Француженка

Небо глубокого синего цвета — хороший день, чтобы улететь в космос и никогда больше не возвращаться домой. Я сижу на крыше, где мы часто проводили время со Светой, у кирпичной кладки, и позволяю мыслям неторопливо течь в голове. Ровно две недели, как от Светы ни одного сообщения. Более того, за стеной пусто и тихо. Никого нет, как будто квартира необитаема. Я ездила в больницу, но Светы там больше нет. Телефон её постоянно выключен, и я не могу найти никаких следов девочки. Четвёртый месяц я ничего не знаю об Элен. В моей душе Элен всегда была тёплым и солнечным существом непонятной породы, и когда мне было тоскливо, это существо грело меня изнутри. Сейчас от существа остался холодный пустой уголок, и я слишком сильно чувствую эту пустоту внутри. Руслан в университете проходит мимо и едва слышно здоровается. У меня не находится сил, чтобы спросить его, в чём дело. Я стала реже ходить в университет. До сих пор я так и не знаю, как зовут курчавого молодого человека на светло-сиреневом «пежо», хотя он бывает у нас в кафе довольно часто. Мы улыбаемся друг другу, но он всегда занят за ноутбуком, а я всегда занята за кофе-машиной или на кухне. Иногда мы обсуждаем новинки в меню. У него приятный голос. Я устала от того, что люди в моей жизни — как бусины на порванных чётках. Они рассыпаются по полу, и их не найдёшь, а если и найдёшь, то уже и не думаешь приладить на место. Даже дворник Фарид, который всегда смотрел на меня персидскими глазами поэта двенадцатого века, куда-то исчез и больше не появляется у нашего дома. Я умею делать какие-то невозможные вещи. Я вижу сны с предсказаниями, я умею изменять погоду, вижу сквозь стены и не тону в воде. Мне даются языки, как никому другому. У меня в голове целый город. И я всё равно рано или поздно остаюсь одна. Тогда какой толк от всего этого волшебства? Шея затекла — оказывается, я слишком долго напряжённо вглядываюсь вдаль, хотя с трудом могу описать, что я там такого увидела. Я прислоняюсь затылком к прохладной кирпичной кладке и вытягиваю ноги. На мне широкие тёмно-зелёные штаны с десятком карманов и маленькая белая майка. На крыше жарко. Шлёпанцы где-то неподалёку, но я их не вижу. Мне нравится, что ветер обдувает ступни и плечи. От этого немножко легче, хотя всё равно грустно. Телефон лежит рядом, и на нём играет тихая музыка — какая-то песня на русском языке, что для меня вообще-то редкость. Ещё рядом несколько книг: я всё время беру на крышу что-нибудь почитать, но так и не раскрываю ни одной. Я прикрываю глаза, уставшие от солнца. Даже отсюда, с крыши, слышно, как шелестит свежая листва на деревьях. В этом году всё цветёт и распускается необычно рано. Время от времени проливаются несерьёзные дожди. Капли на щеках жгут мне кожу, и я сердито вытираю их. — Ты чего разбросала шлёпанцы по всей крыше? Я едва не подскакиваю от испуга. Света, худая и бледная до невозможности, в таких же широких штанах и в футболке на три размера больше, чем нужно, стоит передо мной. Её губы вроде бы и хотят улыбаться, но как будто давно разучились это делать, и поэтому выражение лица девочки кажется скорее насмешливым, чем приветливым. Я поднимаюсь, делаю два шага и прижимаю её к себе. — Раздавишь,— она неловко отпихивает меня. Но теперь она улыбается по-настоящему. — Ты куда пропала так надолго? — Всё расскажу. А вот я знала, где тебя искать. Я ещё раз обнимаю её, чтобы она не видела моих мокрых глаз, и на этот раз Света не протестует. — Насколько я помню, ты знаешь, где меня искать и в следующем году. — И ещё через пару десятков лет,— кивает девочка.— Эй, ты чего расклеилась? Видишь, я жива и почти здорова. Мы теперь живём в другом районе, и я пришла тебя проведать. Ну, эту квартиру продаём, живём у маминой сестры пока. Но там тоже есть выход на крышу. Я тебя отведу,— она говорит всё так же немного в нос, своим необычным голосом, неуловимо надорванным и почти низким. — Хорошо.— Я улыбаюсь и вытираю глаза.— А что с телефоном? — Утопила. Хотела тебе видео записать, как я в больничном душе танцую. Была шикарная идея. Знаешь, на грани. Но телефон намок и отказался включаться. Почему-то. Он сам, я не нарочно. — Поразительно, как ты не смогла это предвидеть. — Сама удивляюсь. В общем, тот телефон умер, а я, как видишь, жива, и у меня новый номер. Я тебе с него звонила, но ты не брала трубку. — Мне вроде никто не звонил с неизвестных номеров,— хмурюсь я. — Значит, не тебе,— легко соглашается Света, тянет меня за руку, и мы садимся на наше привычное место.— Ну перепутала, ну бывает, чего ты ругаешься. — Ты какая-то покладистая стала. — Это всегда так после длительного заточения. Света молчит и сосредоточенно о чём-то думает. Я не в силах выпустить из своей руки её ладошку, худенькую и обветренную. Света говорит: — Вот что мне скажи. — Что? — Третьего апреля это случайно не ты устроила ливень? Я припоминаю, что в начале апреля я уже несколько дней чувствовала себя такой раздавленной, что в конце концов разозлилась и действительно устроила ливень. Просто так, потому что захотелось. Мощный: половина рекламных щитов попадала, движение на дорогах замерло, окна и двери хлопали, как сумасшедшие. Мне тогда едва заметно полегчало. — Было дело. — Там к нашему главврачу заехал в гости приятель, тоже врач. Говорит, в армии вместе служили. Собрался уезжать, но тут гром, молнии, ливень. В общем, всё как ты любишь. Я уже узнаю твой стиль. Ну он, этот врач, был на машине, вот и решил вечер переждать, чтобы не врезаться куда-нибудь. Потому что на улице ничего не видать было. А мне что-то нехорошо было под вечер. Очень сильно нехорошо: иду я за стаканчиком кофе, а в следующий момент уже смотрю, а я на столе лежу, маска, трубки, всё такое. Неаппетитные подробности, не буду пересказывать. Я слушаю Свету, затаив дыхание. — Ну, в общем, это у меня совсем не с сердцем проблема оказалась. Весь вечер совещались, удивлялись, со всех сторон меня рассматривали, щупали, просвечивали и хмурились. И резать меня не стали. Побрезговали, наверное. Зато когда этот врач, из другой больницы, пришёл, пощупал меня тоже за все места, обругал всех, так мне сразу курс лечения назначили, всякие разноцветные таблетки, очень красивые. И всё, видишь, я уже на свободе. От меня вообще так просто не избавишься. — То есть получается… — Получается, что если бы не ты, то я до сих пор бы в больнице валялась. Или уже совсем даже не в больнице. — Хватит глупости говорить. — Ладно, прости. — Ты умеешь извиняться? — удивляюсь я. И тут же получаю локтём под рёбра, как в старые добрые времена. — Ну я вроде как поблагодарить тебя пришла,— помолчав, очень тихо говорит Света.— Спасибо тебе. Даже если ты не понимала, зачем ты это делаешь. Пусть это почти случайное совпадение, но всё же. Я молчу, потому что не знаю, что сказать. И ещё — потому что мне сложно сказать хоть слово, чтобы не разреветься. — Ну ладно тебе,— говорит Света.— Если тебе будет легче, можешь снова обнять меня. Это вроде как тебе помогает. Её тон нарочито грубоватый, но я понимаю, что так она скрывает смущение. Ровно по той же причине, по какой носит мешковатую одежду. Я обнимаю её. — Покажешь мне свою крышу? — Конечно. Я же сама предложила. Слушай, а у тебя эти вкусные бублики ещё остались?