undone

Боргов поправил воротник платья Бет, провел пальцами по белой нежной коже шеи, заправил за ушко рыжий локон. — Я хотел подарить тебе одну вещь… — Только не говори «на память», — перебила она. Несмотря на то, что Василий не делился своим планом, Бет не хотела слышать о других исходах, кроме успешного. — …но передумал. Решил, если горничная найдет ее в твоем номере, могут возникнуть вопросы. — Ты думаешь, они копаются в моих вещах? — Бет передернуло. Стараясь поскорей прогнать образ чужих рук, осторожно перебирающих ее одежду или мелочи в косметичке, она спросила, — Что ты хотел мне подарить? — Книгу. Тебе возможно могла понравиться любовная линия. А меня она навела на то единственное решение нашей ситуации, которое я смог найти. — Почему ты не хочешь рассказать мне о нем?.. — Бет положила голову ему на грудь. Она уже смирилась с мыслями, что дом в Лексингтоне придется продать, чтобы обеспечить переезд из США. Была готова к тому, чтобы противостоять шахматной федерации. Улыбаясь, представляла лица тех двух женщин из общества «Всехристианского крестового похода», если они прочтут новость о том, что Хармон и Боргов объявили о помолвке. Бет подозревала, что соблюсти формальности навроде женитьбы придется как можно скорее, чтобы Советы не передумали и не отозвали Василия обратно на Родину. — Бет, этого все равно не случится раньше, чем будет сыгран последний матч турнира. — Ты же понимаешь, что в последний день играть будем мы с тобой? — Бет привстала на цыпочках и коснулась губами виска Василия. — Ты рано сбрасываешь со счетов Лученко. Старый конь борозды не испортит, — чуть улыбнулся он. — Ты будешь ассистировать ему в случае отложенной партии? — Да, буду. — Спокойно подтвердил он. — Но это не значит, что я желаю тебе проигрыша. — Я знаю, — она вздохнула. — Славный парень Бенни Уоттс говорил, что вы всегда играете командой в отличие от нас, жалких индивидуалистов. Послушай… На случай, если из-за отложенных партий или происков вашей разведки мы больше не сможем остаться наедине в ближайшее время… Бет помедлила. Этот мужчина воплотил в себе все лучшее, что она могла только представить. Он был честен, перед другими и собой. Он был добр и смел. Он любил ее, нежно и бережно. Еще он был шахматным гением, носившим титул лучшего игрока в мире уже на протяжении многих лет. Бет же собиралась сбросить его с этого Олимпа. И она не знала, как это отразится на их отношениях. Она немного боялась. — Я люблю тебя, Бет, — вдруг нарушил затянувшуюся паузу Боргов, словно прочел на ее лице все невысказанное. — Неужели ты думаешь, у меня не хватит духу принять поражение? Никто не остается чемпионом вечно. Едва завоевав титул, я знал, что когда-то с ним придется расстаться. Для тебя это возможно звучит как пустой звук, потому что ты молода и голодна до победы. Но в конечном итоге, после всех этих лет и турниров, ты понимаешь, что тебя волнует не столько выигрыш, сколько то, насколько хорош был матч. — Я люблю тебя, — вернула ему признание Бет. — Обещаю, Московская партия будет лучше Парижской. Лученко заставил ее понервничать, и, как и предсказывал Василий, партия не закончилась в день начала. Бет ела в ресторане, не чувствуя вкуса еды. Рядом с хлопком открыли шампанское, она невольно оглянулась на звук и встретилась взглядом с молодым военным, которого прежде уже встречала здесь. Он с улыбкой кивнул на бутылку, и Бет будто почувствовала вкус пузырьков на языке, рот наполнился слюной. Она практически сбежала из ресторана, испугавшись отклика своего тела на запретный плод. До поздней ночи Бет сидела перед шахматной доской, изучая отложенную партию, думая как отвлечь соперника и провести атаку в другом месте. Таблетки, спрятанные в сумке, манили, обещали облегчение и ясность. Бет не могла не думать о том, что где-то в этой же гостинице Боргов также передвигает фигуры, анализируя ее возможные ходы. Она попыталась представить его: без пиджака, с закатанными рукавами рубашки, склонившегося над доской. Стало только хуже. Она не знала, как ему удавалось с такой легкостью отделять шахматы от их отношений. И не знала, получится ли у нее. Несмотря на множество преимуществ: игра белыми, дополнительное время и командный бэкграунд, Лученко проиграл. — Сдаюсь с облегчением, — произнес он так искренне и иронично, что Бет не сдержала улыбки. — Я играю ваши партии с детства, — ответила она. — Вам ведь?.. — Почти двадцать. — О, — коротко выдохнул бывший противник, и взгляд его смягчился еще больше. — Дорогая, вы просто чудо. Сегодня мне довелось играть с лучшим шахматистом из тех, кого я встречал за всю свою жизнь. — Он пожал расцветшей от комплимента Бет руку и вдруг добавил, перед самым уходом, — Вашему завтрашнему противнику невероятно повезло. Для последнего матча Бет выбрала черное платье с высокой талией и прямоугольным вырезом. С особой тщательностью подвела глаза и накрасила губы помадой Альмы. Когда она шла по темному залу к единственному освещенному столу, где он уже ждал ее, это было похоже на романтическую встречу. Если бы не десятки людей, наблюдавших с трибун. Боргов посмотрел на нее снизу вверх, когда она обогнула его. Улыбка, едва заметно изогнувшая уголки губ, стерлась во время официального рукопожатия. Бет села за стол. Несколько секунд, пока не подошел арбитр и не нажал на кнопку часов, они неотрывно смотрели друг на друга. Двое, говорящих на языке тысячелетней игры. Двое, кому выпал жребий быть соперниками и любовниками. Двое, связанных так крепко, что только — в этот момент она верила — смерть разлучит их. Бет пошла пешкой на четвертое поле ферзя. На сороковом ходу Боргов сказал «откладываем» по-английски, выдернув Бет из почти мистического транса, в котором она провела эти часы. Бет разыгрывала лучшую партию в своей жизни, была сосредоточена только на том, чтобы вскрыть вертикаль и опрокинуть защиту черного короля. Для нее не существовало зрителей, зала, даже фигуры противника. Только сражение на шахматной доске. Теперь она посмотрела в лицо Боргова — бесстрастное, холодное, почти незнакомое в этот момент, и вздрогнула. Он отдал лист бумаги с записанным ходом арбитру и ушел, не удостоив ее прощальным взглядом. Бет вернулась в номер сбитая с толку. Все-таки он хотел победить больше, чем говорил. Сейчас наверняка стоял над доской в компании всей советской шахматной элиты, и все они вместе выискивали слабые места в ее защите, исследовали, перебирали ошибки, которые она может совершить через ход или десять. В этой картине, нарисованной в голове Бет, было что-то гадкое. Она устала. Устала каждый день в Москве проводить, раскачиваясь на эмоциональных качелях: от страха к эйфории, от недоверия к вожделению, от решительности к панике. Бет открыла свою сумочку и достала флакон с таблетками. Маленькие кирпичики, способные проложить ей дорогу в царство покоя и блаженства. Если она примет их, то сможет увидеть партию с Борговым под другим — буквально — углом. Бет зашла в ванную комнату, набрала в стакан воды из-под крана, открыла флакон… и, повинуясь внезапному чувству жалости к самой себе, высыпала его содержимое в унитаз. В тот вечер она приняла горячую ванну и легла спать пораньше, даже не расставив фигуры на своей доске в соответствии с композицией их с Василием партии. Разбудил ее телефонный звонок. Бет не до конца понимая, где находится, протянула руку за трубкой: — Если он пойдет конем, бей его ладейной пешкой, — голос Бенни прозвучал спокойно и четко. И так близко, будто он был в ее номере. Они были великолепны. Вертикаль за вертикалью, поле за полем Бет и шестеро ее оруженосцев перебрали все возможные варианты развития ситуации. — Звонок меня обанкротит, — проворчал Уоттс, когда идеи иссякли. — Разгроми его, Бет. Последнее платье Бет выглядело как доспех или панцирь. Она и чувствовала себя соответствующе — грозной, бесстрашной. Полностью обособленной сейчас от своих чувств по отношению к сопернику. Василий же сидел с видом несколько отстраненным, задумчивым. Кто-то бы просто сказал «спокойным», но Бет казалось, она способна различить сотню оттенков этого его состояния. Партия шла по одному из вариантов, предусмотренных Бенни, довольно долго, но Боргов не был бы собой, если бы не разрушил все их планы одним-единственным ходом. Бет медленно подняла взгляд от доски к лицу соперника, потом — к сводчатому потолку. Ее приютские шахматы двигались сами собой, ей оставалось только следить за ходом игры. Бет не согласилась на ничью, предложенную Борговым с нерешительностью, вовсе для него нехарактерной. Когда она опустила на новое поле коня, завершая тем самым выстроенную в уме стратегию, то услышала едва различимый вздох… и двумя секундами позже: — Твоя победа. Возьми ее, — и Боргов протянул ей на ладони черного короля. Бет стояла посреди вечеринки, устроенной в ее честь в американском посольстве, и чувствовала себя чужой со своим стаканом газированной воды среди всех этих мужчин в строгих костюмах, что поднимали тосты за ее победу. Она испытала облегчение, когда среди всех этих лиц вдруг увидела улыбку Лученко. Он пробрался к ней c салфеткой, на которой лежали канапе с икрой. Они чокнулись своими стаканами — гроссмейстер пил шампанское — и съели по маленькому бутерброду. — Это было ошеломительно, — прокомментировал он их с Борговым матч. Бет улыбнулась, подавив печаль. Ночью она не могла уснуть, перебирала в уме каждый свой ход, и каждый ответ Боргова на него. И это вовсе не относилось к игре в шахматы. После короткого объятия на сцене Василий ушел в тень, оставив Бет в лучах заслуженной славы. С тех пор она его не видела. — Ваш вчерашний соперник с другими шахматистами сегодня на приеме у Генерального секретаря ЦК. Это должность, равная Президенту США, — пояснил Лученко на всякий случай, а потом жестом циркового факира вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую стопку прошитых листов без обложки. — Он просил передать вам это. Бет протянула руку к тому, что было похоже на самиздатскую книгу. «Мастер и Маргарита», — прочла она на титульном листе. Взглянула на Лученко. Он улыбнулся ей ободряюще и произнес, понизив голос до шепота, так что Бет пришлось склониться к нему: — Он сожалеет, что у него нет возможности проводить вас. Но надеется на скорую встречу, — по его тону нельзя было до конца понять, говорит ли он о новой партии, или о чем-то большем для Бет и Боргова. — Пожалуйста, — Бет наконец взяла книгу, — объясните мне, что происходит. — Не думал, что на старости лет придется примерить роль отца Лоренцо (1), — вздохнул Лученко и рассказал то, что было ему известно. Он и Лаев пришли к номеру Боргова, чтобы проанализировать его позицию в отложенной партии с Хармон. К их удивлению, Василий отказался от помощи, и довольно нервно попросил их уйти. Решительно ничего не понимающий Лаев подчинился, Лученко же вернулся через пятнадцать минут с графином армянского коньяка, взятого в буфете гостиницы. — Я не буду пить, — покачал головой Боргов, но позволил старому другу войти. Лученко все-таки разлил на две рюмки и спросил, в чем дело. — В ней, — Василий кивнул на доску, расположение фигур на которой повторяло партию с Элизабет. — Хм, — Лученко посмаковал вкус напитка. — Хармон великолепна, это правда. Новый Капабланка. — Да, она слишком хороша и молода, чтобы связывать свою жизнь не с тем человеком, — Боргов мерял шагами комнату и Лученко подумал, что он никогда не видел его в таком состоянии. Он осторожно попросил рассказать все с самого начала. Василий остановился, с сомнением посмотрел на собеседника, а потом резко, так что отлетела пуговица на манжете, рванул рукав рубашки, проиллюстрировав этим эффектным, хоть и не обязательным жестом, завязку их с Бет отношений. — Я смотрел на нее вчера, такую близкую — только руку протяни, такую талантливую и уязвимую, и думал: разве она не заслуживает лучшего? Ну что ей могу дать я, даже если — тем более если — нам удастся поселиться где-нибудь во французском захолустье, — Лученко улучил момент и всунул таки ему в руку рюмку, которую Боргов опрокинул без всякого удовольствия. — Как ты вообще собрался провернуть это? — Читал? — Боргов продемонстрировал ему роман, опубликованный пару лет назад в журнале «Москва». Совершенно скандальный для советского союза, но оставивший Лученко равнодушным. Он кивнул Боргову, разливая еще по одной. — Есть версия, что он был написан только для одного читателя с посылом «можешь творить, что хочешь, но отпусти художника». Так что я собирался просто попросить. Скажи, что я идиот. — Ты идиот, — согласился Лученко. — Но не по той причине, о которой думаешь. Не смей отказываться от борьбы за нее, — он вонзил в Василия острый взгляд своих светлых глаз, и того передернуло. Боргов вспомнил, как у него тряслись поджилки, когда он впервые встретил этого «свирепого хищника», как его тогда именовала шахматная пресса, за доской. — Не смей, слышишь. Я бы отдал все, все что у меня есть за еще один день с женой. — Лученко вдовствовал уже десять лет. — Родственные души… Это больше вас самих, понимаешь? Это ваша внутренняя империя, ваш абсолют. Это то, что делает вас абсолютно неуязвимыми перед всем миром. Последние слова Лученко повторил для Бет, а потом добавил: — Элизабет, он собирается напрямую просить Брежнева отпустить его в другую страну, чтобы вы могли быть вместе. — Если бы…если бы я вчера согласилась на ничью, у него было бы больше шансов? — произнесла Бет через силу. Голова у нее закружилась, она огляделась в поисках поверхности на которую могла поставить стакан с водой. — Возможно. — Почему он не сказал? Я бы проиграла, если бы это могло помочь. — Думаю, у него и мысли такой не могло возникнуть. — Машину в аэропорт подадут через час. Мы можем сделать хоть что-то? — Бет. Тебе остается только ждать.