Расцвет расизма эпохи Цин

Император Синьхуа не прощает, и не было в нем ничего человеческого, даже его внешний вид напоминал лишь надменную оболочку дьявола. Так он и не простил Бао, за белую любовницу и ребенка. Казалось бы, казни достаточно? Но это было лишь началом «искупления» греха перед императором. Те слова Синьхуа «мало тебе…» повергли Бао в настоящую дрожь, и вспомнив прошлое он с трудом сдерживался, чтобы не убить Синьхуа. После того как Бао кричал и умолял не убивать его семью, выстрелил в палача, ему были назначены обыденные наказания за искупления вины. Они были достаточно жестокими, но император хотел, чтобы Бао признал что белые грязь. Это очень забавляло его. Он пробовал все, чтобы сломить Бао. Он так долго и всеми способами издевался над ним, чтобы тот наконец сказал, что белые — мусор. Буквально вырезав и выбив из него эти слова. Вместо того чтобы вечерами развлекаться со слугами в покоях, и смотреть на выступления танцовщиц или музыкантов, он довольный посещал императорский двор и смотрел на оголенный скелет чинно принимающий наказание за наказанием. Казалось бы Бао испытал все унижения мира, но после смерти своей семьи он мечтал лишь умереть и ему было все равно на боль. Он был привязан к столбу голым посреди двора, и каждый из императорской прислуги мог проходить и смеяться над ним. Хоть кинуть в него камнем. Все его презирали за контакт с белой. Синьхуа позволял себе выпить чашу лучшего вина и закурить табак только по вечерам, когда приходил пытать Бао. На закате он сидел, аккуратно зажимая в губах сигару и лениво потягивая чашу с вином, уходящее солнце озаряло его надменный лик, от его перстней начинали загораться солнечные зайчики, цвета крови, которых он лениво крутил по направлению к лицу Бао, чтобы его ослепить ради забавы. Насильно открывая ему глаза, и говоря -Любуйся Он каждый раз зажимал ему глотку и властно поднимал подбородок, заставляя смотреть на себя. В то время табак делался из ядовитых корней растения Минчжу, и те сигары были на самом деле ядовиты, при неправильном изготовлении от них можно умереть, от передоза ядом. Но на взрослых «правильные» сигары не оказывали никакого эффекта, а дети, выкурив это растение точно могли умереть. Это растение не было распространенным, и сигары стоили бешенных денег. Синьхуа довольно пускал ядовитый дым прямо в лицо Бао, наслаждаясь тем как тот давится. Ведь для некурящего человека было еще тяжелее воспринимать эту едкую вонь, буквально расплавляющую ноздри. Но это было буквально «милостью императора», по сравнению что он начинал делать с ним позже. Бао висел привязанным к столбу неделю, казалось веревки уже вросли в его тело, которое было похоже на синий скелет, синяки и гематомы, полузастывшее кровообращение сделало из некогда лучшего лучника, измученного узника. Синьхуа каждый раз приходил отрезать кинжалом для пыток по сантиметру волос в день, и любил что-то болтать Бао. Это были отвратительные издевки, сплошные язвы и дьявольский бесконечный хохот. -Ты мне так смешишь своим убогим видом Довольно говорил Синьхуа ужиная, пока истощенный скелет был привязан к столбу с опущенной головой и буквально «оторванными» волосами, которые становились все короче и короче. Синьхуа специально резко срезал кинжалом по куску волос мученика, и делал это очень резко и неожиданно, что тот вздрагивал и порой на его щеке оставался порез от кинжала. Этим же кинжалом император обожал резать тело Бао. Трогая его бедра, выпирающие тазовые кости, он медленно разрезал кожу, словно хотел вытащить его кости. Кровь уже текла струей, а Бао лишь стискивал зубы и всегда смотрел, свесив голову в землю. Он не издавал криков, и всегда терпел. Даже редкие стоны боли можно было из него выбить, казалось он стискивал зубы так, словно готов прокусить себе челюсть. Все что он хотел — умереть, чтобы воссоединиться с семьей. Но за Бао был поставлен страж, следящий чтобы тот не смог покончить с собой. Если он пытался задержать дыхание, чтобы умереть от нехватки кислорода или хотя бы впасть в обморок, его тут же ударяли в трахею, чтобы рефлекторно пошла отдышка. И наготове были ароматные растения, приводящие его в чувство. Так бесконечно он терял сознание и снова возвращался в жестокую реальность. Все его тело было в синяках от пальцев или вмятин перстней. Синьхуа так сильно хватал его скелет, и наносил удары кольцами, когда Бао не реагировал на него, словно собирался вырвать ему органы или наоборот вмять их внутрь. -Скажи что та белая дрянь умерла за дело, скажи что тот ребенок не имел право существовать, грязная кровь, подумать только, какой бы монстр из него вырос, или настоящий урод со светлой кожей, мерзкая падаль, даже не позволил бы им улицы подметать, ты бы бросил войну и ушел в поля чтобы содержать эту потаскуху и новорожденного гуманойда. И чтобы было тогда, Бао? Кем бы ты был? Обычным бедняком днем и ночью пашущим на полях? Твоего сына бы даже не приняли на военную службу, увидел бы кто — засмеял. Он бы остался жить с вами до самой старости в качестве бесполезного куска дерьма, каждый бы его презирал и не позволил бы даже начищать меч за объедки. Я бы его даже в развлекательные бои не допустил, для этого есть чистокровные белые. Просто признай что белые отбросы не заслуживающие жизни и все это прекратится Император все это время держал за глотку Бао, и водил по нему кинжалом, самодовольно читая нотацию, и шантажируя Бао болью. Но тот лишь со слезами на глазах смотрел в небо, и даже не собирался ничего не говорить. Тогда Синьхуа со всей силы его пнул ногой и рукоятью меча начал избивать по лицу. -Молчишь как всегда, когда Я с тобой разговариваю! Я сломаю тебя. Всю душу вытащу, но ты признаешь это и поймешь, что мое слово закон мысли и дела! Ты не сдохнешь не сказав что белые мрази не заслуживают жить на этом свете, я прослежу чтобы ты усвоил урок Если бы измученный Бао мог упасть, он бы давно валялся на земле, но так как он был привязан к столбу, он лишь свесив голову вниз и его полу отрезанные грязные волосы болтались на ветру, а слезы капали на его кровоточащее бедро, пока раскаты грома угрожающе предвещали сильный ливень.