Броненосцы и фламинго

      Дом наполнился радостной предсвадебной суетой, от которой некуда было деться, кроме охоты. Гленарван смеялся, что Мак-Наббс перестрелял всех куропаток в округе. Но майору нравилось мерзнуть и мокнуть, ища в вересковых пустошах утраченный душевный покой, а возвращаясь — первым делом натыкаться на Паганеля, который жаловался на скуку и пенял Мак-Наббсу, что тот бросил его на растерзание очередным соседям, друзьям или родственникам, жаждущим познакомиться со знаменитым ученым.       Близящаяся свадьба Джона и Мэри постепенно вытесняла другие темы разговоров, и Грант с Паганелем наконец переставали быть в центре всеобщего внимания. После обеда курили в кабинете, когда Эдуард подразнил Джона, спросив, не жаль ли ему расставаться с холостой жизнью.       — Я счастлив, что расстаюсь с ней, — ответил Джон. — Мэри, она... Я впервые почувствовал себя на своем месте.       — Моя любовь к Элен была похожа на возвращение домой, — кивнул Гленарван.       — Тогда моя — это обретение дома, — сказал Джон. — А вы, господин Паганель? Что вы скажете? У вас на все есть свое мнение...       Паганель немного нервным движением отставил бокал с бренди, одернул полы пиджака и начал:       — Знаете, в детстве я любил гулять вдоль ручья, где жило много лягушек... И однажды... это было солнечное утро жаркого дня в самом начале лета, словом, представьте себе самое прекрасное утро, какое только можете. На песке у ручья я заметил маленькую лягушку, за ней охотился уж, тоже маленький, толщиной, наверное, с мой палец. Уж схватил лягушку зубами за самый краешек задней лапки. Я думал, она сейчас пнет его другой лапой и поскачет дальше. Я ждал этого момента, а потом, когда я понял, что этого не произойдет, застыл в ужасе, но не мог перестать смотреть. Уж легко заглотил задние лапы лягушонка, потом челюсть его раздвинулась, и он стал заглатывать туловище. Лягушка перебирала передними лапками по песку. Причем внутри змеи поначалу казавшийся огромным комок быстро таял. В какой-то момент в открытой пасти змеи прямо под глазами оказались глаза ее жертвы. Еще живые.       — Господи, Паганель! — воскликнул Эдуард.       Мак-Наббс поставил свой бокал на каминную полку и, отвернувшись, смотрел в огонь.       — Когда мне довелось полюбить, — продолжил Паганель, — я вспомнил это жуткое утро. Ничто не предвещает беды. Кажется, что чувство поверхностно и наваждение сбросить легко. А потом оно медленно и неотвратимо переваривает тебя, еще живого, изменяет навсегда. И ты ничего не можешь сделать.       — Какое у вас трагическое восприятие мира, — тихо сказал Джон. — Мне жаль, что с вами случилось такое.       — А мне нет, — серьезно ответил Паганель. — Опыт духовно обогащает нас.       — А вы, Мак-Наббс? — спросил Эдуард. — Вам наверняка есть, что добавить?       Майор обернулся к присутствующим. От близости огня и выпитого в его глазах блестели искры.       — Боюсь, мои сравнения будут циничными и неуместными, — глухо сказал он.       — И все-таки? — настаивал Паганель.       Майор вздохнул.       — Под Балаклавой рядом со мной взорвалась граната. Я ее видел, но почему-то не скрылся, стоял, как дурак, и смотрел, как будто не знал, что это и чем грозит. И вот лежу я, смотрю в синее небо и совершенно не чувствую своего тела, как будто лечу между облаками. И такой, знаете, звон мелодичный в голове. И как будто не со мной все это. А потом понял, что все-таки со мной и что дело плохо, шарахнуло чуть не до смерти. Но осознание приходит поздно. Вот и в любви так же, — заключил он.       — Да-а... — озадаченно протянул Эдуард. — Полагаю, Джон, можно считать, что нам с тобой повезло.       Паганель и майор обменялись взглядами и усмехнулись, одинаково приподнимая один уголок рта и морща нос.