Броненосцы и фламинго

      Следует ли избавиться от непрошеного попутчика или нет — следующие несколько дней это волновало майора больше всего. Общество же рассудило высадить Паганеля на Мадейре. Географ в свою очередь так бесконечно солнечно улыбался, что у него наверняка сводило мышцы щек. С Гленарваном Паганель был безупречно любезен и полностью поддержал его толкование письма из бутылки. Грантов он приласкал и твердо заверил в том, что их надежды спасти отца непременно оправдаются. С Элен он был даже более мил, чем Эдуард в свою бытность женихом.       — Таффнел! Я знал вашего отца, мадам. Какой это был отважный ученый! Сколькими письмами обменялись мы, когда Уильям Таффнел стал членом-корреспондентом Парижского географического общества! Вы знаете, это же я вместе с моим другом месье Мальт-Брюном предложил Таффнела в члены общества!.. Какая встреча! Какое удовольствие путешествовать с дочерью Уильяма Таффнела! Позвольте, мадам, мне украсть ваш поцелуй. По-дружески, конечно.       Элен беспомощно оглянулась: ни мужа, ни Джона Манглса в поле зрения не было, майор притворялся слепым и глухим на другой стороне юта.       — Может быть, это немного неприлично... — пролепетала Элен, но Паганель уже нежно прижал ее левую ручку к своей груди и запечатлел на ее щеке самый дружественный из всех поцелуев.       Днем позже и майор не избежал французской галантности. Он был наказан за завтраком, когда достал сигару: болтать за едой, равно как и курить в присутствии дам не случайно запрещено этикетом. Паганель продемонстрировал изящные манеры, перегнувшись к нему через весь стол с зажженной спичкой. Ученый разговор об Индии не прекращался в продолжение всего маневра — и рукав сюртука Паганеля оказался в джеме, а сигара осталась незажженной, как Мак-Наббс за ней не тянулся.       — Пожалуйста, дорогой майор, — небрежно буркнул Паганель и дунул на спичку, оставив Мак-Наббса недоумевать, было ли это искренней рассеянностью или выверенным хамством.       Скрыться от этого стихийного бедствия в каюте майор не мог: было слишком душно. А по ночам его стала донимать бессонница, вызванная храпом из-за переборки каюты номер шесть.       Не в силах больше терпеть раздражение, вызванное тропической жарой и потенциальным французским шпионом, Мак-Наббс воспользовался случаем и обратился к Гленарвану один на один.       — Да, будет жаль с ним расставаться — протянул Эдуард, беря заложенный майором на середине роман и пробегая взглядом строчки. — Он не дает нам унывать.       — Он француз, — как бы объясняя последнее, заметил Мак-Наббс.       — Да, эти манеры... — улыбнулся Гленарван, то ли не понимая, то ли не желая ничего понимать.       — Эдуард, вы заметили, что этот географ ухлестывает за вашей женой?       — Кто? Месье Паганель?       — Да, он ведет себя абсолютно неприлично...       — Дорогой кузен, простите меня, ради бога, но господин Паганель действительно ведет себя слишком фривольно... — Эдуард замолчал и немного порозовел. — Но только с вами.       — Со мной?..       Оба погрузились в раздумья, оба нашли, что вспомнить, и выглядели несколько смущенными.       — Нет, вероятно, мы неправильно поняли манеры господина француза, — бормотал майор, раскуривая сигару, и избегая встречаться взглядом с Эдуардом.       — Вероятно, — кивнул тот, не отрывая глаз от страницы книги.       — Не может же быть, чтобы он в самом деле...       — Не может, — немного поспешно согласился Гленарван.       — Кхм.       Майор курил, лорд Гленарван читал, в каюте воцарилось слегка напряженное, но согласное молчание. Мак-Наббс и Гленарван в достаточной степени разделяли предрассудки своих современников и с подозрением относились к чувственности в любом ее виде. Но в то время как многие возложили бы на Паганеля какую-то долю ответственности за его врожденные качества, наши герои этого не сделали. За это нам следует благодарить интуицию Гленарвана, которому Паганель показался симпатичен, и рыбье хладнокровие Мак-Наббса. Кроме того, Гленарван интересовался современной наукой. Дарвинизм, как это поняли наиболее проницательные его противники, открыл шлюзы для чего-то гораздо более серьезного, чем подрыв библейского мифа о происхождении человека; более глубокий его смысл вел к детерминизму и бихевиоризму, то есть к философским теориям, которые сводят нравственность к лицемерию, а долг — к соломенной хижине во власти урагана. Я не хочу сказать, что Гленарван отрицал долг или совершенно оправдывал Паганеля, — особенно когда дело касалось его, Гленарвана, семьи, — но осуждать его он был склонен гораздо меньше, чем это могло показаться. Вся же предшествующая жизнь майора давала широкие возможности для наблюдения за людскими страстями в обществе, далеком от благородного. Он обладал еще и тем преимуществом, что прочитал — разумеется, тайком, потому что книга эта преследовалась за непристойность — роман, опубликованный во Франции несколькими годами ранее, роман по своей тенденции глубоко детерминистский — знаменитую «Госпожу Бовари». Там, где другой бы испытал неприязнь к проявлениям непристойности и неблагоразумия, майор благодаря своему опыту задумался о причинах, сформировавших такой характер. Паганель для него из жужжащего комара будто превратился в трещащую стрекозу, вероятно, никем еще не описанную.