Броненосцы и фламинго

      Равнина казалась безжизненной, только высохшие соляные озера блестели, будто покрытые льдом. Лошади кое-как брели, но людям было тяжело. Вильсон едва не падал из седла. Паганель держался в седле так, будто вся его костлявая задница — сплошной синяк. Вероятно, так и было — майор знал, как оно бывает с непривычки: внутренняя сторона бедер и ягодиц чернеет, а боль такая, что невыносимо даже прикосновение белья. Солнце пекло, но ветер был холодным, и укрыться было негде. На пятый час пути Мак-Наббс смешал тухлую воду из всех бурдюков и добавил туда изрядную долю бренди.       — Меня сейчас вывернет, простите, сэр, — жалобно шептал Олбинет.       — Постарайся сдержаться, — поддерживал его Паганель, сам едва переводя дыхание. — Даже от такой жидкости теперь может зависеть жизнь.       Корочки на губах как будто немного смягчились, и язык перестал напоминать сухую губку. Однако все мысли Мак-Наббса были только о реке, к которой они стремились. Или о небольшом, но глубоком озере. Горный ручей, ледяной, блестящий, с пенящимися порогами, тоже подошел бы. На горизонте, похожий на водную гладь, блестел обширный солончак, но путешественники проехали уже много таких, чтобы обнадеживаться и верить миражам.       — Как вас зовут? — вдруг спросил Паганель майора.       — Что?       — Я знаю, что вы майор Мак-Наббс. Но как ваше имя? Должно же у вас быть имя, — настаивал вполне оживший француз. — Почему даже лорд Гленарван зовет вас по фамилии? Он же вам родственник?       Майор молчал, и Паганель уже перестал ждать ответа, когда получил его.       — Вальтер, — сказал майор. — Меня зовут Вальтер Мак-Наббс. Но говорите поменьше, это усиливает жажду.       — И нет никого, кто бы звал вас по имени? — удивился Паганель.       — Нет.       За исключением родителей и любовниц, все звали его по фамилии. И даже если бы у него были близкие друзья, они тоже звали бы его Мак-Наббсом: викторианцы на наш взгляд были холодны и отстраненны со своими близкими.       — Откровенность за откровенность, — встрепенулся майор. — Кто ваши родители?       — О, это легко! — улыбнулся Паганель. — Мой отец был юристом. В Париже. Мать помню плохо, отец женился еще раз, но детей больше не было.       — И у вас больше нет родных?       — Близких никого, — покачал головой Паганель. — Дядя по отцу погиб, когда я был ребенком. Родню отца я видел всего несколько раз в жизни. Я переписываюсь с двоюродными сестрами и братом, дядя со стороны матери был бакалейщиком, а теперь у них несколько лавок. Вижу их на Рождество. И я в переписке со сводными племянниками моей бабушки. И с сестрой мачехи, она живет в Нормандии... Кажется, я не очень похож на сироту, — с усмешкой заключил Паганель и тут же поморщился от очередного движения лошади.       — Отец дал вам образование? — спросил майор.       — Да, денег почти не оставил, но дал возможность учиться в университете, я очень благодарен ему за это. Но мы... не очень близки.       — Он жив?       — Умер пять лет назад, но Луиза, мачеха, жива. Я навещаю ее.       — А друзья? — выспрашивал майор.       — Иногда мне кажется, что у меня много друзей, — невесело усмехнулся Паганель. — А потом проходит время, год, два, проходят и друзья. Был один друг, он был мне очень дорог. Но после одного случая... Он уехал. Мы больше не виделись. Переписываемся. Редко.       Паганель закончил рассказ совсем тихо и невидяще уставился вперед. Солнце садилось за их спинами, и тени впереди вытянулись. Мак-Наббс чувствовал, что почти достиг границ дозволенного любопытства.       — Я не верю, что вы кабинетный ученый, — заявил он. — С вашей любовью к публичным выступлениям. Вы же прирожденный оратор, артист.       — Я читаю лекции в университете, — улыбнулся Паганель. — Посещаю научные общества, меня приглашают в гости... Вы меня в чем-то подозреваете?       — Вы общительны, но скрытны, — ответил майор. — Я хочу разобраться.       — Не более скрытен, чем вы, — парировал Паганель, потом попытался прокашляться и с силой сглотнул. — Расскажете мне о своей семье?       — Что именно вас интересует? Не лучше ли помолчать?       — Молча я не могу думать ни о чем, кроме воды, — покачал головой Паганель. — Ну кто, например, родители лорда Гленарвана?       — Мистер и миссис Стюарт. Из Инвернесса, — майор усмехнулся в ответ на вопросительный взгляд. — Эдуард наследовал дяде. Его отец был двоюродный племянник старого лорда. Я троюродный внук.       — Эдуард обскакал вас? — догадался Паганель.       Майор кивнул:       — Мой отец был четвертым сыном и ни на что не надеялся. Он служил в кавалерии, даже отличился при Ватерлоо. Вы же знаете, зачем были нужны все эти драгуны и гусары поколению наших родителей?       — Чтобы увозить начитавшихся романов девиц из родительских домов? — улыбнулся Паганель.       — Именно! Мать была старше отца, и семья не была рада их браку. Состояние у него было некудышное, здоровье тоже. Он рано умер. Мне было меньше пятнадцати, когда старик дядя, двоюродный племянник лорда, решил жениться, причем на молоденькой. Тем лучше, думали мы с матерью, она-то его насмерть и уездит. Но обернулось к худшему; он, конечно, вскорости помер, однако жена его незадолго до этого успела-таки родить ему и сына, и дочь. Так я лишился наследства. Мне должны были достаться поместье и титул, но теперь я могу рассчитывать только на пожизненное владение коттеджем. Это было ударом.       — Понимаю, — покачал головой Паганель.       — Это вряд ли.       — Но как вышло, что вы так близки теперь? — спросил Паганель.       — Когда я вышел в отставку, поселился в Гиллан-коттедж, обещанном мне старым лордом. В поместье тогда жили миссис Стюарт и ее дочь, Арабелла. За ней было приличное приданое. Говорят, она имела большой успех в Лондоне, но это ни к чему не привело.       — Что же вы не приударили за кузиной? — хитро спросил Паганель.       — Я? — изумился майор. — Она бы никогда не заинтересовалась хромым стариком, она была совсем ребенок. Довольно скоро они с тетушкой уехали на континент. Не так давно тетушка едва не скончалась в Риме от малярии и вернулась в Шотландию. А Эдуард учился в Эдинбургском университете. Мы не были знакомы раньше, но у меня не было предубеждения против него. Он оказался добрым малым.       — И вы поладили?       — Да. От нечего делать, — ответил майор. — Эдуарду в наследство достался целый замок с угодьями и деревнями, но арендаторы жили бог знает как, а Эдуард ничего не смыслил в управлении. Мы потихоньку уладили его дела. Охотились. Однажды даже вместе съездили в Париж. Он, когда женился, должно быть, по старой памяти потащил меня за собой и к ювелиру, и в церковь, и даже в свадебное путешествие на «Дункане».       — Вот уж не подумал бы, что лорду Гленарвану нужна моральная поддержка в супружеских делах, — рассмеялся Паганель.       Майор в ответ оскалился и закончил:       — А потом матросы поймали рыбину, и продолжение вы знаете.       — Спасибо, — сказал Паганель.       — За что? — не понял майор.       — За доверие, — улыбнулся Паганель. — Я не смел и надеяться на такой рассказ.       Паганель странно смотрел на карабин в руках майора.       — У вас красивые п-перчатки, — вдруг сказал он.       — Что вы несете, Паганель? У вас руки замерзли? — Мак-Наббс принялся стягивать узкую перчатку. Он дошел до третьего пальца левой руки, когда Паганель запротестовал.       — Нет-нет, вы не так меня поняли, дорогой друг. Просто мне нравится, как ваши руки в них выглядят.       — Должно быть, у вас сознание от жажды мутится, — обеспокоился Мак-Наббс. — Не надо было нам разговаривать.       Он видел такое раньше: сухие губы, лихорадочный блеск в глазах, румянец, потом помутнение рассудка, обмороки и даже смерть. Только бы Эдуард не вернулся, только бы в реке была вода.       — Да, от жажды, — задумчиво согласился Паганель.       И они продолжили путь на восток.