Броненосцы и фламинго

      Майор Мак-Наббс не был последователем ни Лейбница, ни Шопенгауэра, следовательно, у нас нет основания назвать его ни оптимистом, ни пессимистом. Но интересуйся он хоть немного философией, он бы с удивлением узнал, что мыслит оптимистично так же, как говорит прозой господин Журден*. Именно поэтому Мак-Наббсу потребовалось три дня, чтобы поверить в смерть Паганеля, и одно мгновение — чтобы совершенно увериться в обратном.       В хижине, служившей гробницей убитому вождю, сидел его Паганель, оплаканный и незабвенный. И совершенно точно живой, хотя возможно, не вполне здоровый. На этот раз словоохотливый ученый был очень скуп на слова. Он, такой любитель рассказывать, отвечал теперь друзьям о своих приключениях неясно и уклончиво.       «Подменили моего Паганеля», — подумал Мак-Наббс.       В самом деле, в почтенном ученом произошла какая-то перемена: он усердно кутался в свою огромную туземную шаль из формиума и словно избегал любопытных взглядов.       Что бы ни произошло с Паганелем, не было никакого сомнения, что случившееся было ужасно, если поразило его настолько, что он неизвестно сколько времени просидел на горе, даже не пытаясь спасти своих друзей. Именно поэтому Мак-Наббс решительно поддержал идею Паганеля об искусственном извержении вулкана, предварительно прослушав лекцию о пирокластических потоках, гейзерах, вулканических бомбах, кислотных дождях, Содоме, Гоморре, Помпеях и Геркулануме. Не забыл Паганель и упомянуть об извержении Фуджин-дейк в 1792 году, за которым последовал ужасный оползень, а за ним — смертоносное цунами. Извержение вулкана Тамбора в 1815 году стало причиной девятиметрового цунами и гибели трех царств современной Батавии. А во время извержения Этны на Сицилии в 1669 году лавовый поток перетекал через каменную городскую стену. Паганель заключил свой рассказ тем, что главное — чтобы жерло их искусственного вулкана было на том же склоне, что и деревни маорийцев: тогда все, что исторгнет из себя гора, пойдет во вред туземцам, а не беглецам. Однако же стоило делать жерло ниже гробницы, потому что ее уничтожение снимет табу.       — Решено, — заявил Мак-Наббс. — Паганель, вы настоящий гений. Я человек неувлекающийся, но тут и я ручаюсь за успех.       Это было веселье висельника, но все были согласны с тем, что лучше погибнуть в жерле вулкана, чем на костре людоеда.       — Тупицы! — сказал майор, видя, что туземцы отходят от плюющейся пеплом и газом горы.       — Кретины! — поддержал Паганель.       — Отребье человеческого рода! — крикнул майор.       — Величайшие идиоты Тихоокеанского региона!       — Жалкие выблядки обезьяны и попугая!       — Невежественные ослы! — нашелся Паганель, рассмеялся и повернулся к деревне туземцев спиной. — Пусть поцелуют меня в уста, которыми я не говорю по-французски**.       Друзья смотрели на них, вытаращив глаза; Мэри (истинная дочь моряка!) даже не покраснела, а Роберт пытался запомнить особенно удачные выражения.       — Это от нервов, понимаю, — кивнул сам себе Гленарван.       Маори отступили, испугавшись гнева бога и извержения вулкана. Такого облегчения путешественники не испытывали со дня пленения. Почти все они были обожжены кипятком и газом их импровизированного «вулкана», на них щедро сыпались пепел и мелкие кусочки пемзы, и от этого они были черны, как лондонские трубочисты. Но они были по-прежнему живы и потому почти счастливы.       — Помните, друзья, майор в Патагонии сказал нам, что самообладание — это эволюционное приспособление, которое способствует выживанию? — спросил Паганель. — Я подумал, что мне тоже стоит поучиться этому, и преуспел. В плену я потерял цивилизованный вид, но сохранил карту Новой Зеландии. Мы спасемся. Я знаю, куда нам идти. * см. комедию Мольера «Мещанин во дворянстве». ** см. фильм «Легенда о Тиле».