Француженка

После полуночи я просыпаюсь от возни и шума за стеной, сижу минуту на постели, приходя в себя после дурацкого сна, а потом спускаю ноги на пол и на автопилоте шлёпаю на кухню. Выпиваю залпом стакан холодной воды, изнемогая от слабости. Гляжу на часы: почти час. Голова чугунная, и колени ватные. Возня за стенами невнятная, как шелест гороха в глиняном кувшине, куда по ошибке бросили несколько комьев земли. Я даже не понимаю, это этажом выше, ниже или у соседей с моего этажа. Я прислоняюсь к стене, и когда в голове немного проясняется, вижу темноту, беготню, край кардигана, неплотно наброшенного, и последнее: худые щиколотки с откинувшейся простынёй, колечко на пальце ноги; я трясу головой, но дверь уже захлопывается, и я бегу в прихожую, прижимаю обе ладони к двери: мама моей соседки, она с красными глазами; врачи в голубых куртках, девочка на носилках. Я, едва справляясь с замком, распахиваю дверь, натягивая футболку поглубже, но двери лифта закрываются, и я растерянно смотрю на пустую и тёмную лестничную площадку. Ещё час я провожу в беспокойной безвестности; за стеной ничего не происходит. Я припоминаю, что младшей дочки нигде не было видно, как и их папы, так что в больницу со Светой, скорее всего, отправилась только её мама. Наконец, я решаю, что они могут быть только в третьей городской больнице, потому что я когда-то слышала, что там хорошее кардиологическое отделение. Я быстро собираюсь и бегу туда, тем более что больница всего в полутора километрах от моего дома. Я сочиняю всевозможные истории, чтобы дежурные рассказали мне о только что поступивших больных, но ни в третьей, ни во второй, ни в первой больнице я не нахожу соседку. По пути мне преграждают дорогу два подростка очень нервного вида, в дурацких шапочках на самой макушке, но у меня на них нет времени: неожиданно начинает идти дождь с градом, а бегаю я быстро. Отчаявшись, почти под утро я оказываюсь на другом краю города в маленькой частной клинике. К моему удивлению, меня туда пускают без лишних вопросов, и в холле я нахожу измученную маму девочки. Она сидит на неудобном стуле, который как будто притащили сюда из старого кинотеатра — такие совмещённые деревянные стулья по три в ряд. Я сажусь рядом и спрашиваю, как дела. У женщины, очевидно, нет сил на удивление, тем более она меня наверняка помнит. Поэтому она мне рассказывает всё честно. И про реанимацию, и про то, что сейчас Света уже спит в палате, и что домой нет смысла пока уезжать, хочется дождаться утра. Глаза у неё красные и припухшие от нервов и усталости. Я кладу свою руку на её. Женщина засыпает у меня на плече, и я терпеливо сижу, хотя спина затекает в таком положении, и пытаюсь не уснуть сама. Утро красивое даже в больничном холле. Лучи солнца заполняют пустынный коридор. Мама Светы просыпается, растирает щёки и виски, встаёт и уходит к дочери. Я жду ещё полчаса, потом встаю и плетусь на утренний троллейбус. Дома я скидываю одежду и падаю на постель, засыпая ещё в воздухе.