Броненосцы и фламинго

      Мало-помалу все уснули тяжелым сном. Небо заволокло большими густыми тучами, делалось все темней и темней. Воздух был неподвижен. Ночную тишину лишь изредка нарушали заунывные крики морпука, похожие на печальное кукование европейской кукушки.       Справляя естественную нужду в кустах какой-то экзотической дряни, майор досадливо ощупал старый геморроидальный узел, который так не вовремя воспалился (не нужно было так усердствовать, пытаясь вытянуть фургон из жидкой глины) и вызывал ощущения одновременно болезненные и едва ли не сладострастные. Он представил, как этого чувствительного места касалось бы что-то, совершенно непохожее на собственные пальцы с заскорузлой кожей, — что-то нежное и скользкое. Как язык. Мысль о таком странном, диком, но изысканном наслаждении неприятно поразила, но события последующих дней заставили его забыть об этом.       Около одиннадцати часов вечера, после недолгого, нездорового сна, тяжелого и утомительного, майор проснулся. Он с удивлением заметил какой-то неясный свет, мерцавший среди деревьев. Мак-Наббс принял бы его за распространившийся по земле пожар, но огонь не бывает зеленовато-желтый. Он встал и направился к лесу. Велико же было его удивление, когда он увидел, что источником зарева была фосфоресценция огромного поля грибов.       Майор, не будучи эгоистом, разбудил Паганеля, чтобы и ученый полюбовался этим явлением.       — О, биолюминесценция! Я читал о подобных грибах Средиземноморья, но сомневаюсь, что они настолько ярки, что при их свете можно читать. Волшебно! Присядем тут, полюбуемся? Я не мог даже мечтать о такой удаче, как светящиеся грибы. А вы? — и Паганель мечтательно вздохнул и уселся прямо на голую землю.       — Я мечтаю о кровати, о чистых простынях, вы знаете, о чем я мечтаю, — ответил майор, доставая сигару.       Паганель невесело усмехнулся, поджимая губы и кивая всем своим длинным корпусом       — Oui, mon cher. Гостиница... Да.       — Разве в этом конце географии на нашем пути нет поселений, где мы могли бы иногда останавливаться, не слишком при этом отклоняясь? — спросил майор.       — Есть, дорогой мой, увы, есть.       — Почему же вы не сказали об этом Эдуарду?       — А вы почему храните свои подозрения при себе?       — Не хочу пугать Элен и Мэри, — ответил майор. — Не хватало им еще узнать про каторжников.       — А я не хочу случайно съесть что-нибудь не то, как мой бедный конь, — заявил Паганель и бросил взгляд на Мак-Наббса. В зеленоватом свете грибов лица выглядели зловеще. — Да не смотрите же вы на меня так тяжело и тоскливо!       Майор отвернулся.       — Как же нам тогда выпутаться отсюда, Жак? — тихо спросил он.       — Не знаю. Но если вас это успокоит, я хорошо импровизирую в экстренных ситуациях.       — Нисколько не успокоит, любезный Паганель, ни капельки.       Паганель только грустно усмехнулся. Майор прекрасно видел площадку, на которой стоял лагерь, сам оставаясь в тени. Он привалился спиной к дереву, укрывшись от зловещего света грибов, Паганель положил голову ему на колени. Майор не шевелился, ему было тепло, призрачная зеленоватая рука Паганеля как будто неосознанно поглаживала лежащую на его груди руку Мак-Наббса.       — Куда делась ваша рассеянность? — спросил майор. — С тех пор, как вы ступили на Австралийскую землю, вы ни разу даже не споткнулись. Или под воздействием местного климата вы все-таки стали совершенны?       — О, вы забыли про бумеранг? — обрадовался Паганель. — Я ошибаюсь, когда нервничаю, — признался он. — Чем больше нервничаю, тем ужаснее ошибка.       — Вы знаете, что вокруг нас рыщут беглые каторжники, и вы более спокойны, чем когда плыли на яхте в окружении друзей и случайно перепутали португальский с испанским? — удивился майор.       — Каторжники меня беспокоят, и сильно. Так что ждите, вероятно, я допущу крупный промах. А тогда... Во-первых, я был в ужасе, что ошибся кораблем. Думал, что сошел с ума.       — Неужели?       — Но я к тому времени не спал трое суток, — объяснил Паганель.       — Опасались за свою безопасность?       — Не то чтобы сильно... Просто все так быстро произошло, я даже не успел толком собрать багаж.       — А во-вторых? — спросил майор.       — А во-вторых, я чувствовал ваше недоверие, и мне было досадно. Я хотел вашего расположения, но не понимал этого. А когда понял, все стало еще хуже.       — Да уж, — кивнул Мак-Наббс, припоминая их перепалки в Аргентине.       Мак-Наббс вернулся в лагерь и остался дежурить, дожидаясь пробуждения своих спутников и обдумывая варианты действий. Стараясь не задремать, майор мечтал о гостинице и постели под крышей. Желательно без насекомых и с чистым бельём. Его мысленному взгляду представился спящий на такой постели Паганель. Майор решительно сдернул с него воображаемую простынь. Паганель спал на боку, свернувшись калачиком. Ещё он любил спать на животе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую. И на спине, забросив одну руку за голову. Мак-Наббс перевернул его и так и эдак, представив все, абсолютно все, что мог представить, — выглядело великолепно. Затем, внимая своему человеколюбию и факту, что ночами воздух бывает свеж, он снова набросил на ученого простынь, некоторое время мысленно любовался очертаниями его тела под ней, а затем усовершенствовал воображаемую гостиницу толстыми стенами и улегся рядом с призрачным Паганелем, положив голову ему на плечо. Низкий храп представлять не пришлось.       Майор намеревался выиграть эту войну. Человек может отдать жизнь, причем отдать охотно, либо за принципы, либо за другого человека. Мак-Наббс был бы рад умереть за Шотландию, особенно в молодости. Однако его родине эта жертва не требовалась, и те войны, в которых он участвовал, были совсем не похожи на восстание якобитов. Сейчас он спокойно признался себе, что готов умереть за близких. Будь он помоложе и понаивнее, это могло бы стать его сладкой мечтой — как он спасает Паганеля ценой собственной жизни. Мак-Наббс вспомнил себя шестнадцатилетнего и мечты, какие тогда роились в его пустой голове, — и мысленно отвесил себе подзатыльник: «Молодец! Не каждому выпадает счастье умереть меньшим дураком, чем жил».