть я, Витя с Юри... – Только не говори, что они тоже здесь, – скептически перебил Плисецкий. – Они спят в машине. Если хочешь, я позвоню им, – предложил Отабек. – Нет уж, спасибо. А Яков с Лилией в курсе? – Юру вдруг словно обдало холодным душем от мыслей о том, как он будет объясняться перед тренерами и как те отреагируют на всю эту историю. Это вызвало новый шквал неприятного писка и учащённую кардиограмму. – Нет, мы им сказали, что ты приболел, – услышав это, подросток с облегчением выдохнул, – Витя и Юри скорее всего утром поедут на тренировку, на один день мы отпросились, потом уже будет подозрительно. Что делать мне - не знаю. – Езжай. Иначе они поймут, что что-то не так или решат навестить меня, если сказать, что мне совсем плохо и ты со мной сидишь. Да и до начала сезона осталось не так много, тебе надо тренироваться, и Потя дома одна. Ко мне всё равно днём не пустят, пока я здесь валяюсь. Просто пиши мне, ладно? Я хочу телефон сюда выпросить. – Хорошо, а теперь спи, – Отабек наклонился, чтобы поцеловать горячий лоб.       Сидя на краю койки, он сам едва не уснул. Несколько бессонных ночей давали о себе знать. Через несколько минут в палату зашла женщина, разрешившая Отабеку навестить Юру. Услышав звук открывающейся двери, казах вздрогнул, просыпаясь. Ему не хотелось подставлять врача, которая ради них нарушила правила клиники и пустила Отабека в реанимацию. Он посмотрел на спящего подростка и, сделав усилие, оставил его одного.