Отличная причина, чтобы умереть

      Первое, что Тарталья почувствовал, когда проснулся, – это острую боль, давящую на виски. Перед глазами все расплывалось туманным маревом, которое, неожиданно собравшись в кучу, вдруг с размаху дало ему в лоб. Тарталья схватился за ушибленное место руками и тихо застонал, жмурясь и поджимая губы. Он не мог поймать за хвост ни одну из сотен мыслей, теснящихся у него в голове: они разбегались подобно испуганным мышам, стоило ему хотя бы потянуться в их направлении.       Что, блять, с ним случилось? Тарталья не помнил ровным счетом ничего из прошедшей ночи, которая, судя по всему, была очень бурной, раз тело до сих пор казалось чугунным и неповоротливым, ни коим образом не желая слушаться. Тарталья попытался пошевелить хотя бы пальцами, но не преуспел, и страшное подозрение закралось к нему в сердце.       Он зашевелился усерднее, закряхтел, параллельно пытаясь согнать с глаз молочную пелену. Мысли роились в голове все быстрее и быстрее, и черепная коробка, казалось, была готова лопнуть от боли. Мрак, в котором Тарталья лежал, вдруг озарился светом, больно резанувшим по глазам, и он страдальчески застонал, пытаясь закрыться от этого оружия массового поражения.       Кто-то что-то застрекотал, и вскоре над Тартальей склонилось донельзя знакомое лицо. Человек смотрел на него внимательными дымчатыми глазами и что-то пытался донести, но мозг Тартальи, плавающий в мареве тумана, отказывался воспринимать звуки, которые складывались в слова языка: одновременно знакомого и не очень. На лоб шлепнулось что-то холодное и влажное, и Тарталья блаженно застонал, подставляя лицо под осторожные прикосновения. Через некоторое время его голову приподняли и приставили к губам твердый край какой-то посудины, и в рот полилась горьковатая жидкость, которую Тарталья проглотил отнюдь не сразу: лишь когда ему уверенно зажали нос.       Боль стала отступать, а тело постепенно начинало слушаться. Пелена перед глазами исчезла, и Тарталья наконец-то смог понять, что находится в какой-то узкой тканевой палатке, державшейся на каких-то палках, соединявшихся в самой высокой точке. Внутри пахло какими-то травами, а еще сильно – костром. Тарталья повернул голову и уставился на Злата, который сидел рядом с самым невозмутимым видом.       – Где маска? – попытался спросить он, но вместо вопроса вырвалось невнятное сипение. Злат не дернул и бровью, лишь приподнял лежавшую на бедре маску и покрутил ее в разных плоскостях.       Тарталья подозрительно сощурился, все еще не понимая, что во внешнем виде Злата ему не нравится. Тот молча смотрел на Тарталью в ответ, не спеша продолжать диалог. Боль, стискивавшая череп, наконец-то улеглась, и мысли перестали копошиться в голове, и нужную из них Тарталья таки исхитрился ухватить за хвост: что случилось после того, как они отправились на пресловутую церемонию наречения?       Злат тяжко вздохнул и, на мгновение прикрыв глаза, под требовательным взглядом Тартальи спросил:       – Что последнее вы помните?       Попытавшись разворошить кучу хаотичных мыслей и навести в мозгах порядок, Тарталья поднапрягся и все же вынул последнее четкое воспоминание из вереницы обрывков и образов. Он не преминул озвучить вслух:       – Кваху начертил у меня на лбу какую-то хрень и сказал, что я парящий над водой лосось.       – Кхаэ’Кваху подарил тебе второе имя, имя племени, – покачал головой Злат. В полумраке палатки он выглядел призраком, неупокоенной душой, невесть как бродящей по земле. – Это большая честь. Клан Мекоче уже давно не принимал в свои ряды иноземцев и уж тем более не делал их членами племени. Теперь вы обрели родовое имя племени: Яхто, Парящий над водой лосось. Не каждый снежниец может похвастаться подобным.       Тарталья недоумевающе моргнул, пытаясь осознать слова Злата. Тот слегка прикрыл глаза и спокойно спросил:       – У вас от количества имен ничего не треснет?       – Не должно, – фыркнул Тарталья. О да, теперь у него было целых четыре возможности именоваться. Правда, на кой черт они ему? – Одним больше, одним меньше, ничего не случится.       – О да, – покивал Злат. – В последний раз, когда вы так сказали, все закончилось тем, что вы с ноги влетели в политику деревни и обзавелись преданной поклонницей.       Тарталья, приподнявшись на руках, крякнул, когда у него в голове вспышкой мелькнули лукавые темные глаза в обрамлении темных ресниц, блестящие пухлые губы и длинные гладкие волосы, протекающие сквозь пальцы шелком. Он бросил взгляд вниз и с облегчением обнаружил, что все еще находится в штанах. Значит, определенный шанс того, что все обошлось без излишних… действий, все же имелся.       – Лейяти, что ли? – пробормотал Тарталья не то себе, не то Злату.       – Ею самой, – милостиво согласился Злат. В его голосе сквозила насмешка, на которую Тарталья не обращал внимания, все еще пытаясь собрать себя в кучу. – А что еще вы помните?       – У тебя есть Глаз бога, – выдал Тарталья и сам удивился тому, что сказал, а после уставился на Злата во все глаза. – Почему ты не рассказывал мне об этом?       – Серьезно, из всего, что было, вы запомнили только это? – изумился Злат, а затем отцепил от груди красный кругляш и протянул его Тарталье, который, чуть помедлив, таки его принял. – Вы никогда не спрашивали. Более того, ни разу не обращали внимание, хотя Глаз бога всегда находится у меня на груди. Сложно было не заметить, но вы каким-то образом справились.       От Пиро Глаза бога исходило мерное тепло, гревшее Тарталье ладонь. Он покрутил брошь из стороны в сторону, разглядывая язычок пламени, изображенный на гладком стекле, и осторожно поглаживая рельефную металлическую кайму, затем закусил губу и снова посмотрел на Злата.       – Как ты получил его? – поинтересовался он, не отводя взгляда от безмятежного лица. Сам Тарталья никогда не захотел бы поделиться тем, какой ценой ему достался Глаз бога, и эти воспоминания были навечно запечатаны в его сознании.       Глаз бога не давался просто так – он был отражением амбиций носителя. Тарталья хотел выжить, а в итоге получил Гидро Глаз бога, дарящий и оберегающий жизнь. Бездна исказила суть Глаза бога, как исказила и самого Тарталью, перекрутила и вывернула по своему разумению, и ради выживания Тарталья стал нести погибель. А как получил Пиро Глаз бога Злат, ни разу не похожий на носителя огненного элемента?       – Тиранил Пульчинеллу до тех пор, пока у него не сдали нервы и он не принял меня в Фатуи, – отозвался Злат, дернув уголком губ. – Ему понравилась моя ненормальная настойчивость. Понравилась она и кому-то там, наверху.       Ага, подумал Тарталья, значит, в чем-то они схожи: оба попали в Фатуи через Пульчинеллу. Недаром же ему показалось, что Пульчинелла и Злат связаны между собой как-то подозрительно тесно; значит, эти подозрения были вполне обоснованными. Пожалуй, стоило бы спросить об этом в обозримом будущем, но сейчас Тарталью в первую очередь волновал другой вопрос.       – Что случилось после церемонии? Я ни хрена не помню. В голове сплошной туман, – честно признался он, почесывая затылок. Несмотря на то что ему стало значительно легче, создавалось впечатление, будто тело Тарталье вовсе не принадлежит. Ощущение двойственности – тело отдельно, сознание отдельно – напрягало.       Злат невнятно промычал в ответ, забирая у Тартальи свой Глаз бога и прикрепляя тот на законное место на груди. Это, разумеется, за нормальный ответ не считалось, и Тарталья укоризненно уставился на Злата, намереваясь стрясти свои законные подробности.       – В Мекоче, как и во всем Натлане в целом, праздники проходят с особым размахом, – лениво сообщил Злат, сдувая со лба длинную пепельную прядь. – Натланцы чтят не только Пиро Архонта, но и духов предков, которые, как они считают, дают им советы даже находясь там, на небе.       – Да ну, ерунда какая-то, – фыркнул Тарталья. – Кто в здравом уме будет поклоняться покойникам?       – Кто в здравом уме будет кататься с огромной снежной горы на двух отшлифованных досках и с палками в руках, имея возможность разбиться насмерть? – вопросом на вопрос ответил Злат. Тарталья фыркнул еще раз. – У каждой страны свои законы и традиции, господин Тарталья, и мы не в праве критиковать все, что кажется нам странным и непонятным.       – Что хочу, то и критикую, – дернул плечом Тарталья, скрещивая ноги перед собой. – Никто же не может запретить мне недоумевать и беситься, верно?       – Как вам угодно. Главное, не проявляйте свое недовольство слишком явно, особенно при общении с местными жителями или иностранными делегациями. Иначе, я боюсь, вас не так поймут, а это чревато последствиями, – заметил Злат и склонил голову к плечу, упираясь щекой в ладонь. – Не думаю, что госпожа Царица одобрит, если вы случайно сболтнете перед дорогими гостями что-нибудь о том, что традиции их стран – тупые и нелогичные.       – Хватит, я понял, – закатил глаза Тарталья. – Нудишь над ухом как комар. Когда-нибудь не замечу и прихлопну тебя, чтобы не пищал.       – У-у, как страшно.       – Ага, очень.       Они опять отошли от темы. Тарталья раздраженно помотал головой и со вздохом запустил руку в растрепанные волосы, слегка подвигал кожу взад-вперед и крякнул, когда наткнулся пальцами на нудящую шишку. Разумеется, у нее должна была быть какая-нибудь потрясающая предыстория, ровным счетом относящаяся еще и ко всей ночи, о которой Тарталья не помнил практически ничего. Злат, видимо, не спешил рассказывать обо всех прелестях прошедшей церемонии – вредничал, возможно, потому что Тарталья не послушал его и таки ввязался в ритуальный бой.       Итогом которого стал переход Лейяти под, мать его, крыло Тартальи! В какие вообще рамки это вписывалось и почему его никто не предупредил? Хотя Злат пытался, но, видимо, делал это недостаточно убедительно, поэтому Тарталья не впечатлился.       – Сам расскажешь, или я выбью из тебя рассказ? – намекающе приподнял брови Тарталья. Злат тяжко вздохнул, будто с озвученным вопросом на него свалился вес целого мира, и продолжил:       – Право новонареченного – первым раскурить трубку, набитую свежим белла-кулила. Первый вдох – самый драгоценный, потому что с него наступает моментальный эффект расширения сознания. Считается, что только достойные члены племени могут раскуривать трубку, а потом она передается по кругу, и чем больше проходит времени, тем слабее результат.       – Меня накурили, – безрадостно констатировал Тарталья. – И ты допустил, чтобы твоего Предвестника накурили?       – У вас было очень довольное лицо, когда вам объясняли право новонареченного, – отозвался Злат, прищурив глаза. В его взгляде Тарталья отчетливо читал легкую насмешку, за которую бледное прозрачное лицо хотелось как следует повозить по полу. – Еще бы, такая честь. Вы не могли оплошать перед целым племенем, которое смотрело на вас как на героя.       Неудивительно, что Тарталья ничего не помнил. К своему стыду или гордости – он пока не решил, – за двадцать лет жизни Тарталья ни разу не пробовал дурь и не курил. В Снежной таким вещам попросту негде было взяться, а если они и были, то дотянуться до них Тарталья никак не мог в силу не то малолетства, не то единственного интереса в битвах. Таким образом, ему не приходилось сталкиваться даже с упоминанием курительных смесей, не то что видеть их вживую. В Фатуи, насколько Тарталья знал, наркоторговлю не приветствовали, и за любые попытки в нее удариться наказывали по всей строгости.       В Натлане же таких проблем не было. Буквально каждый ребенок с малолетства знал единственный рецепт приготовления белла-кулила – смеси перетертых цветков кактуса белла-кула и листьев травы под названием сешельт. Возможно, рецептура изменялась со временем, дополнялась и дорабатывалась, но классикой были именно два компонента, которые, ко всему прочему, не составляло труда найти на буквально на каждом углу.       И этих людей не смущало совсем ничего: ни недавняя засуха, ни смена хозяев – про которую жители Мекоче, вероятно, вообще не знали, ведь им никто не сообщил. Они так радовались приобретенной возможности закатить гулянку, что в ней, как подсказало спонтанно появившееся воспоминание, принял участие весь городишко.       – Вас повело с первой затяжки, – с неприкрытым весельем протянул Злат. Тарталью аж перекосило от того, насколько довольным помощник выглядел. – Ну а дальше…       А дальше началась какая-то вакханалия, которая, как пояснил Злат, была обязательным атрибутом любого из «ритуалов», проводившихся в Мекоче. Тот, кто начинал ритуал, заводил песню, а остальные обязаны были ее подхватить, поэтому местные страшно удивились, когда Тарталья завел какую-то печальную снежнийскую песню неожиданно низким, бархатным голосом, но честно попытались исполнить свой долг, подвывая как могли. От фальшивящих, сбивавшихся голосов в голове звенело, но почему-то никто не возмущался, проникшись единением с людьми, рассевшимися на площади то тут, то там.       Тарталья на полном серьезе общался на языке, которого не знал, с какими-то натланцами, которых объявил своими лучшими друзьями и торжественно расцеловал в обе щеки. В какой-то момент он умудрился провалиться в колодец, потому что он попытался напиться прямо из него, но перегнулся слишком низко и потерял равновесие, и Злату пришлось оттуда его вытаскивать. Затем он, мокрый с головы до ног, решил докопаться до расслабленного Кваху, которому едва не наобещал полное материальное обеспечение Мекоче, но Злат вовремя успел заткнуть Тарталье рот и оттащить подальше.       Так просто Тарталью было не пронять, и он, недовольный, что его остановили, кинул Злата через прогиб, а потом с нецензурными воплями удрал за пределы Мекоче, где исполнил свой любимый трюк: призыв огромного нарвала, который разнес в щепки пару каких-то домов, однако люди были в восторге. Затем Тарталье стало плохо, он собрал лицом и плечами все возможные косяки, как следует извалялся в пыли, выблевал содержимое своего желудка и отрубился.       Впрочем, чтобы вновь проснуться через десять минут и чуть ли не физически источать бодрость. Тарталья принял активное участие в раскуривании второй трубки, сдуру чуть не спалил себе брови и ресницы, и обрел вид вдохновленно-придурковатый, после чего начал хвастаться всем своей семьей и говорить, как сильно он по ней скучает и какие у него все замечательные родственники, которых он сторонится, потому что не хочет, чтобы они пострадали из-за него. Сострадательные натланцы кивали и убеждали Тарталью, что духи велят ему вернуться к семье и сообщить им, как он их ценит, и Тарталья кивал в ответ, а после начинал приставать к другому человеку.       Он перекатал на спине всех натланских детей, продемонстрировал форму Глаза порчи и Форму короля демонов, и едва не откинулся, когда у него резко закончился запас энергии – гидро, которым Тарталья наполнил колодец, так и не вернулось в его Глаз бога элементальными частицами, а потому произошел внезапный упадок сил. Злат привел Тарталью в чувства и попытался уложить спать, но тот перекинул Злата через бедро и умчался было навстречу приключениям, но запнулся о Лейяти в буквальном смысле, потому что та схватила его за ногу и начала засыпать вопросами о Снежной, в которой ей теперь тоже предстояло жить.       Их общение перетекло в другую плоскость, когда Лейяти полезла целоваться. Тарталья лениво отвечал на поцелуи, пропускал длинные темные волосы сквозь пальцы и вслух неприкрыто восхищался ими. Лейяти смеялась и бодала его головой в плечо, но потом вспорхнула с насиженного места и ушла, шепнув напоследок, что будет с нетерпением ждать поездки в Снежную.       – Ты что, серьезно наблюдал за тем, как мы целовались? – возмутился Тарталья. Злат пожал плечами с непроницаемым выражением лица. – Ну и чем все закончилось-то?       – Вы отключились сразу же, как только Лейяти ушла, – услужливо подсказал Злат. – И слава Архонтам, ведь третий круг я бы, возможно, не пережил.       – И поделом, – буркнул Тарталья, потирая лоб. Со слов Злата картина казалась ясной, потому что удачно накладывалась на воспоминания, потихоньку упорядочивавшиеся в голове. Ночью ему было легко, мозг работал быстрее, чем тело, все чувства обострялись до предела, а тело казалось невесомым и послушным – так называемое «просветление сознания» воздействовало на Тарталью именно таким образом. Он ощущал, словно ему все по плечу, и это чувство превращалось в веселые пузырьки, подобные таковым в бокале шампанского.       Мир был у Тартальи на ладони, звал его по имени и называл своим сокровищем. Единение с людьми, природой, жизнью – он впервые мог почувствовать, каково это, быть соединенным красной нитью с такими же, как он сам. Но какова была плата?       – Это безобидная штука, если вы переживаете на этот счет, – проницательно заметил Злат, уловив, по всей видимости, сомнения на лице Тартальи. Чертов чтец эмоций. – Белла-кулила безвредна. Правда, за исключением того, что по утру вам было плохо, а ночь казалась нереальной. Теперь-то нет.       – Действительно, – буркнул Тарталья, вспоминая какую-то горькую бурду, которой его напоили, и боль, которая начала сходить на нет с нескольких же первых глотков. – А тебе, как я вижу, все нипочем. Из чего ты сделан?       – Помощник всегда должен находиться в адекватном состоянии и контролировать, чтобы его Предвестнику ничего не угрожало, – процитировал кого-то Злат донельзя знакомым тоном и тряхнул головой. – Кто-то же должен был за вами присматривать.       – Да не надо было за мной присматривать, не помер бы, – закатил глаза Тарталья, наконец-то заметил свою рубашку и принялся деловито натягивать ее на себя.       – Действительно, отличная причина, чтобы умереть: свалиться в колодец и захлебнуться, – невозмутимо покивал Злат.       Тарталья без зазрения совести вдарил Злату под дых и удовлетворенно улыбнулся, когда тот, крякнув, завалился на спину. Будет знать, как своего Предвестника подначивать. Мазохист чертов.