Броненосцы и фламинго

      — Найти горячий источник вулканического происхождения проще простого. Нужно знать три признака: пар, запах тухлых яиц и серные отложения на грунте, похожие на засохшую акварель! — именно это сообщил майору совершенно голый Паганель, сидящий в какой-то луже, от которой поднимался вонючий пар.       — Пару часов назад мы сварили рыбу за пять минут в точно таком же водоеме, — заметил майор.       — И как, съедобно?       — Нет, на вкус и запах хуже тухлой конины, которой нас кормили в Крыму, — признался майор.       — В этом ручье больше приток холодной воды, — сменил тему Паганель. — Или она успевает протечь несколько метров и остыть. Давайте, присоединяйтесь! Горячая природная ванна очень приятна, — убеждал он, утирая пот со лба.       — Вы уверены, что эти миазмы не опасны? Что за радость сидеть в воде, воняющей тухлыми яйцами?       Мак-Наббс, в силу своей профессии интересующийся современной ему медициной, считал, что зловонные продукты гниения могут вызывать тиф, малярию и другие заразные болезни. Вулканические серные источники вызывали у него подозрение, едва ли не большее, чем сточные воды Лондона.       — Еще исландские викинги, дорогой Мак-Наббс, охотно принимали такие природные сероводородные ванны. Их князья отделывали источники камнем, превращая их в небольшие бассейны с каменными скамьями под водой. Представьте себе: туман, ледяная морось, иней на траве, в десяти метрах от вас Северное море бьется об утес, а вы сидите в теплой воде и пьете брагу с вашими соратниками и домочадцами!       — Какое живое у вас воображение!       — А викинги, как известно, тесно контактировали с Британскими островами, — продолжил Паганель.       — Обычно такой тесный контакт называют грабежом, — парировал Мак-Наббс.       — Дайте досказать. И сейчас речь некоторых прибрежных поселений Шотландии ближе к современному норвежскому, а не современному английскому. Что-нибудь это да значит, а? — с вызовом закончил Паганель.       — Искуситель! — рассмеялся майор. — Вы выучили мои слабости.       — Полезайте, — настаивал Паганель. — Я убежден, что это не только безопасно, но и полезно.       — Нас увидят. Отсюда пол-острова просматривается, — возразил майор.       — Во-первых, сквозь такой густой пар не увидят. Во-вторых, тогда садитесь быстрее! — сварливо ответил Паганель.       Сидеть в мелком каменистом ручье было непривычно, но вполне приятно. С илистых участков дна иногда поднимались мелкие пузырьки горячего газа и больно обжигали кожу.       — Вот бы такой ручеек дома в Шотландии. Полежать, знаете, после охоты. Расслабляет, — усмехнулся майор.       — Жаль, ветер слишком сильный, голова мерзнет, — отозвался Паганель.       — И гроза подходит.       Чуть не половину горизонта занимала туча, плохо различимая в сумерках. С разных сторон ее подсвечивали молнии: и огромные фиолетовые деревья, опрокинутые вниз, и розоватые вспышки в толще облаков, — с каждой минутой их становилось все больше, но раскатов грома слышно не было.       — Темнеет. Даже если фронт проходит мимо, пора возвращаться, — заметил майор, выходя из воды и вытираясь рубашкой. Кожа стала красной, и от нее шел пар.       — Да, укрыться здесь негде, — согласился Паганель, не пытаясь даже притвориться, что смотрит в сторону.       — Не то бы были, как Дидона и Эней! В пещере! — хохотнул майор. — И было бы очень кстати: никто бы не увидел.       Он осекся, увидев, что Паганель морщится как будто от отвращения.       — Мне казалось, мы пришли к некоторому соглашению? — осторожно спросил майор.       — Соглашению? Так вы, островитяне, это называете? Как accord commercial*? — возмущенно взвился Паганель.       — А как это называете вы, жители континента и знатоки изысканных слов? — опешил майор.       — L’amour, — твердо ответил Паганель, а затем протяжно вывел низким мелодичным голосом. — Fleurs des cieux, souriez à l’immortel amour!**       Майор смутился. Несмотря на грозу на горизонте, небо прямо над ними как назло было необыкновенно звездное, а Паганель — необыкновенно серьезен.       — Да вы, похоже, служитель всех муз, мой дорогой, — печально усмехнулся он. — Я не поэт, я привык действовать, а сейчас у меня связаны руки. Простите, если я был груб.       — Таким, как мы, нельзя говорить прямо. Приходится обходиться знаками, — недовольно сказал Паганель и угрюмо замолчал.       «Таким, как мы», — раз за разом вспоминал майор, куря перед сном в своей каюте. Но он не мог быть «таким», ведь он был джентльменом. С лакеями, конюхами, кухарками и горничными ему не приходилось ни говорить прямо, ни обходиться знаками. Он даже не задумывался об этом ранее, пользуясь правом, данным ему по рождению. На Паганеля это право не распространялось, это было досадно, но досада только увеличивала азарт. Было в Паганеле что-то кошачье: он подманивал — а потом с негодованием отвергал, сулил ласку — но шипел и выпускал когти. Майор знал, что в такие игры играют от неопытности или скуки, — но от чего так поступал с ним Паганель? Вернувшись на корабль с патагонской земли, майор потерял вкус к чтению перед сном: он пролистывал страницу за страницей, но мысли его были далеко, и он потом не помнил прочитанного.       Он не мог отогнать от себя мысли от том, как это должно было бы случиться, выпади возможность. Не так, как с конюхами, конечно. Подобные мысли выдавали в нем человека глубоко порочного и безнравственного по меркам викторианского общества, но Мак-Наббс был уверен, что лучше знать своих демонов в лицо, чем бояться их смутных теней, поэтому мысленно предавался пороку с большим рвением. Плоть его восставала, а душа обмирала от желания. Майор представлял Паганеля во всевозможных положениях и отчаянно пытался прогнать эти мысли. «Нежно или грубо. Как ты хочешь. Как тебе больше нравится», — шептал он в полусне мысленному Паганелю. Если они, конечно, вернутся. Майор пообещал себе в случае успеха экспедиции перестать малодушничать. Если Паганелю будет угодно, майор Мак-Наббс отдаст ему все. Дважды. Одно слово Паганеля — и это будет самая счастливая ночь во всей бессмысленной жизни майора. * Торговое соглашение. ** «Цветы неба, улыбнитесь бессмертной любви!» — цитата из дуэта Энея и Дидоны в опере Берлиоза «Троянцы», представленной за год до описываемых событий.