Токио дрифт

Когда Ибо видит, что Сяо Чжань направляется к ним, то покрывается холодным потом. Вдобавок к горячему адреналиновому от только что закончившейся гонки. Ибо не хочет сейчас ни с кем говорить, тем более с Сяо Чжанем, не хочет выслушивать его наставления или утешение. Да, он проиграл. И прежде чем выносить это вовне, Ибо хочет пережить это внутри себя. Справиться с тем, что он не получил то, что хотел. — Бро, садись в машину, — кидает он Сынёну, отступая. — Не думаю, что это хорошая идея. Вам лучше… — Сядь в гребаную машину, — шипит Ибо. У него нет сейчас ресурса на вежливость и уговоры, он изо всех сил держится, чтобы не развалиться на части. Но спрятаться в машину сам он не успевает — Сяо Чжань придавливает дверь прямо перед его носом. — Бо-ди, не уезжай так. Давай поговорим. Сяо Чжань пытается заглянуть ему в глаза, но Ибо даже смотреть на него больно. — Не сейчас, гэ. — Пожалуйста. Оставь машину здесь, поехали со мной. — Я не могу поехать с тобой. У нас был уговор. Я не выиграл, не заслужил. И хочу побыть один. — Ты поэтому забираешь Сынёна с собой? Ибо вскидывается, как будто его ударили. — Чжань-гэ, вспомни свои же слова — ты мне не надсмотрщик, — рычит он. — Я вернусь, когда успокоюсь. А сейчас мне надо уехать, чего непонятного? Сяо Чжань закусывает губу, о чем-то напряженно думает, смотрит в глаза, но в конце концов с неохотой отходит в сторону. Однако стоит Ибо снова взяться за дверцу, как его пальцы осторожно касаются локтя. Ибо оборачивается на него волком. — Приезжай, когда сможешь. Даже если поздно. Просто приезжай, ладно? Ибо ничего не отвечает, потому что в горле ворочается горькое клокочущее нечто, и ныряет в машину. С парковки они вылетают в идеальном заносе. Красиво пиздец, тусовка хлопает и улюлюкает, но от гадкого тягостного чувства, которое точит об сердце когти, это ни хрена не спасает. Через десять минут напряженного молчания под грохот мотора, который, очевидно, работает на то, чтобы машина взлетела, Сынён говорит: — Остановись. — Что? Зачем? — коротко бросает на него взгляд Ибо. — Тянь-мать-твою-Тянь, остановись я сказал! Сынёну не нравится скорость, ему плевать на победы. Он просто любит все красивое и жить. Этого ему достаточно для того, чтобы быть счастливым. И Ибо никогда его за это не осуждал. Сынён выскакивает прочь прямо на светофоре, на котором Ибо, охуеть вежливый, притормаживает на красный. Он обходит машину, вытаскивает Ибо за шиворот наружу и влезает на его место. На улице холодно, и с одной стороны это приятно остужает кожу, к которой под легкой ветровкой липнет пропитанная потом майка. А с другой стороны, от разницы температур у Ибо тут же начинают стучать зубы. — М-мог бы и нормально поп-просить, — цедит Ибо. — Я бы уступил. — Да? Тогда ты не обидишься, — говорит Сынён, после чего захлопывает дверь, и на загоревшийся зелёный машина срывается с места. — Это, блядь, что сейчас было? — обалдело смотрит Ибо ей вслед. Ответом ему на это с неба обрушивается ливень. Наличных у Ибо нет, телефон по закону подлости разрядился, а сверху поливает как из ведра. Какое-то время Ибо сидит под козырьком автобусной остановки, но толку-то: проездного у него тоже нет, да и автобусы уже явно не ходят. Спустя пару часов и десяток километров приглушенного мата Ибо оказывается на перекрёстке, от которого одна дорога ведёт к нему домой, а вторая, в противоположную сторону, — к дому Сяо Чжаня, и со вздохом поворачивает к Сяо Чжаню. Тот же сам сказал приходить в любое время, пусть теперь берет ответственность. А Ибо даже в ногах у него послушно полежит, пока его пинать будут. На Сяо Чжаня все еще больно смотреть: он бледный и какой-то весь взъерошенный. Он ожидаемо молчит, когда впускает Ибо (но все-таки впускает), выдает ему сухую одежду и, кивнув в сторону ванной, уходит к себе. Однако, когда Ибо выходит из душа и вяло ерошит полотенцем волосы, его взгляд натыкается на раздвинутые двери в кухню, где на столе стоит дымящийся чайник и тарелка с сэндвичами. Ибо закидывает голову и глухо воет в прижатое к лицу полотенце. Какой же он, Ками-сама, непроходимый идиот, самый что ни на есть распоследний. Наскоро запихнув в себя перекус и даже успев обжечься чаем, он не остается в гостиной, а идет к Сяо Чжаню в спальню. Ибо знает, что не заслужил, но он уже пришел, и его впустили. Значит, возможно, он нужен здесь. Сяо Чжань не спит, а слепо пялится в потолок. Ибо всего секунду медлит у кровати, но все-таки выбирает рискнуть, залезая к нему под бок. И Сяо Чжань тут же сворачивается вокруг Ибо, выдыхая. У Ибо будто гора с плеч падает. Так, оказывается, ему было тяжело, а он даже не понял. Ибо судорожно цепляется за футболку Сяо Чжаня и только после вопроса: «Диди, тебе холодно?», — понимает, что его трясет. — Не, — мотает он головой. — Это отходняк, Чжань-гэ. Сейчас пройдет. Сяо Чжань все равно перегибается через Ибо и заворачивает в одеяло. Одеяло у него мягкое, пальцы Сяо Чжаня как всегда прохладные и нежные. Это так больно на контрасте с тем, что творится у Ибо внутри, что он жмурится и скрипит зубами. Он еще зачем-то вспоминает о том, как в их первую встречу подумал о Сяо Чжане, что тот черствый и высокомерный говнюк. Что совершенно не мешало Ибо желать присвоить его себе. И все же. Черствый. Ну как у него только мозг повернулся такое подумать. Никто ведь не обязан быть ласковым с человеком, которого видит впервые в жизни. А каким был ты, Ибо, помнишь? Присвистнул, задирая бровь, словно имел право смотреть так, как будто сэмпай уже принадлежит тебе. — Гэгэ, прости, — скулит Ибо, вжимаясь в плечо Сяо Чжаня лицом. — За что, диди? — За то, что тогда сказал, что с такими длинными ногами, наверное, неудобно ездить на спорте и предлагал прокатить тебя на своем «мустанге». Сяо Чжань над ним замирает, а затем тихонько дрожит от смеха. — Бо-ди, — шепчет он, и от улыбки в его голосе у Ибо, кажется, мгновенно начинают затягиваться все его душевные ранки и ссадинки, — почему ты вспомнил об этом? — Потому что это было ужасно. Как ты вообще меня терпел в самом начале? — Ну… зато ты запомнился мне буквально с первой фразы. С этим сложно поспорить. — А не потому что я молодец, быстро учусь, хорошо гоняю и готов смотреть на тебя влюбленными глазами двадцать четыре на семь? — Это… было после. Но в первый день ты горел так, как будто хотел всех вокруг спалить своей охуенностью. И если не спалил, то как минимум обжег. — И тебя? — тихо спрашивает Ибо. — И меня, — так же тихо отвечает Сяо Чжань. Про гонку они не говорят, не прижимаются друг к другу теснее, не дразнят, а лишь, едва касаясь, сталкиваются руками, гладят и целуются. Утром Ибо просыпается с удивительным чувством, что неудачный заезд с холодным ливнем ему просто приснились, и только их ночь с Сяо Чжанем была на самом деле. Подсовывая ладонь под щеку, он разглядывает Сяо Чжаня, который спит на краешке его подушки, и думает о том, что никакого поражения не было. У Ибо уже есть все, что он хотел сильнее прочего. Его главная победа уже состоялась. Это не означает, что он собирается смириться со своей вчерашней неудачей и проебать желание от гэгэ, обещанное за первое место. И тем более это не означает, что он недостаточно хорош для первого места, а лишь подсказывает, что ему еще есть к чему стремиться. Ибо наклоняется к Сяо Чжаню и осторожно, чтобы не разбудить, лижет его в уголок губ. Сяо Чжань во сне морщится на щекотку, трет пальцами щеку, а потом и вовсе отворачивается на другой бок. Ибо не в обиде, так даже лучше. Он подкатывается к Сяо Чжаню ближе, просовывает руку под его подушку, второй прижимает к себе и с удовлетворенным выдохом во вздыбленный затылок снова закрывает глаза.