Пленник

Melanie Martinez — Dollhouse

— Ты сейчас шутишь? — я смотрю на Ричи в упор, боясь моргнуть и того, что через мгновение это все разрушится или окажется сном. — А я разве похож на человека с чувством юмора? — Ричи хмыкает, утирает лицо рукавом куртки. Это, наверное, не очень приятно, но он не обращает на это внимания и продолжает тереть кожу. Я смотрю на него и не могу пошевелиться. — Я… Я даже не знаю, что и сказать. — И не надо, — Ричи обрывает меня, смотрит поверх руки, которой водит по лицу, — мне твоя жалость не нужна. Я сказал это не ради жалости. — Но… Как это получилось? Где твои документы? Как ты там оказался и вообще… — Интересуют грязные подробности? — Ричи закатывает глаза, потом снова смотрит на меня. Из-за того, что одна линза выпала, взгляд у него кажется теперь еще более пугающим и жутким — один глаз — черного цвета, с огромным черным зрачком, который смотрит сквозь тебя, а другой — нормальный, человеческий глаз, с карей радужкой и маленьким зрачком, — своей фантазии уже не хватает? — Эй, — я поднимаю руку и слегка хочу толкнуть Ричи в плечо, но потом передумываю, — нет, я просто решил спросить. И вообще, давай выйдем отсюда. Мне здесь не нравится. — Полчаса назад еще нравилось. — Полчаса назад я еще не знал, что ты жил в борделе. — А это разве что-то меняет?       Вопрос кажется мне странным. Меняет ли это что-то?! Да это меняет все! Голова начинает раздуваться, я взмахиваю руками. — Конечно, блин! Или ты это тоже считаешь нормой?! — Ничего я уже не считаю, — резко говорит Ричи, откидывая волосы с лица, — знаю только одно: туда возвращаться я не хочу больше всего в жизни, и если ради этого мне надо жить с моими новыми родителями, я согласен. Это лучше, чем там. Что угодно лучше, чем там.       Ричи говорит так, что я не могу ему не верить. Я смотрю на его рваные, нервные жесты, напускную безэмоциональность, нервные тики, припадки, неумение себя контролировать и желание контролировать меня. И картинка в голове начинает складываться в единый образ, то, что было прозрачным, начинает проступать яркими красками. Я ведь даже не думал, что такое может быть на самом деле. Вот почему он тогда вспылил, когда я сказал, что родители не разрешали мне распоряжаться своим собственным телом. Вот почему так резко отреагировал… У меня по телу прошли мурашки. Я еще раз посмотрел в лицо Ричи. — Как это произошло? — Так и произошло, — выплюнул Ричи, отворачиваясь от меня, — а как произошло, что ты сел в машину к незнакомцу? — Я не подумал об этом. — Я тоже тогда не думал! — голос Ричи снова срывается, как и он сам. Он отворачивается от меня, отходит к клетке, и я боюсь, что он может устроить истерику, начать кидаться на стены и кричать, и я не смогу его успокоить. Но вместе этого он просто берется руками за прутья решетки, прислоняется к ним лбом и не смотрит на меня, — я следил за тобой. Весь этот год, когда оказался на свободе после того места. Делать было нечего, увидел, как ты возвращался домой и стал следить. Я не собирался ничего совершать с тобой, просто мне хотелось посмотреть и узнать, как живут нормальные люди. — Ты выбрал не тот объект, — шепчу я, потому что от этой картины мне становится дурно. Он следил за мной целый год?! Целый год?! — И тебе стоило бы закрывать окна в своей комнате, когда ты занимался своими грязными делами, — доносится до меня голос Ричи, и я только цокаю языком. — Ты решил меня за это отчитать? — Я просто не понимаю, как ты можешь сам делать такие вещи со своим телом, когда… — Ричи недоговаривает, но теперь мне и не нужно, — поэтому я решил тебя похитить. Для себя. Не для отца. Ему ты не нужен.       Голова у меня закружилась. — Но ты ведь меня здесь не наказываешь. — Я тебя контролирую. Ты не можешь даже кончить сам, пока я тебе не разрешу, — Ричи оборачивается ко мне, — что, теперь нравится, когда так распоряжаются твоим телом? И все эти твои фантазии… О которых ты думал, гуглил видео. Мне несложно догадаться, о чем они были. Думаешь, это прикольно? Думаешь, это классно представлять изнасилования и групповой секс?!       Конечно, я всегда понимал, что это ненормально. Но это просто фантазии… Никогда в жизни я бы не захотел на самом деле оказаться зажатым в углу спортивной раздевалки с десятью спортсменами. Это просто была фантазия, способ возбудиться, потому что в голове они играли по моим правилам. Они все были красивыми и не делали ничего, чего бы я не захотел в своих мыслях сам. Это просто игра… Но не для Ричи. — Ричи, это же просто фантазии… Я же даже ни разу не занимался сексом по-настоящему. И ты это знаешь, — произношу я, стараясь избавиться от комка в горле, который царапал меня изнутри, и ворсом затыкал глотку. Мне показалось, что я проглотил комок кошачьей шерсти, который мне никак не удавалось проглотить. И я хотел уйти из этой комнаты. Если Ричи решит размозжить себе голову об эту решетку, я не успею его остановить. — А вот для меня это были не фантазии. — Прости, — говорю я, — я ведь… Я ведь не специально. Черт, это были просто мои фантазии, чтобы подрочить. Ничего большего. — Тебе повезло, — Ричи оглядывается на меня через плечо. На лбу у него уже покраснело пятно от соприкосновения с решеткой, — и то, что родители так за тобой следили. Так тебя опекали и переживали за твое тело, за твое здоровье. Это нормально. Тебе повезло. А то, что ты в себя всякие штуки запихивал в тайне от них, это твоя проблема. А не твоих родителей. — Хватит, — говорю я каменным языком, — я имел полное право запихивать в себя все, что я захочу. — Это потому что ты этого хотел сам, — Ричи снова проводит рукой по лицу, пытается выровнять дыхание, — поэтому меня это так в тебе и бесило. Что ты не понимаешь, что твои фантазии могут быть чьим-то страшным кошмаром.       Я молчу. Мне нечего сказать на это. Ричи снова прижимается лбом к решетке, и я боюсь, что он сейчас откинет голову и со всего размаху ударится о железный прут. Я начинаю делать маленькие шажки по направлению к нему. — Ричи, давай уйдем отсюда, пожалуйста. Мне здесь очень не по себе. И мы можем сбежать отсюда, правда, я помогу тебе, — я сам не верю в то, что говорю, но сейчас не это главное. Я просто хочу выбраться отсюда. — Я же тебе сказал, они найдут меня. Куда я пойду? У меня даже нет документов. — Паспорт? — спрашиваю я, и Ричи качает головой, — документ об образовании? Ричи замирает, сильнее вцепляется пальцами в прутья решетки, так, что кожа на запястьях белеет и натягивается. — Ричи? — Я не учился в школе.       У меня воздух выбивает из груди. — Что значит — ты не учился в школе?! — Ну, я умею читать и писать. Считаю тоже неплохо. Знаю столицы стран, и разные всякие интересные факты, но я не учился в школе. Никогда. — Но… Как так вышло? Как… Где… Где твои родители? — Отца не было никогда, я понятия не имею, кто он и где. А мама умерла, когда мне было двенадцать. — И с тех пор, ты… — И с тех пор я работал в борделе.       Я смотрю на Ричи, но он больше не поворачивается ко мне. Смотрит тупым взглядом на наручники, болтающиеся на стене, и молчит. Только спина напрягается от тяжелого дыхания. — Это же… Невозможно. — Мне пришлось, — чеканит Ричи таким голосом, что я не могу подобрать никаких других слов, — думаешь, я хотел этого? Или у меня был выбор? Давай, блять, скажи, что это противозаконно, так же, как и похищать людей. Я не такой тупица, как ты успел решить. — Я не говорил этого, — вот сейчас мне совсем не хочется злить Ричи, и я выставляю вперед руки как бы в примирительном жесте и начинаю снова двигаться к нему маленькими шажками, — но до двенадцати лет, Ричи? Ты же где-то жил. Почему все эти годы ты не посещал школу? И служба опеки? Как… Я не понимаю. — Не всегда и не все в жизни решает гребанная служба опеки, если в городе существует заведение, где можно продаваться в двенадцать лет.       Слова Ричи бьют меня как оплеухами по лицу. Я подлетаю к нему, хватаю за руку. Хочу, чтобы этот жест был мягким, но эмоции во мне кипят, и я резко хватаю его за локоть, разворачиваю к себе. Во мне все горит, бурлит как огненная лава, готовая прорваться сквозь поры кожи и затопить всю эту комнату к чертям. — Ричи, — я встряхиваю его за плечи, хотя для этого мне приходится встать на цыпочки, — посмотри на меня. Мне жаль, слышишь? Мне жаль, что с тобой такое произошло. Но нам надо выбираться. Обоим, пока с тобой не сделали еще каких-то страшных вещей, только уже здесь, твои «родственнички». Я не злюсь на тебя, слышишь? — я повторяю почти каждую фразу дважды, потому что Ричи даже не кивает и не моргает в знак того, что он хотя бы слышит меня, — ты не сделал мне ничего плохого, пальцем даже не тронул, и я буду говорить это в полиции, и тебе помогут. Сделают документы. Все будет хорошо. Но здесь нельзя больше оставаться. Я не боюсь тебя. Я боюсь их. Твоих… Ну, ты понял. Язык отказывается произносить слово «родители» по отношению к этим людям. Так себе спасение для человека, у которого психика надломилась как сухая ветка. Ричи слегка качает головой. — И только попробуй сказать мне, что тебя найдут и ты им обязан. Да, они вытащили тебя из борделя, но здесь… — Выкупили, — поправляет меня Ричи, и это слово повисает между нами, и у меня появляется такое ощущение, будто бы оно просочилось сквозь кожу Ричи и опалило мне пальцы. — Что? — Они меня выкупили, — Ричи снова смотрит куда-то поверх моей головы, — я понравился Маме, и она меня выкупила. А отцу было все равно. — Как она вообще оказалась в таком месте? — Не знаю, — Ричи равнодушно пожимает плечами, словно разговор идет не о его жизни и цене за нее, — совпадение. Но она любит посещать такие заведения, просто обычно она их посещала для женщин. — А это?.. — голос у меня перехватывается холодными пальцами страха. — А это было заведение для мужчин. Там работали только женщины, и… — Ричи переводит взгляд на меня. — И ты. — Ага.       Мы молчим. Меня начинает мутить, разные жуткие картинки крутятся в голове, вспыхивают, становятся еще ярче, а потом гаснут, и им на смену приходят еще более жуткие картинки, от которых я не могу отделаться. Тошнота подбирается к самому горлу. Я сжимаю пальцы на плече Ричи. — И сколько лет ты там пробыл? — Шесть, — Ричи смотрит на свою руку, вытягивает пальцы, будто бы считает по ним, — до прошлого года. — Господи Иисусе, — я подношу кулак ко рту, будто бы он сможет удержать меня от порыва рвоты, если я решу заблевать здесь все. Желудок бунтует, сжимается. Я кашляю, чувствуя, как рвотные позывы уже начинают рваться из меня. Прижимаю ладонь ко рту, — скажи мне, что это правда, и ты не врешь мне. — Тебе еще раз показать шрам? — Не надо, — слова вылетают изо рта кое-как, я всеми силами стараюсь сдержаться. Зажимаю рот рукой, надеясь, что так мне хоть немного полегчает. Тошнота уже у самого рта. Ричи смотрит на меня, склонив голову. В его глаз страх. — Тебе плохо? — Да, немного, — булькаю я, и Ричи кладет руку мне на щеку, так нежно и осторожно, что сам пугается этого жеста и тут же отводит руку назад. Странно, но этот жест меня успокаивает и тошнота проходит. — Извини, я не должен был этого рассказывать. — Ты не должен был это скрывать и терпеть все. — У меня не было другого выбора, — Ричи пожимает худыми плечами; куртка сползла, оголив кожу, и мне хочется прикоснуться к выступающим косточкам, — я был готов жить с кем угодно, лишь бы не возвращаться туда, — Ричи вздыхает, а потом снова, едва-едва, вытягивает руку вперед и касается моей щеки. Я вздрагиваю, но не уворачиваюсь от этого прикосновения. — Ричи. — Клянусь, я ничего не делал с теми девочками. Наоборот старался… Скрасить их последние часы здесь, потому что… Потому что им было страшно. Я играл с ними, пока… Я просто не знал, что я еще могу сделать. Только чтобы не вернуться туда, где я провел всю свою жизнь, и я просто не знаю, как можно теперь по-другому.       Ричи как-то грустно улыбается, уголок губ у него начинает подрагивать. Он тяжело дышит, и большим пальцем проводит мне по линии скулы. Все было бы хорошо, если бы не одна его фраза, которая заставляет почву у меня под ногами подкоситься. — Всю жизнь? Ричи, ты сказал: всю жизнь? Я думал, ты там с двенадцати лет… — С двенадцати я там работал, — Ричи убирает руку так же резко, как и в первый раз, и начинает рассматривать свою ладонь, будто бы увидел на ней какие-то грязные пятна, — а до двенадцати я там просто жил. — Но… — я смотрю на Ричи, и на щеке у меня алеет кожа от его прикосновения, как будто бы он меня ударил. — Это мой дом. Я там родился. Ну, в борделе. Поэтому я готов на все, чтобы никогда туда больше не вернуться.