Ходи!

      С наступлением лета пробок стало значительно меньше, но сейчас меня это и не радует вовсе. Хочется, напротив, максимально растянуть дорогу. Пока перед глазами горят красным светом стоп-сигналы чужой машины, можно тешить себя надеждами и предвкушать мизерную, — одну на тысячу, — возможность встречи.       Месяцы пролетают один за другим, а мне кажется, что ничего и не изменилось вовсе.       Нет, изменилось на самом деле многое: отношения с Кириллом стали чуть лучше, напряжения внутри семьи появилось чуть больше, смысл вставать с кровати по утрам чуть яснее маячит в моём сознании, и в целом мне как-то удаётся мириться с тоской день ото дня.       Но это всё будто и не важно вовсе, так, помехи на фоне единственного пятна с чётким фокусом. И это пятно остаётся неизменным, так и кричит о моей беспомощности, красуется кровяным разводом прямо в области сердца.       Чужая невеста. Женщина лучшего друга.       Чем чаще я повторяю это про себя, тем шире становится рана. Вроде такая маленькая, аккуратная, почти изящная пуля девятого калибра, как в любимом Глоке, а разнесла меня словно пятидесятка*.       По всем прогнозам давно должно было пройти. Я не ветреный, но и влюбчивым не назовёшь. И женщины, — не важно, свои или чужие, потрясающие или посредственные, на один раз или кажется, что до гробовой доски, — никогда не занимали в моей жизни ведущей роли. Они были оазисом, куда хотелось сбежать за долей живых эмоций, радости и веселья, вырвавшись из пустыни рутины.       Но сейчас всё иначе. И настойчиво-губительные мысли о ней проходят плотной нитью сквозь всё, что со мной происходит. На эту нить нанизываются разноцветные бусины моей реальности: поездки с Кириллом на тренировочную базу раз в неделю, до сих пор не санкционированные с его отцом, слишком часто случающиеся по вечерам скандалы между мамой и Дианой, появившаяся недавно дурная привычка коротать время от работы до сна в ближайшем к дому баре.       И всюду со мной она. Она, она и она. Если бы следовала по пятам, как тень, то может и вышло бы просто от неё отмахнуться. Но нет — прочно сидит внутри.       Несмотря на то, что я её даже не вижу.       Или именно потому, что я её не вижу?       Моя первая настоящая влюблённость закончилась внезапным и очень болезненным разочарованием. Будто мощным взрывом разнесло до фундамента тот иллюзорный замок, который я выстраивал, упрямо игнорируя истину. Я был слишком молод и безрассуден, и еле сумел подняться и отряхнуться после взрывной волны, сбившей меня с ног, а заодно сорвавшей шоры и с моих глаз.       И это кажется мне самым надёжным и быстрым способом погасить свои чувства — снова испытать разочарование. По крайней мере, я уже знаю, как с ним справляться. А вот как и дальше выносить тоску, выедающую меня изнутри в ожидании момента, когда моё запретное влечение наконец рассеется утренним туманом, я понятия не имею.       На роль нового шафера Юра выбрал нашего одногруппника Валеру Коршунова. Валера, в отличие от меня, никогда не напрашивался к нему пожить на целых четыре дня, а потому не считает себя обязанным и на все выебоны слишком уж нервного и вспыльчивого в последний месяц Юры отвечает ёмким «иди на хер».       По-хорошему, мне бы держаться как можно дальше от их ссор, от подготовки к свадьбе, которая из небольшого семейного праздника постепенно превращается в какой-то фарс с неадекватным и несоразмерным заработку Юры размахом. Но я вмешиваюсь: улаживаю конфликты между ними, исправно отвечаю на звонки друга в любое время дня и ночи, что-то забираю, отдаю, привожу и отвожу, срываясь по первой же просьбе.       Точнее сказать, по первому требованию.       И когда Юра хлопает мне по плечу и произносит что-нибудь вроде «ты настоящий друг, Глеб, я всегда могу на тебя положиться!», мне хочется смеяться в голос и приставить к своему виску самый настоящий пистолет.       Если бы он только знал, из-за кого я на самом деле настолько потрясающе отзывчив и охуенно доброжелателен. Если бы знал, что и как я думаю о его невесте, то даже стрелять бы не стал — просто пробил бы мне череп, чтобы заглянуть в ту грязную кашу, которая у меня вместо мозгов.       И был бы, наверное, прав.       Но факт остаётся фактом — я с энтузиазмом выполняю все возложенные на шафера обязанности, чтобы после отойти в сторону и искренне пожелать Валерке с честью и стойкостью вынести день свадьбы, приближающийся с какой-то слишком ненормально быстрой скоростью, — день за десять, не иначе. Я знаю, что Юра очень сложный человек. Слишком дотошный к мелочам, предпочитающий держать под своим контролем всё, вплоть до частоты дыхания своего собеседника.       И это вовсе не шутки, потому что в десятом классе он разошёлся с девушкой просто потому, что она слишком часто дышала и его это раздражало.       Интересно, эта Люся действительно настолько идеальна? Или он просто влюбился в неё по-настоящему?       Летние вечера очень обманчивы. Они прикрываются тёплым маревом, позволяя закату исподтишка нагрянуть и вышвырнуть не желавший уходить по-хорошему день. Они обещают ласку, как пытающаяся продать себя подороже шлюха, а в итоге обдают холодом, порывами ветра пробирающим до самых костей. Они втираются в доверие и слишком убедительно говорят, что всё будет хорошо, чтобы с наступлением ночи вытряхнуть из твоих карманов все до последней надежды.       У меня что ни лето — то маленькая трагикомедия в трёх актах. Сейчас мы как раз на середине июля, а значит скоро наступит время первых предсказуемых поворотов в сюжете и пика бесталанной игры актёров.       В этот раз я сам тот паршивый сценарист, который сделал всё возможное, лишь бы прошибить зрителей на слезу жалости. Через лобовое стекло наблюдаю за тем, как остатки дня жадно пожирает закат, а на пассажирском сидении валяется бархатная коробка с обручальными кольцами.       Я пытаюсь злиться на себя. Повторяю, что такими темпами соглашусь даже у их кровати постоять во время ебли, потеряв последние ориентиры и представления о собственном достоинстве, которое опускается от нормального значения на глубину, сопоставимую с Марианским жёлобом.       Но когда Юра звонит среди дня и сходу спрашивает о том, не заберу ли я их кольца от ювелира и не заброшу ли к ним домой вечером, из меня мгновенно вырывается ублюдское «Да, конечно, без проблем!»       Проблема есть. И какая-то навязчивая и не дающая покоя мысль и зудящая тревога, — наверное, то самое, что люди называют интуицией или предчувствием, — говорит мне о том, что эта проблема будет между нами ещё очень долго.       Так долго, пока не найдётся смелость её решить.       В спальном районе, где они снимают квартиру, в это время не припаркуешься — все уже вернулись с работы, и типовые девятиэтажки хвастаются сотнями горящих окон. Там жизнь движется вовсю: готовят ужин, смотрят традиционный вечерний сериал, ссорятся и страстно мирятся, собирают перед сном игрушки. Около подъезда сидит компания шумных подростков, неумело прячущих за своими спинами бутылки с пивом, и я смотрю на них с лёгкой ностальгией, которую они ошибочно принимают за недовольство и отвечают мне тем же.       Ещё бы — как последний мудак перекрыл дорогу поставленной на аварийку машиной.       Юра выходит один, и досада от этого ощущается настолько болезненной, будто тупой предмет с размаху всадили мне в живот. Поддерживаю образ мудака и щелчком выбрасываю окурок прямо в кусты, потому что курить больше не хочется.       Да что там — на какое-то мгновение слабости и злости мелькает мысль о том, что мне и жить-то не хочется.       — Не проверял гравировку? — спрашивает Юра без лишних церемоний, когда я тут же протягиваю ему коробку, которую всё время ожидания сжимал в ладони. И это счастье, что в кусты полетела всё же не она, а недокуренная сигарета.       — Сами посмотрите. Ещё есть время переделать.       Я ведь один чёрт прибегу по первому свисту, как верный пёс, и ещё с десяток раз проеду через половину Москвы, если какое-нибудь долбаное сердечко на ваших кольцах покажется недостаточно изящным.       И всё же это настоящий мазохизм — участвовать в этом, когда меня так разрывает от эмоций. И я бы сказал, что совершаю огромную ошибку — вероятно, так оно и есть, — если бы не странное ощущение, что так нужно.       Мне нужно это. Как птица феникс должна сгореть, чтобы переродиться, я должен неторопливо пройти по дороге собственной ничтожности, чтобы вспомнить о том, кто я есть и чего по-настоящему хочу от жизни.       Пусть это будет моим личным гамбитом. Я пожертвую одним лишь годом своей жизни ради шанса на нормальное будущее.       — Слушай, вот какого хуя ты отказался, а? — в сердцах выпаливает Юра, и только тогда я замечаю, как сильно он раздражён. А ведь всего пару минут как вышел от своей невесты, проводя вечер вдвоём с которой, я бы на его месте никогда…       Торможу свои мысли, досадливо морщась. Я не на его месте.       — Ты просто спокойнее с Валерой разговаривай и всё нормально будет. Знаешь же, что он вспыльчивый.       — Мне было бы спокойно, если бы моим шафером стал человек, на которого точно можно положиться, — произносит Юра, но звучащий в его голосе укор я воспринимаю по-своему. Его расстраивает мой отказ, а я чувствую себя тварью, потому что чётко осознаю, что на меня больше нельзя положиться. Только не ему. — Это же моя свадьба, чёрт побери!       — Ты относишься к этому событию слишком серьёзно для человека, который говорил о том, что всегда можно развестись.       Зря я упоминаю об этом. Очень зря — потому что у него на лбу от злости начинает сильно пульсировать вена, а меня ещё сильнее накрывает куполом из чувства вины, сквозь который даже шум двора толком не доносится. Оглушает.       Относись он к этому легче, у меня оставалась бы возможность оправдывать себя тем, что это не так уж и серьёзно, что это его каприз, выгодный проект, способ поскорее стать нормальным взрослым человеком в глазах окружающих. Но нет — кажется, это любовь.       У него. И у меня.       Какая потрясающая ирония.       Только напряжение разрывает тонкий сигнал домофона, дверь подъезда распахивается и наружу вылетает она. Видимо, выскочила как была: в домашних серых шортах и футболке, с торчащими во все стороны пушистыми волосами, особенно сильно завивающимися на кончиках.       Мы встречаемся взглядом и я взвыть готов, зависнув в суперпозиции более нелепой, чем у кота Шрёдингера. Ровно посредине между «Зачем же ты пришла?» и «Боже, ты пришла, пришла!».       Но самое поганое, что я отчётливо вижу, что она и сама не понимает, как и почему здесь оказалась. Глаза широко распахнуты и выдают растерянность, ладонями обхватывает себя и ёжится, только попробуй разбери — от вечерней прохлады или осознания того, насколько странной только что стала ситуация.       Нас трое. И всё это неправильно, очень неправильно.       И очень сладко, тепло, трепетно внутри. Головой понимаю: так только хуже. А эмоции вихрем поднимаются и требуют не отводить от неё взгляд, наплевав на своего лучшего друга.       Человека, который когда-то был моим лучшим другом.       — Ладно, созвонимся, — бросает мне Юра, резко разворачивается и открывает дверь подъезда. Следом обращается уже к своей невесте, так и не сдвинувшейся с места: — Кольца я забрал, пойдём.       Она кивает головой, хотя я был уверен, что ничего не услышит. Слишком пристально смотрит, глубоко, в самую душу, будто отгородившись от всего окружающего мира.       И я пытаюсь насмотреться на неё за несколько прошедших месяцев. Насмотреться впрок, хотя знаю, что не выйдет. Вот её губы дёргаются, и на них появляется скромная, даже робкая улыбка — и мне уже мало.       — Спасибо, Глеб, — выдыхает она своим полушёпотом, который на этот раз звучит чуть ниже, тише, теплее обычного. И в противовес я делаю особенно глубокий вдох, чтобы убедиться, что до сих пор жив, хотя кажется — умер.       Потому что это «Спасибо» не за привезённые им кольца. Я точно знаю, вижу, чувствую, что нет. Это «Спасибо» за то, с чем следует ожесточённо бороться, но никак не получается. Ни у меня, ни у неё.       Она успевает заскочить в подъезд первой, нырнув под выставленную руку Юры. Дверь за ними закрывается, подростки взрываются хохотом над каким-то видео в телефоне, громко сигналит грузовик, которому мешает проехать моя машина. Момент разваливается на куски-осколки, битым стеклом хрустящие под ногами.       Я еду домой как приведение, действующее по сложившейся ещё при жизни привычке. А поражённое насмерть тело так и осталось там, у подъезда.

***

      — Проводили? — с еле уловимой завистью спрашивает проводница, когда я выхожу из вагона с самодовольной улыбкой.       — Да, спасибо вам большое! — искренне благодарю разрумянившуюся женщину и неторопливо иду обратно к зданию вокзала в сопровождении объявления о том, что поезд на Грозный уже отправляется с третьего пути.       Очередной оставленный Кириллом в машине маячок уезжает в увлекательное путешествие в отсеке для багажа одного из купе, а я только усмехаюсь про себя. После того, как первый был выброшен в мусорную урну в Парке Горького, а второй уже два месяца курсирует по маршруту круиза по Волге, пацану следовало бы угомониться.       Но нет, он как и прежде демонстрирует раздражающе-забавляющее упрямство, и стоит мне хоть раз оставить его наедине с машиной дольше чем на полчаса, как приходится вспоминать свои профессиональные умения и приниматься за тщательный осмотр с целью достать очередной маячок. Или, — как в прошлый раз, — свёрнутую в маленький квадратик бумажку с напечатанной надписью «Не в этот раз».       Эта игра немало меня забавляет. Его поведение дерзко, но вполне справедливо: я помогаю ему приобрести новые навыки, он, как может, помогает мне не растерять свои старые.       Апофеозом странности сложившихся между нами взаимоотношений — уже не укладывающихся в изначальную модель яростного противостояния, но всё равно находящихся в паре световых лет от дружбы, — стала его просьба встретить и понянчиться пару дней с какой-то «старой знакомой», о которой он отзывался с такой степенью злости и в то же время грусти, что у меня возникло по меньшей мере пятнадцать предположений о том, что их могло бы связывать раньше.       «Знакомую» зовут Ксюша, она никогда не была в Москве и ей нужно помочь обустроиться. Вот и вся информация, которую он нехотя мне предоставил, и в ответ на вопрос, как же я узнаю её среди всех выходящих из поезда, только с ехидцей заметил, что она без сомнения сама меня найдёт.       На перроне пустынно. Прибывающий поезд вяло тянется по путям, а палящее августовское солнце пробирается сквозь навесы и припекает голову. Не то, чтобы меня радовала перспектива таскаться с какой-то девчонкой, но помогает настойчивый аутотренинг о том, что это можно считать маленьким внеплановым отпуском.       Сначала я подозреваю Ксюшу в появляющихся в тамбуре трёх увесистых чемоданах, но их лихо подхватывает тучная женщина возраста моей матери и почти галопом уносится на вокзал. Следом делаю ставку на громко цокающие каблуки, но их высокая обладательница в экстремально коротком платье ругается с кем-то по телефону и даже не пытается найти себе встречающего.       И когда меня уже начинают посещать мысли о том, что Кирилл меня развёл, последней из вагона выбирается девушка в светлом сарафане и с большой спортивной сумкой в руках.       — Ксюша? — уточняю вполголоса, обращая на себя её внимание, и по сканирующему меня тут же взгляду начинаю понимать, что именно подразумевал Кирилл, утверждая, что она сама меня найдёт.       Я просто был уверен, что такой откровенный осмотр на предмет «трахательности» объекта напротив могут делать только мужчины.       — Ух ты! А у вас в Москве все такие красивые? — смеётся она весело и совсем по-простому, откидывая за спину пряди светлых длинных волос. Протягивает мне свою сумку, и я с удивлением смотрю на свою руку, уже рефлекторно вытянутую вперёд. — А нет, можешь не отвечать, не хочу сразу расстраиваться.       Искоса поглядывая на Ксюшу, я пытаюсь подобрать для неё правильную характеристику. Сказать «Красивая» — значит свести всё к правильным и выразительным чертам лица, упростить объёмную и многогранную фигуру до ничего не значащей банальной плоскости. Сказать «Эффектная» — и незаслуженно обделить вниманием и широко распахнутые карие глаза, и натурально пухлые губы, и даже счастливую улыбку на них, настолько искреннюю и очаровательную, что игнорировать её кажется настоящим преступлением.       Она оглядывается по сторонам изумлённо-восторженно, и я замедляюсь, чтобы не пришлось семенить следом за мной: между нами сантиметров двадцать роста, и на каждый мой шаг ей приходится делать все три. Всё в ней очень складно, гармонично, чётко выверено, словно природа создавала каждый изгиб тела по золотому сечению. На фоне пёстрой летней одежды окружающих её сарафан совсем невзрачный, бледный, а вот она сама — как яркое пятно света, перед которым разве что толпа не расступается.       Признаться, я не ожидал обнаружить у Кирилла таких знакомых.       — А мы поедем в метро? — спрашивает она, скользя растерянным взглядом по огромной вывеске-указателю. Я и сам с трудом разберу эту головоломку из текста и хаотичных стрелок, поэтому аккуратно подхватываю её под локоть, чтобы увести в сторону парковки до возникновения новых вопросов.       — Нет, поедем на машине.       — А мы увидим город? То есть, я, конечно же. Я смогу увидеть город? Самый центр, где Кремль?       — Если ты хочешь, проедем через центр.       — Шутишь?! — восклицает она и снова смеётся звонко и даже неожиданно заразительно. — Конечно же хочу! Я же Кремль раньше только на открытках и видела. А ещё на фоне у президента во время новогодних обращений.       Пока мы медленно пробираемся сквозь глухую пробку, окольцевавшую всю территорию вокзала, как бы невзначай расспрашиваю Ксюшу о её планах на столичную жизнь. Они оказываются очень прозаичны и недальновидны, основываясь на принципе «сорняка»: осесть где получится, прочнее укорениться и скорее прорасти.       Но самое интересное ещё впереди. Между озвученным мной предложением заехать куда-нибудь перекусить и пятнадцатиминутным поиском парковочного места в районе Цветного бульвара.       — Скажи-ка мне, а где твоя знакомая будет жить? — неожиданно меня не хватает на то, чтобы придать голосу снисходительной насмешливости, поэтому в телефонную трубку я почти разъярённо шиплю.       Кирилл молчит, и это плохо. Если бы он как обычно парировал мой вопрос с присущей ему наглостью, или принялся бы материться себе под нос, то оставался бы шанс на то, что он хотя бы раз задумался над этим вопросом.       — Когда ты приглашал её сюда, ты как это вообще себе представлял? — заводясь ещё сильнее от его молчания продолжаю свою отповедь я, а потом оборачиваюсь и посылаю наигранно задорную улыбку сидящей в кафе Ксюше, как назло выбравшей место прямо у окна.       По-хорошему времени у меня — только пока тлеет одна чёртова сигарета, чтобы не вызывать у Ксюши лишних подозрений.       — Я её сюда не приглашал, — только и бурчит он, но по голосу слышно, что растерян и пытается на ходу придумать план дальнейших действий. Очень своевременно. — Пусть снимет… То есть, сними ей какую—нибудь квартиру. Я оплачу.       — Это первое и последнее, что я ещё согласен сделать, сразу тебя предупреждаю, — обрубаю решительно, вдруг вспоминая о том, что окружающие слишком часто стали злоупотреблять моей помощью.       Дело вовсе не в Кирилле. И не в Ксюше, встречающей меня за столиком с такой радостью, будто мы друзья с пелёнок. И даже не в Юре, который звонит мне теперь по три раза на день, заваливая своими проблемами и переживаниями.       Дело только в том, что свадьба через три дня. Три чёртовых дня.       — Почему двести грамм салатных листьев стоят как килограмм мяса? — снова смеётся Ксюша, нервно переворачивая страницы меню.       — Потому что это московские салатные листья? — смело предполагаю и пожимаю плечами, а потом спешу её успокоить: — Выбирай всё, что хочешь. К счастью, мне по карману московская еда.       — И московские креветки?       — И даже московская красная икра, — она округляет глаза, изображая восхищение, и всё же вынуждает меня рассмеяться. — Надеюсь, чёрной икры в меню нет, иначе мне придётся или признать собственную несостоятельность, или остаток месяца жить в кредит.       У неё приятный смех — переливчатый и мелодичный, как журчание горного ручья. И с ней оказывается очень легко общаться, несмотря на порой неумело прорывающееся кокетство и то, что за последний год я почти забыл, как нужно вести себя с женщинами.       — Вы с Кириллом друзья? — её вопрос звучит как издёвка, но заинтересованный взгляд не оставляет сомнений, что спрашивает она вполне серьёзно.       — Я на него работаю. Вроде телохранителя.       — Вау, — Ксюша растерянно хлопает глазами, а потом ещё раз обводит меня взглядом и придвигается ближе к столу, кажется, пытаясь заглянуть мне за пояс, где обычно носят пистолет. — Значит, он теперь настолько важная персона?       — Нет, просто его отец очень о нём переживает, — хмыкаю я и сразу же замечаю, что моего сарказма она совсем не уловила, поэтому выглядит ещё более сбитой с толку. — Кирилл тебе что, совсем ничего о себе не рассказывает?       — Да мы с ним и не общались практически, — откликается она и начинает сбивчиво объяснять: — Я просто спросила, сможет ли он помочь мне устроиться здесь, в Москве, и он сказал, что я могу приехать. Вот и всё.       — Так вы с ним.? — демонстрируя чудеса нетактичности, решаюсь я прояснить ситуацию.       — А он не рассказывал?       — Видимо, он не очень-то любит делиться с кем-либо подробностями своей жизни.       — Узнаю Кирилла, — смеётся Ксюша, и на этот раз получается очень нервно и напряжённо. И бросается суетливо объяснять: — Он жил у нас в квартире последние полгода перед отъездом в Москву. Ему нужно было срочно найти временное жильё, чтобы успеть продать их с матерью халупу до её смерти, и моя бабушка согласилась приютить его у нас. Но я ничего о нём и не знаю — он всегда предпочитал общество моей сестры. Машка у нас младшая, но как будто за старшую. Всегда такая рассудительная. Почти всегда…       По тому, как стихает её голос под конец можно догадаться — она поняла, что сказала что-то лишнее. Только вот у меня нет ни единой идеи, что именно из нескольких довольно занятных, странных и заставляющих задуматься фактов не предназначалось для моих ушей.       Мы делаем заказ и продолжаем разговор. Ксюша коротко рассказывает о себе: в девять родителей насмерть сбила машина, несколько лет назад начала мечтать уехать из родного городка, последний год числилась в местном колледже на отделении дизайна, но безумно рада, что появилась весомая причина бросить обучение.       Она говорит о том, что сегодня впервые ехала на поезде — в свои-то восемнадцать, — и снова смеётся, а я улыбаюсь и в честь этого события заказываю для неё самый аппетитный на вид десерт из меню. Ксюша отнекивается от него до последнего, но и мне не хочется сдаваться, тем более видно сразу: её смущают не запрятавшиеся в шапке взбитых сливок калории, а растущая сумма нашего чека.       А потом мы гуляем по Бульварному кольцу, доходим до Пушкинского сквера и поднимаемся вверх по Тверской, чтобы задержаться подольше под прохладными брызгами фонтанов Манежной площади и Александровского сада. Я готов признать, что чертовски плохо знаю родной город, потому что на часто повторяющийся вопрос «А это что такое?» могу только судорожно искать вывеску на торце здания или рассчитывать на всезнающий интернет.       Августовская жара спадает под вечер, и Кремлёвские стены выглядят особенно живописно под лучами медленно клонящегося к закату солнца, создающими идеальный световой эффект для фото. Впрочем, у Ксюши с собой нет фотоаппарата, да и телефон самый простой, поэтому она не тратит наше время на фотографии. Зато смотрит на всё настолько расширившимся от восторга глазами, что мне не хочется отвлекать её от созерцания прекрасного даже звуками своего голоса.       Она спрашивает — я отвечаю. И улыбаюсь, наблюдая за ней. И глушу в себе мысли о том, как бы мне хотелось провести подобные полдня с совсем другой девушкой. Женщиной. Невестой.       С той, кто сейчас наверняка трясётся за каждую ленточку на свадебном платье с нервозностью столь же сильной, какой Юра пересчитывает количество бутылок закупленного алкоголя.       Увы, чужие невесты не разглядывают неровности брусчатки под ногами как произведение искусства, не радуются стаканчику мороженого из ГУМа, — с шоколадной крошкой, — и не замирают статуей на целую минуту, дожидаясь момента, когда бой курант разнесётся по площади.       Вот же как странно и иронично: я нахожу абсолютно очаровательным всё, что делает Ксюша, и уже увидел достаточно, чтобы считать её немного своей. А про чужую невесту я не знаю ровным счётом ничего, но стоит лишь на секунду зажмуриться, когда мы возвращаемся на метро к брошенной на Цветном машине, как перед глазами стоит один лишь взгляд тёмных глаз, оттенок которых я до сих пор не смог разгадать.       Тёплый взгляд. Цепляющий взгляд. Понимающий взгляд.       «Спасибо, Глеб».       Спустя несколько недель это кажется благодарностью за то, что я нахожу в себе силы терпеть и не поддаваться импульсам собственного тела. Учащённому сердцебиению, мощному выбросу гормонов, болезненным судорогам в мышцах руки, которые требуют просто коснуться её хотя бы раз.       Это так странно. Всего год жизни разделяет двух девушек, но одну хочется всему научить, а у другой — поучиться самому.       Ксюша устала, это видно невооружённым глазом. Но наша короткая экскурсия по самым банальным достопримечательностям столицы слишком затянулась, и когда мы вновь попадаем в машину, то на дорогах уже пробки на все восемь баллов.       Первую ошибку я совершаю, слишком поздно вспомнив о том, что не предупредил маму о внезапных гостях, — с момента моего короткого сообщения на её номер и до нашего появления на пороге квартиры проходит всего полчаса. Этого времени слишком мало для неё, чтобы полностью убрать из взгляда настороженность и сделать натянутую улыбку при виде Ксюши чуть более естественной.       Второй ошибкой стало то, что я предупредил только мать. Потому что Диана, как назло именно сейчас решившая впервые за несколько месяцев принять участие в семейном ужине, останавливается как вкопанная прямо в дверном проёме кухни, смотрит на нас с Ксюшей и даже открывает рот. Сказал бы, что забавно, но ровно через секунду она уже убегает к себе в комнату, успев блеснуть напоследок алыми щеками и громко хлопнуть дверью.       Приходится бороться с соблазном обвинить во всех своих проблемах именно Кирилла, но я сам, увы, оказываюсь не более гостеприимным, чем он. И хочется сквозь землю провалиться, пока мама как бы невзначай расспрашивает у Ксюши, кто она и откуда приехала, мгновенно распознав совсем не столичную манеру речи и поведения, а потом бросает в мою сторону полные укора и обвинения взгляды.       Видимо, наступает самый подходящий момент жалеть о том, что я всё ещё живу с родителями.       — Глеб, но она ведь какая-то вертихвостка! — шёпотом восклицает мать, пока Ксюша отлучается в туалет. Уверен, что специально, лишь бы дать нам возможность обсудить те вопросы, которые свинцовой пылью повисли в воздухе.       — Олеся, ну что ты, — пытается как-то образумить её как обычно позитивный Альберт, но мать отмахивается от него, наседая на меня с удвоенным рвением после того, как я посмел закатить глаза.       — Я же объяснил, это знакомая моего работодателя. Завтра мы поедем искать для неё съемную квартиру.       — Так ты ещё и квартиру ей собираешься снимать? — Здоровье у мамы превосходное, но в этот момент я всё равно начинаю опасаться, как бы ей не стало плохо с сердцем.       То ли к счастью, то ли к горю, но Ксюша возвращается слишком быстро и признаётся, что просто не смогла найти туалет, запутавшись в чехарде из дверей длинного коридора. Я охотно вызываюсь проводить её и напоследок успеваю заметить, как отчим приободряюще мне подмигивает, по-видимому, собираясь взять огонь на себя.       Квартира у нас и правда огромная: её выделили Альберту за одну очень ценную книгу по истории. «Политически правильную книгу, » — с грустью поясняет он сам, стоит только завести об этом речь. Но пять жилых комнат, два санузла и просторная кухня должны бы скрашивать его грусть. Особенно в те моменты, когда в родительской спальне почти не слышна грохочущая из комнаты Дианы музыка.       Мне приходится быть джентельменом до самого конца и отдать Ксюше свою кровать на эту ночь, а самому устроиться на диване в гостиной. Вообще-то у нас есть пустующая спальня, но мама ревностно не подпускает никого к вещам Карины, словно её возвращение домой напрямую зависит от неприкосновенности пододеяльника в ёбаные сердечки.       Этот день меня вымотал. Выжал те эмоции, от которых я предпочитал разумно держаться подальше, чтобы не усложнять себе жизнь ещё больше.       Хотя куда уж больше?       Засыпаю я мгновенно, забыв даже приоткрыть окно — это понимаю в тот момент, когда выныриваю из волн тревожных сновидений и ощущаю, как душно и противно-липко стало в комнате.       Рядом со мной садится Ксюша. Осторожно опускается на самый краешек дивана и разглядывает меня, пытаясь понять, не успел ли я проснуться. Конечно же успел — она создала слишком много шума, пока пробиралась ко мне, хотя наверняка старалась действовать максимально незаметно.       — Я притворяюсь спящим, — решаю разом избавить её от всех сомнений и заодно скорее узнать, зачем она пришла сюда. Конечно же, некоторые соображения у меня уже имеются, но намного интереснее понять, насколько хватит её смелости и безрассудства.       В комнате так темно, что видны только тёмные силуэты. Но взгляд Ксюши на себе и то, как она слегка вздрогивает от звука моего голоса, я чувствую очень отчётливо.       — Я подумала, что это очень несправедливо: что тебе приходится спать на диване в собственной квартире, — говорит она шёпотом, и от этого мне почему-то становится очень смешно. Да и вообще вся ситуация для меня кажется абсурдной и слишком банальной.       — И ещё более несправедливо то, что я уступил тебе лучшее место, а ты не спишь, — замечаю с укором, не став дожидаться того способа, которым она предложит исправить несправедливость.       — Не могу уснуть, — честно признаётся Ксюша, больше не пытаясь симулировать сексуальное придыхание в голосе. — У меня, кажется, сегодня мечта сбылась. Боже, Москва такая огромная! У нас на весь город всего-то четыре девятиэтажки, считавшиеся самым элитным жильём. А здесь всё такое высокое. Такое красивое. Будто в сказочной стране очутилась. Какой уж тут сон!       Её волнение очень легко ощутить даже на расстоянии. Но тёплые и чуть подрагивающие — от предвкушения, воодушевления или страха, — пальцы касаются моей голой груди и медленно скользят вниз. Тонкое покрывало податливо сваливается на пол, открывая вид голого торса, и я замечаю, как моя кожа слегка блестит в темноте, от духоты покрывшись испариной.       Замечаю и то, как блестят её глаза, безотрывно следующие за руками. Пальцы сменяются всей ладонью, приятно поглаживающей мой живот, и она придвигается чуть ближе, обжигая жаром своего тела.       От Ксюши пахнет какими-то цветами. Тот аромат, что днём казался лёгким и нежным, сейчас наполняет спёртый воздух комнаты почти удушающей сладостью, и от неё сознание становится мутным, разрозненным, концентрируется только на прикосновениях внизу живота, у резинки спортивных штанов, и на пульсации крови в висках.       Соблазнительница из неё неопытная: движения хаотичные, наугад, становятся слишком медленными и боязливыми, когда пора переходить к уже начинающему наливаться кровью члену. В этом положении, в этой одежде, даже в этой темноте эрекция очень заметна, и по-хорошему мне стоит или взять уже инициативу в свои руки, или отправить Ксюшу от греха подальше.       Но я лежу и тяну время, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Понять, как я могу хотеть кого-то, настолько непохожего на прочно застрявший в голове образ странной-странной девушки. А ещё дать хоть одно разумное объяснение, почему испытывая возбуждение всё равно не хочу брать то, что само падает мне в руки.       Так жить нельзя. Нельзя располовинить себя на две части, чтобы угодить и сердцу, и разуму. Нельзя подстраивать собственную жизнь под губительные эмоции, требующие того, что мне не принадлежит.       Что я не заслужил.       Я перехватываю Ксюшу за запястье, останавливая движение её руки под резинку штанов. Сам не знаю, что именно собираюсь делать, но самым правильным решением будет уложить её на диван, а потом проверить, закрыт ли замок на двери, чтобы нам никто не помешал.       Ксюша очень светлая. Вся, целиком: и её кожа горит белым пятном в ночи, и исходящая от неё энергетика напоминает весеннее солнце, согревающее, но не выжигающее всё летней яростью. И мне с ней действительно хорошо.       — Иди спать, Ксюша, — говорю я как можно мягче, надеясь на её благоразумие. Не хватало ещё показательных обид и истерик, которые мне пару раз приходилось видеть после отказа.       Процент женщин, умеющих смирить своё самолюбие со словом «нет» ещё ниже, чем мужчин.       — Точно? — игриво уточняет она, но руку уже убирает, оправдывая мои ожидания.       — Да. Завтра нам рано вставать, — поясняю спокойно, и Ксюша кивает в ответ и только разочарованно вздыхает, прежде чем встать и улизнуть прочь из гостиной.       Лишь бы её ночные перебежки по квартире не заметила Диана.       А я поднимаюсь и всё же распахиваю окно, впускаю внутрь прохладу и стараюсь избавиться от сладкого аромата её духов. Жаль, несколько порывов ветра не смогут так же эффективно справиться с сомнениями и тоской, как развеивают чужой запах и помогают снять возбуждение.       Завтра действительно нужно многое успеть. И не забыть уточнить у Кирилла, что за чудо он мне подсунул.