Броненосцы и фламинго

      Дрогнула рука, и пепел от сигары упал на лацкан курительного пиджака. Мак-Наббс досадливо поморщился: на ализариновом бархате и золотом шнуре отделки рукава осталось темное пятно. Тут нужен толковый камердинер, едва ли Олбинет справится.       — Вы сердитесь? — тихо спросил Паганель.       — На что?       — На наш спор. На то, что я выиграл ваш карабин. На что-то еще. Я же вижу, — ответил Паганель.       — Неважно. Я отыграл его обратно, этого довольно, — отмахнулся майор.       Майор действительно досадовал на Паганеля за его невоздержанность в проявлении чувств. Мак-Наббс, стараясь не выдать себя, будто шел по минному полю. А Паганель по этому же полю гнал на шестерке лошадей, увитой лентами и колокольчиками, с музыкантами и плясуньями, как на деревенской ярмарке, пьяный, счастливый и беспечный.       Лицо Паганеля неожиданно оказалось очень близко, кончики пальцев прошлись по линии подбородка, и глаза у него были как у пьяного.       — Не надо, — попросил майор, убирая эту ласковую и несмелую руку. — Кто-нибудь войдет.       — Все спят, — мягко сказал Паганель. — Уже далеко за полночь.       В салоне было сумеречно, в лампе прогорел фитиль, и она немного коптила. Майор понимал: если он взглянет в эти глаза, он погиб. И, чтобы не поддаваться соблазну, зажмурился.       — Подождите, — упорствовал он. — Просто, если можно, просто... — зашептал он, сам не зная, чего просит.       Холодели пальцы, и он не знал, куда деть руки, и страсть совсем не вела его. Он ждал, что Паганель, увидя его нерешительность, встанет и уйдет. Но тот наклонился и легко коснулся его губ своими, сухими и жесткими. Замер, отстранился, а потом прижался чуть смелее. Казалось, что Паганель целует как-то необычно, совершенно по-особенному, но уловить, в чем состоит особенность, не получалось. Мак-Наббс закрыл глаза и пытался отвлечься от ненужных деталей: оказывается, очки совсем не мешают, а от Паганеля пахнет мылом и едва-едва — духами. Знакомый хруст был выше тональностью, значит, это было не колено. Майор распахнул глаза. Хрустнули или сцепленные пальцы, или лодыжка: Паганель был неподвижен, но напряжен до дрожи, и его плечи подрагивали как от холода.       Как объяснить то, что почувствовал майор? Так чувствуют, когда хочется вдохнуть, но больше вдыхать некуда. Или наоборот: как будто от облегченного выдоха не стало легче, и надо выдохнуть ещё, но воздуха в легких уже нет. Странное чувство было противоречивым и вызывало дискомфорт где-то в груди. И собственные ребра мешали прижаться сердцем к сердцу. Майор остро почувствовал, что он всего лишь мешок, набитый костями и мясом, — что-то там такое намешано внутри, но ничего не разобрать, и все мешается и жмет. Он еще раз вздохнул и закрыл глаза, но перед закрытыми веками была красная пелена, и кровь стучала в ушах. Нужно было прекратить это мучение, но решиться было невозможно.       Руки Паганеля пробрались между пиджаком и рубашкой и уверенно легли на лопатки. От его воротника пахло пармской фиалкой и морской солью. В голове не укладывалось, что это все же произошло. Как же давно он никого не целовал. И никогда его не целовали — так.       — Я весь ваш, — тихо и немного торжественно заговорил майор, решив, что это удачное время для признаний. — Сколько бы нам ни было отведено времени, я ваш до самого конца, я осознаю это совершенно точно. — Помедлив, он добавил: — Мне так жаль, что я не знал вас юношей. — Паганель шумно выдохнул, но промолчал. — Хотя, конечно, я был дураком, я бы не понял, прошел мимо.       — Я был красив. Так говорили, — в голосе Паганеля слышалась улыбка.       — Вы пользовались этим?       — Не слишком, — уклончиво ответил Паганель.       — Влюблялись?       — А вы?       — Паганель, я не мальчик!       — Я, как вы могли заметить, тоже.       Никто никогда не смотрел на Мак-Наббса так. Никто так не касался его лица: не с любопытством или состраданием, а как будто узнавая потерянного друга.       — Вы что же, ничего не растеряли по пути? — спросил Мак-Наббс, не понимая, как можно быть таким беспечным и прямым.       — Не понимаю.       — Иногда мне кажется, что вы так молоды, мой друг, — вздохнул Мак-Наббс.       Паганель немного помедлил и очень тихо сказал:       — Скажем так, та грань, которую я бы хотел перейти с вами, лежит вне моего опыта. Вы это хотели знать?       Мак-Наббс не нашелся с ответом.       До свистка утренней вахты они сидели в салоне, рука в руке, и вполголоса говорили о ерунде: о детстве, о собаках, об отцовских библиотеках, о первых друзьях и первых потерях.