Курим и молчим

Володя просыпается где-то вечером. Макс спит, укрыть его одеялом, осторожно проверить температуру тылом ладони, тихо встать. Телефон находится в коридоре, там смс от Семенова, что завтра у Володи выходной. Он находит носки, потому что после постели ему внезапно холодно, возвращает душ на место, идёт на кухню. Пока кипит чайник, он молча сидит, глядя в темный экран телефона, и думает о том, что он сейчас чувствует. Это было по-другому. Давать, как бы грубо это ни звучало, было проще, ответственность не на тебе и вообще. Это странно. У него были раньше парни, и были те, кто не шарил, но тут что-то новое в чувствах настолько, что его не волнует, что они делали, его просто таращило нехило, и Макса таращило тоже. И это все нельзя признать официальным, потому что, мать его, нет такого в законе. Володя подпирает голову рукой, находит наушники и включает песню, строчки из которой пришли на память сегодня в коридоре. «Мы упадем в калейдоскоп и забодяжим каплю компота…» А они уже упали. В калейдоскоп, в самую гущу, куда уж тут. Он слушает эту песню и думает о том, что поется-то гораздо глубже, чем кажется, и отзывается по-разному. Выключился чайник, хочется курить, «разливай портвейн», вот это все, но одному не хочется. Хочется делать глупости, какую-то романтичную дурь, хотя почему это дурь, хочется, чтобы было душевно. Только как оно… Кажется глупым, но что-то из разряда «притащил цветы и все такое», что ли. Володя усмехнулся сам себе. А с другой стороны, он вон еду ему в постель таскает и за документами ездил, чем не романтика. Взаимная романтика, вспоминая вчерашнюю заботу при мигрени. И эту взаимную романтику не во что облечь, если уж так-то… Он задумался. В голове поселилась мысль, и надо было ее крепко подумать. Песня пошла на повтор. Володя налил себе чай и посмотрел наконец-то на время. Двенадцать часов. Отлично. Отправил Лиду в черный список, она писала какую-то истерику в Вотсапп. А говорила не любит писать, ну-ну. Вспомнил, что они так и не отдали Павлу Анатольевичу банки, которые он просил, надо завтра отдать. Проверил сайт — подпись действительно поменяли. Хорошо. Все хорошо и размеренно. Только куда девать нежность, которую даже выразить толком и невозможно? Он отпил свой чай, бросил лимон и пошел с чашкой обратно в комнату, стараясь не шуметь особо сильно и не будить Макса. Вымотался. Не будить не получилось. Макс открыл глаза, потряс головой: — Сколько времени? Темнотища!.. Глянул на часы: — Двенадцать ночи? Ну мы и дали с тобой! Потом усмехнулся: — Точнее, это я дал. Я шучу, Володь. Знаешь, ощущение какое-то… интересное очень. Словно… все старое в жизни поломалось и уже неважно. Как будто какой-то рубеж прошел. И еще… я интересно так ощущаю, как будто мы с тобой… я даже не знаю, как сказать? Родные? Близкие? Вот опять эти дурацкие слова, почему нельзя без слов, просто взять за руку, и… — Иди сюда, Володь? Посидишь рядом со мной, попьешь чаю, пока я чушь несу. Хотя вот я хочу спросить — оно немножко не к чаю: а ты себя тоже… ну… в первый раз так чувствовал? Странно? Как будто там… ну… с одной стороны немножко ноет, что ли, а с другой — чего-то не хватает? Мне, наверное, еще надо все это переварить, задрал я тебя. Но чувство… Он переглотнул: — Как будто затапливает этой вот нежностью, по самые уши, ты извини, что я тебе про это говорю, я сам себя идиотом чувствую, но… не могу не сказать. — Почему же чушь? Не чушь совсем это. Совершенно не чушь. Иду, — отозвался Володя, поставив чашку на тумбочку и устроившись рядом, чуть выше, чтобы можно было обнять Макса, немного с заботой, ему казалось, что сейчас это нужно. Забраться под одеяло, в это тепло и переплести пальцы, ощущая, что нежность отзывается в ответ. — Меня тоже затапливает, — признался он. — И я сам себя чувствую идиотом, потому что словами это не выражается. И да, я не могу понять, что ощущаю, но это что-то среднее между родным и близостью… Связаны? Он прижался губами к его макушке и замер, чувствуя, как его реально переполняет всем этим чувством. — Я не помню свой первый раз, честно. Я был пьян, отчаянно пьян, так сложилось. А утром проснулся один. Физические ощущения есть, и вроде неплохо все, а в мыслях ничего. Потом я выяснил, что произошло, это ещё в студенчестве было. Я тогда решил, что больше я сексом в пьяном виде не занимаюсь, а то мне обидно ничего не помнить. Он поцеловал Макса ещё и вздохнул. — Но у нас-то с тобой не секс был. Это что-то другое. Настолько, что я даже не могу подобрать слово. Но явно не секс, не только. Хотя с физической стороны мы могли налажать, у меня мозги немного поехали на возбуждении от тебя, ты извини. — Вот знаешь, — усмехнулся Макс, — в каком смысле — налажать? Ты же сам говорил: все что было — только наше. Значит, налажать — то есть сделать что-то неправильно — мы по определению не можем, потому что только мы определяем здесь правила. Это я только вчера понял, когда ощутил, сколько всего я начитался предварительно — именно чтобы не налажать! — и в какой бесформенный комок это слепилось у меня в голове и заткнуло все напрочь. Я был озадачен в первую очередь тем, чтобы не ошибиться и не сделать неправильно, а нужно было на тебя смотреть, с тобой резонировать… Вот опять, нужно! Кстати: ты вот лично ощущаешь, что было что-то не так? Лично я в общем-то нет. — Да и я в общем-то нет, — озадаченно ответил Володя. — Но откуда-то же это лезет «вот сделаешь что-то не так, партнеру не понравится и он свалит», причем «не так» — это прежде всего неприятно. Ненамеренно. А намеренно неприятно я делать не стал бы… А налажать — это именно про физический дискомфорт прежде всего, — он закрыл глаза и смущённо усмехнулся. — Веришь, нет, я ни с кем после близости не разговаривал о близости. Даже непривычно как-то… — Бгг, а зачем же тогда нужна близость, если о ней не разговаривать? Особенно… первый опыт? Что было приятно, что неприятно, что повторить, что изменить, и… что ты ощущал, что я ощущал… Это же очень… очень добавляет близости, — смутился Макс. — А то получается так: тебя трахнули или ты трахнул — и проехали нахуй, чо об этом говорить? А об этом говорить нужно, наверное. А помнишь, как ты? А помнишь, как я? Это же наше, наше с тобой, оно складывается из наших ощущений, и только через слова мы можем их слить воедино. Для большей близости. Во, я наговорил!.. — Ну вот, видать, у меня тоже некоторый первый опыт «нашего», как я понял, — Володя поймал Макса за руку и поцеловал в костяшки, задерживая прикосновение. — До этого было реально «все отдельно и что говорить», как я понимаю… Не с тобой. Знаешь, это иногда так странно понимать, что может, там и близости не было, только секс. Ощущаю себя лирическим героем, у которого нежность из ушей польется и мы в ней потонем… Хотя может, это и неплохо. — Он приподнялся и поцеловал Макса в губы, ощущая, что очень хочет это сделать. Поцелуй был снова удивительно ко времени: именно этого и не хватало. Этого немного не хватало вчера, когда они начали все остальное, но… вчера вообще был такой суматошный день, когда всё встало на уши, и хотелось как-то вообще переключиться, что ли. А сейчас… сейчас была какая-то уверенность в том, что они — вместе. Вот теперь уже точно, без всяких «почти». — Я жрать хочу, — сказал Макс задумчиво. — Ты не хочешь? Я вот щас пирожков бы навернул! — Хочу, — отозвался Володя, — я вон с чаем приходил, только он остыл уже… Пошли, мы ж по факту только утром ели, потом вырубились. Пирожки и правда доедим, что уж. Только одевайся тогда, а то даже я замёрз как-то на кухне. Было что-то уютное в том, чтобы идти ночью на кухню и организовывать там еду. Володя снова включил чайник, засунул в микроволновку пирожки и достал из банки огурцы. Как там Павел Анатольевич говорил, знаю, что вредно, но грешен. Вот, захотелось. Он смотрит в окно, там ночной город, и есть что-то особенное в этом, чтобы не зажигать свет на кухне, пока светит чайник и микроволновка. Пирожки погрелись, Володя поставил их стол, достал чашки и принялся за огурец. Что-то его повело так на эти огурцы, сроду фанатом не был. Дождался Макса, разливая чай, сел рядом с ним, бедро к бедру, потому что хотелось контакта, замер, обхватив чашку. Ощущение чего-то глубоко личного внезапно пришло в голову. — Макс, — позвал он. — А представляешь, мы ведь реально семья, так ощущается, у нас даже быт совпал с нуля, забота какая-то, хотя мы не договаривались, оно само пошло. Бюджет надо посмотреть, но он по умолчанию пошел общий. Это такое странное ощущение, как будто всего этого и не хватало, — он вздохнул и поставил чашку на стол, чтобы не расплескать. Это даже со стороны было заметно, даже их доктор заметил. Отношения обычно начинаются с конфетно-букетных штук, а у них с приключений. Хотя нет вон, на концерт же ходили, чем не свидание? Однозначно свидание. — Обалдеть, — сказал Макс задумчиво. — А мне и в голову не приходило, представляешь? Просто… было ощущение, что все так правильно и естественно, что как бы и не может быть по-другому. И еду мама моя нам передала, и документы мои ты привез, и заботились мы друг о друге… и секс… вообще никак не смущал, представляешь? Я когда впервые об этом подумал — думал, со стыда сгорю, ан нет, не сгорел, как видишь, и даже фигни всякой начитался! На работу ты меня устроил, считай. С доктором своим познакомил. И даже по поводу твоей бывшей мы… поговорили, — он улыбнулся. — Кстати о бывших: надо как-то Мане сообщить, что… не будет свадьбы? Так-то наверное надо, но как, вот вопрос. — Надо, только надо подумать как, — Володя отпил чай. — Потому что сейчас она настроена перебраться в Москву и замуж, и это будет двойной облом. По факту ты ей не нужен, но больше не за кого. Ее бы и я устроил, если б не отшил, — он усмехнулся. — Может, ее познакомить с кем-то? Чувствую себя дикой сводней… — С Игорем, — фыркнул Макс. — Или с Матвеем. Но с Игорем, надеюсь, мы больше не увидимся, и как знакомить? А Матвея тогда бросит Лида, это невыгодно. А самое главное — если мы пристроим Маню, то будем вынуждены потом как-то с ней пересекаться. Он помешал чай в своей кружке, глядя в сторону. — Я вот что думаю. Если я скажу ей все как есть — Маня, я живу с мужиком, ославит она меня на всю деревню. А если просто сказать — передумал жениться и все, вони будет гораздо меньше, даже с учетом того, что матери моей в той деревне ещё жить. И почему, собственно, мы эту Маню должны куда-то пристраивать? — Нахуй Игоря, — с чувством сказал Володя. — Я вообще не знаю, тебе виднее, что она может сделать, но вонять будет в любом случае. И это «передумал» вполне может перетечь в «он живёт с мужиком», потому что она и так знает, что ты живёшь с мужиком, пусть даже у меня. А удар по самолюбию «мне просто отказали, почему, почему?» может быть сильнее, поскольку ей будет непонятно, почему вообще ей могли отказать. Она небось думает, что спасает твою репутацию, согласившись на свадьбу? — Володя вздохнул. — Безопасней было бы ее переключить, чтобы не ты ее бросил, а «она сама ушла», я так подумал, но в общем дальше мысль не идёт. Маня совсем стерва? — Да какая она стерва, — махнул рукой Макс. — Обычная деревенская девушка, которая мечтает вырваться в город. Поэтому если ей предоставить более крутого московского жениха, который позовет её замуж вотпрямщас, она на меня положит с большим прибором, и даже не почешется. И ей будет абсолютно пофиг, с кем я живу. Вот только где такого жениха взять! — Я подумаю. Мне кажется, что есть у меня какие-то мысли, но пока не могу понять, какие. В любом случае, пока у нас официально есть время, ты болеешь, а потом будешь работать, так что забирать ее пока не обязан. Пусть пока там сидит. Володя допил свой чай и обнял Макса за плечи, прижимаясь к нему лбом. — Разберемся, со всем разберемся. Я так думаю. Мне вон на фоне моей истерики выходной на завтра дали, так что есть шанс, что отдохнем хоть. А то как-то вообще. — Да уж: надеюсь, ехать в редакцию и разбираться со статьей уже не надо? Зам что-то говорил, что завтра разберемся? А потом тебе на завтра выходной дал. Обидно будет, если подпись они поставили твою, а гонорар получит Матвей. Ну, мне тоже будет обидно: раз уж у нас общий бюджет! — Ну уж с гонораром я разберусь, Семёнов обычно в этих вопросах не обманывает. Он не любит, когда все не по справедливости, поэтому если начал разбираться, то разберётся. Нет, ехать никуда не надо… Нам бы завтра не забыть Павлу Анатольевичу огурцы презентовать, а то я замотался совсем. — Он вздохнул, качая головой. — Пошли в постель, а? Раз уж мы здесь закончили… — Пошли, — Макс улыбнулся. — Ночь-полночь, а мы колобродим! Ты вообще как себя ощущаешь? Спать будем? — Пока не знаю. Странно я себя ощущаю. Вроде и хорошо, а вроде как-то… знаешь, то чувство, когда ощущения слишком масштабны, больше, чем ты можешь ощутить. — Он махнул рукой и поднялся, поняв, что он не объяснит словами. — Пойдем… сложно объяснять то, что чувствуешь впервые. — Это точно, — кивнул Макс. — Очень хорошо тебя понимаю. В комнате так и остался полумрак, и было гораздо теплее, чем в кухне. — Я потом окошко в кухне посмотрю, — сказал Макс, стаскивая футболку. — Кажется, там откуда-то свистит, нужно уплотнитель проверить. Дом старый, кирпичный, иногда переплёт в проёме может мотаться, особенно если окна давно ставили. Ооо, тут тепло, — он залез под одеяло и хитро посмотрел на Володю. — Я нудный, да? — Нет, ты хозяйственный, — улыбнулся Володя. — Это я не особо что умею, ну, так сложилось, что хозяйственная сторона немного мимо меня прошла. Я уже не помню, почему. Теперь вот понимаю, что навыков у меня «сугубо мужских» бытовых, как принято говорить, меньше, чем хотелось бы. — Он тоже стянул с себя одежду, кроме белья, и присоединился к Максу. Кажется, за окном мело, снег, что ли, завтра будет, внезапно… — Хочешь стих? — вдруг спросил Володя. — Я его вспомнил сейчас, хотя писал раньше, но как-то попросилось. Ночной он очень по ощущениям… — Хочу, конечно, — Макс придвинулся ближе, прижался бедром. — Очень хочу. Володя сел ровнее, глядя куда-то вперед. Строчки вспомнились до единой, он вспомнил, как их писал, так же ночью, в темноте у фонарей, у окна, потому что накрыло и записывать надо было прям сейчас, а на кухне перегорела лампочка, энергосберегающая, ага. А потом перечитывал наутро и добавлял рифмы в пропущенных местах. — Я не пишу пронзительных стихов Я не ловлю метафоры и стили Но вижу я таких же рыбаков Что бродами знакомыми ходили Я не ищу неистовых путей Случайных встреч, они находят сами Но хочется немного сохранить Все что останется когда-то между нами Я не ищу Не знаю что ищу Мне словно больно и при этом сладко Но кажется, что нам все по плечу Когда душа прошепчет «я в порядке» Ну только там порядок и таков Отличен от привычного на деле Но он родной, уютный в самом деле И там себе признаться просто под метели — Я не пишу пронзительных стихов Ну а пишу я те, что захотели… Пусть даже странным будут в самом деле Заносы рифм нескладных льдов Я не пишу пронзительных стихов Но есть ведь те, кто это все умеют В душе все так лелеют И говорить себе не раз не смеют — «Я не пишу пронзительных стихов» Стало тихо. Стихотворение не выражало и части того, что чувствовалось, но он почему-то понял — оно про этот момент. И про них. — Володька, — сказал Макс после минутной паузы подозрительно дрогнувшим голосом, — ты талант. Ты это знаешь? И сам же ответил: — Нет, не знаешь. А ты талант, такой волшебный, удивительный, ты так пишешь, у тебя в нескольких словах километры смысла умещаются, и сразу в душу попадают. Знаешь, странно, что ваш Семенов не напрягся на Матвееву подпись: потому что Матвей не мог так написать. Вот так, как ты тогда написал. И это… Он переглотнул: — Спасибо, Володь. Я аж это… Сбился, замолчал. А потом смущенно усмехнулся: — Ну вот. На свидание ходили, стихи читали, только цветов не хватает. Наверное, цветы — это уже с меня! И прижался плотнее, уткнувшись между шеей и плечом, шепча туда что-то горячо-бессвязное. — Я люблю розы, — грустно рассмеялся Володя. — Это так глупо, правда. — Он обнял Макса, прижимая его к себе, зарываясь пальцами в волосы и замирая. Потому что это слишком. Слишком масштабное, и они оба это чувствуют. — И тебя, — шепнул ещё он, прижимаясь губами к его виску. И все стало таким неважным. И Семенов с его подписью, и все эти разборки, и Матвей. Просто неважным, пока они так обнимались. У Макса перехватило дыхание. Когда он услышал… Но не мог не уточнить: — Цвет какой? И поняв, что недоуменное молчание в ответ затянулось, пояснил: — Розы, я имею в виду. Какого цвета розы ты любишь. Кстати, и совсем это не глупо, почему вдруг? Мне кто-то из друзей в армии говорил, что розы похожи на женские пиписьки. Мы его, правда, тогда оборжали, что в армии все кажется похожим на женские пиписьки! И после паузы добавил: — Но не всем. Кому-то не кажется. Володя рассмеялся, прикрывшись ладонью, потому что Макс это рассказывал таким тоном! Потом замолчал. Они встретились взглядами. — И знаешь что, Володь… Макс снова помолчал. Это казалось тоже очень-очень важным. — Я тебя тоже люблю. И мне что-то хочется сделать по этому поводу, но, черт подери, я никак не могу понять — что именно. Володя прекрасно понимал, о чем Макс говорит, но ему тоже было непонятно. — Белые, — ответил он. — У нас в саду росли, я их поливал в детстве… И я тоже не понимаю, что мне хочется сделать, но я понимаю это ощущение… Что-то неясное пока ещё… Очень неясное. — Подумаем пока тогда, — улыбнулся Максим. — Кстати, насчет детства. Я в детстве тоже вот так задумывался, когда отвлекался, а потом ходил и спрашивал у мамы: мам, ты не знаешь, что я собирался сделать? Лет десять мне было, что ли. И она мне в ответ говорила: предложение? И они с батей очень сильно ржали, когда я спрашивал — предложение чего. Он смущенно фыркнул. — Весело им было, ага. И к чему я это вспомнил, ума не приложу. Зато Володя все прекрасно понял. Точнее поймал мысль за хвост. Она казалась абсурдной и простой, потому что «так не делают» и «не так рано же». Но это было именно то чувство, которое лучше всего описывается фразой «женись на мне» или «я хочу на тебе жениться». — И что они отвечали на твой вопрос? — Задумчиво спросил он, погладив его по волосам. Да, официально ничего не получиться, ну… ну и что? — Ржали, чего. Я охреневал, а им было весело. Только потом, лет в тринадцать, объяснили, что это значит. И я такой: фу!.. Хотя, казалось бы, мама с батей хорошо жили, дружно. Но… видимо, уже тогда у меня было все не слава богу. И вот они меня этим все подкалывали тогда: мол, ну как же ты, сыночек, это очень важный шаг в жизни, а потом будет красивая свадьба, девушка, белое платье, белые розы… Во. Видимо, розы меня и навели на эту… ассоциацию. А сейчас мама грустно шутит, что я сам себя сглазил. Как сказал тогда — фу, так почти сорок лет и выкобениваюсь. Ну, мол, ничего, вот женишься на Маше! Блин, Маша еще эта. Ладно, про нее завтра, на свежую голову подумаем. А чего ты спросил? Тебе тоже стало смешно, да? — Да нет, мне стало интересно, — улыбнулся Володя. — Я просто представил, что родители уже в твои десять лет мечтали, как твою жизнь устроят. Но белые розы, это интересно… У меня бабушка их все время летом на букеты продавала. Мне доставались цветы, которые неудачно срезали, коротко или ещё что-то. Я потом как-то спросил, почему она мне букеты в комнату ставит. А она мне — это красиво? Я такой, красиво. А она мне — ну вот, мне тоже красиво. Красота не имеет пола. И цветы могут любить не только девочки. Потом про соседа рассказывала, что целый сад содержал, но сад это масштабно, это ого-го, а розы любить, так… — он замолчал, задумавшись. Взял за руку, прижимаясь пальцами, переплетаясь, целуя их руки вместе, на стыке. — Я думаю, Макс. Я очень серьезно думаю, о том, что мы оба чувствуем. — Вот знаешь, я тоже… серьезно думаю. Правда, если честно, не уверен, что мы думаем об одном и том же. И мне с одной стороны хочется сверить наши мысли, а с другой — зачем? Я может быть, сам не понимаю, что ощущается сейчас у меня в голове. Но знаешь… Нет, я просто не могу сейчас это выразить. Слов не хватает. — Я не исключаю, что мы о разном думаем, — подтвердил Володя. Погладил его по пальцам. Помолчал. — И я не исключаю, что нам не хочется сверять сейчас это. Потому что слов у меня не хватает тоже. Только примерно. Он поцеловал его в руку снова, а потом в губы, мягко, только касание… Совсем-совсем невесомое. — Ну их совсем, эти слова, — отозвался Макс. — Давай обниматься. И знаешь… я бы хотел купить большущий букет белых роз и рассыпать вот тут по постели. Как настоящая сентиментальная деревенщина, хаха. Но! Есть две проблемы: во-первых, розы колются, а во-вторых, это ж сколько денег будет стоить, и ты мне первый по шее дашь, потому что у нас общий бюджет. Кстати. Я вспомнил, что я хотел сказать, особенно когда ты сказал про розы, а я про эту детскую историю. Что, Володька… вот сейчас бы я с удовольствием сделал это самое предложение, но… упс, как ты сам понимаешь. Нельзя. Так что… давай просто обниматься, а. Володя едва удержался от того, чтобы прикрыться фейспалмом и заржать над собой, потому что, либо они реально думали об одном и том же, либо одно из двух. И это «нельзя» Макса тоже догнало. — На розах валяться — это сурово, — тихо рассмеялся Володя. — Но красиво. А насчёт предложения… Я тоже об этом подумал. Реально подумал. И тоже воткнулся в это «нельзя». А потом подумал, и что, нельзя? Желание-то есть, даже если закон не про нас, значит… — он запнулся. — Все серьезно… — Да, Володь, — негромко сказал Макс. — Тут надо ситуацию разделить на две: первая — то, что происходит официально по бумагам, и то, что происходит вот здесь, — он положил ладонь Володе на грудь, слева. — И если с первой мы пока ничего не можем, то со второй… со второй все в наших руках. Кстати, а у тебя в голове не пролетали мысли типа «да он тебя щас обсмеет» и «да еще так мало времени прошло»? — Они там задержались, — признался Володя. — А ещё «так не делают», ну потому что. Хотя потом я подумал, что вряд ли ты будешь смеяться, если на розах не начал. — Он накрыл его ладонь на груди своей ладонью и даже дышать стал тише, чтобы не спугнуть. — И если мы отделяем одно от другого… — он замолчал, чувствуя, как усиливается трепет и говорить об очень важном реально становится сложнее… Макс не торопил, только рука под Володиными пальцами слегка подрагивала. — То? — наконец не выдержал он. Володя выдохнул. И глянул на Макса. В глаза. В темноте. Он знал, что они серые. — То я бы хотел с тобой пожениться. Не на тебе, не за тебя, а с тобой. Равноправие. И протянул вторую руку. — Да, Володь, — с облегчением выдохнул Макс. И тоже протянул вторую руку. И переплел их пальцы. — Вот, — сказал он. — Предлагаю тебе руку, — он подвигал переплетенными пальцами одной руки, — и сердце, — он прижал плотнее к Володиной груди вторую ладонь. — Или тьфу ты, это твое сердце? Прикинь, запутался я… это хороший признак, ты не находишь? И вышептал вдогонку: — Равноправие, Володь. Именно. И… я люблю тебя, так люблю, что и сказать не могу. Хотя мысль «Да вы всего несколько дней друг друга знаете и вначале едва не подрались» меня не отпускает. Но я ее нахуй посылаю, правда. Так скажи, ты согласен? Правда, у нас и роз нет, только огурцы соленые. — Нахожу. И не подрались же. А могли бы, и все ждали, что будем. И огурцы ничем не хуже, чем розы. И да, — он сжал слегка его пальцы и подался вперёд, — я согласен. Поцелуй оказался сильным и очень эмоциональным, как будто накрыло чем-то. Он целовался и думал о том, что ни он, ни ему никто не делал предложение. И хрен с этими расшаркиваниями, розами и кольцами в коробках, он бы не променял эту ночь и этот разговор ни на что. Хотя про кольцо у него бродили мысли, надо будет завтра подумать.