Француженка

Француженка. Брюки клёш, рыжие ботиночки как из прошлого века, под распахнутой рубашкой тонкий бежевый свитер, а на шее небрежный шарф — до того небрежный и длинный, что дух захватывает, а в голову лезут всякие вольные мысли о её губах и своенравной чёлке — вот бы прикоснуться. Но она, словно слыша мои мысли, упрямо встряхивает головой. И ещё сжимает пальцами на коленях шляпу. Никто из моих знакомых не носит шляпы, только она. И рюкзачок с наклейками и нашивками, отчего вид ещё более заграничный. Только в глазах печаль слишком русская, древняя и тоже красивая. Я подсаживаюсь рядом — всё купе свободно. — Привет, Лика! — Руслан? На мгновение я вижу в её глазах седые облака, и по окнам, как из ковша, плещет дождь косыми неряшливыми струями; потом снова темнеет, и её глаза шоколадные и бездонные. — Я тоже рад тебя видеть! И она наконец-то улыбается, пусть совсем мимолётно, но скулы её розовеют, а губы, и без того нежные, покрываются озорными складочками, и у глаз тоже крошечные складочки. В вагоне сразу чуть светлее от этого. — Привет, Руслан. Я задумалась, прости. — Да было бы за что. Никогда не видел, чтобы погода так совпадала с настроением. — У тебя тоже настроение так себе? — Я про твоё. Едва отъехали, как осень наступила. И правда, кажется, сейчас все листья на деревьях в одну минуту станут бурыми, облетят, и деревья костяными остовами будут неуютно качаться на ветру. Вот только светило солнце, и тут же промозглый ветер, электричка несётся сквозь холодные струи, из полураскрытых окон капли падают точно за шиворот, и я бы совершенно не против сидеть сейчас в тёплом кафе с кофе и горячим пирогом. Желательно с Ликой напротив, конечно. — Ты тоже сел на Партизанской? — удивляется Лика.— А почему раньше не подошёл? — Любовался тобой издалека,— объясняю я, наклоняюсь к сумке и достаю термос с чаем, в первую очередь, конечно, чтобы не краснеть. Лика всё равно краснеет за обоих нас.— Будешь? Девушка с благодарностью глядит на меня и берёт обеими руками большую крышку от термоса, куда я налил чай. У неё удивительно тонкие пальцы. И даже ногти какой-то совершенной формы. Она не пользуется ни лаком, ни, кажется, косметикой, но выглядит гораздо красивее всех остальных однокурсниц вместе взятых. — Сладкий,— удивлённо говорит она.— Уже так отвыкла сладкий чай пить. — Не нравится? — я стараюсь скрыть разочарование в голосе. — Удивительно,— задумчиво говорит Лика.— Но из термоса чай вкуснее с сахаром. Это из детства. Вкус походов на холмы, когда с собой сладкий чай в термосе и бутерброды с сыром и колбасой.— Она смущённо улыбается. У меня тепло разливается в костяшках пальцев и в ключицах. Не знал, что там какие-то особенно чувствительные нервные окончания. Но то, что Лика говорит, как будто на мгновение приближает её ко мне. У меня те же самые воспоминания. Именно холмы и походы. Девушка допивает чай до последней капли и возвращает мне крышку от термоса. — Согрелась. Спасибо тебе большое! Глаза её поблёскивают: за окном стремительно темнеет, и фонари проносятся и мелькают за сумрачным стеклом. Лёд неловкости сломан, и Лика рассказывает мне, что со здоровьем у бабушки неважно — ездила её навещать. Грустно, а погода и правда в настроение. — Представляешь, летом был момент, когда я грозу отогнала. Небо хмурилось, дождь прямо готов был политься. А я сижу на берегу, читаю, мне совсем не до дождя. Я так прямо и сказала, ну и тучи сразу разбежались за горизонт. Я улыбаюсь — у неё такой голос, как будто берёшь какие-то светлые мягкие аккорды на гитаре, и под них хочется петь песенки без особого смысла, лишь бы все улыбались. Не высокий и не низкий, а когда волнуется, даже с лёгкой хрипотцой, а в остальные моменты чистый, и такой скороговоркой, что ей наверняка идёт говорить по-французски. Наугад я говорю на французском что-то про сны и мечты, вспоминаю первые попавшиеся слова, но у Лики тут же загораются глаза, и она мне отвечает так быстро, что я едва успеваю следить за смыслом и, кажется, даже рот раскрыл. В соседних купе на нас оглядываются, потому что голос у Лики звонкий. Она смеётся над моей растерянностью: — Просто постоянно читаю книги про историю языка и вообще. Про бриттов, галлов, франков, там жутко интересно. Пропиталась, прониклась. Глаза её в полумраке совершенно космические, и я делюсь с ней бутербродами и наливаю ещё чаю. Ехать ещё почти час, хотя я бы был не против, чтобы мы где-нибудь застряли часа на три. Провизии хватит, а болтать с этой девушкой и говорить ей всякие успокаивающие вещи я точно смогу несколько часов подряд. Лика рассказывает мне, как сбываются её сны и как она угадывает погоду. Даже если она мне будет зачитывать гороскоп на следующую неделю, я всё равно буду слушать её с удовольствием. В нужные моменты я удивляюсь, и девушка довольна произведённым впечатлением. — Вот только про бабушку совсем не хочу, чтобы сон сбылся. Она тут же сникает, но к концу поездки мне удаётся её снова рассмешить, и я долго стою, глядя, как развевается её поэтический шарфик на ветру, пока она шагает в сторону своего дома. Цветок на пляшущих волнах. Серебряная звёздная чешуйка, повисшая над грохочущей бездной. Я собираю фразы из Ремарка, чтобы однажды написать ей их. Сам я не в состоянии описать словами, насколько она кажется мне хрупкой лодочкой в океане обыденной жизни.