***
Когда он снова открыл глаза, солнце было уже на высоте трёх шестов. Повозка медленно плелась по ухабистой дороге, день был знойным и светлым, оттого проникшие через щели в стенах солнечные зайчики весело «прыгали» по полу, подушкам и лицу сонного Мо Жаня. «Интересно, как долго я спал?» Мо Жань не сразу сообразил, что лежит неподобающе близко к учителю, левой рукой крепко обнимая его за плечи. «Ну и ну, — он весело хмыкнул, не спеша размыкать объятия, — видно, я прижался к тебе из-за тряски, а может, в глубине души хотел именно этого…» Чтобы убедиться, не мучает ли учителя жар, Мо Жань аккуратно перевернул его на спину и, забыв о всяких приличиях, осторожно прижался губами ко лбу. Кожа Чу Ваньнина была горячей, а щёки и мочки ушей казались розовее, чем обычно. — Плохо дело, — тихо сказал Мо Жань вслух, запустив руку в мешочек цянькунь, — надо бы тебя обтереть, только вот вода в тыкве сильно нагрелась. Мо Жань быстро поднялся и, приоткрыв дверь повозки, крикнул старому вознице: — Дедушка Сюй, далеко ли ещё до ближайшей сигнальной башни? Вода в тыкве тёплая, точно чай, а у моего учителя снова жар. На больших дорогах Нижнего царства сигнальные башни стояли через каждые десять ли. В древности у них было только одно предназначение — оповещать людей о демонах, природных бедствиях или нашествии неприятеля. Монах-смотритель разводил огонь в большой глиняной печи, и валящий оттуда дым показывал всей округе, что стряслась беда и местным жителям нужна помощь. Теперь сигнальные башни использовали редко, разве что проезжающих путников или пастухов интересовали колодцы, которые обязательно вырывались подле этих строений. — Около трёх ли будет, — отозвался возница, задумчиво пощипывая бороду. — Вода-то там есть, только вот что это за вода? Грязная, годится лишь на водопой волам да лошадям. Мы едем вдоль реки, она здесь чистая, лёд у берегов почти сошёл, вот молодой господин и сбегал бы да зачерпнул водицы для уважаемого бессмертного господина. «А ведь верно, — Мо Жань невольно оглянулся на беспокойно спящего Чу Ваньнина. — Что, если мне отнести учителя прямо к реке? Так я точно не расплещу воду на пол, и одеяла не намокнут». Снаружи было так хорошо: ярко светило тёплое весеннее солнце, щебетали птицы, а воздух вокруг был наполнен ароматом цветущих деревьев и особой утренней свежестью. Провести весь день в трясущейся повозке, пропахшей горькими лекарствами, и даже не выйти, чтобы немного размяться и подышать? Если Мо Жань и раздумывал о соблюдении неких приличий, то совсем недолго. В конце концов, на горном озере их ждало примерно то же самое, так что вероятность быть кем-то увиденным его не пугала. Раздевать учителя полностью Мо Жань не собирался, а значит и не сделает ничего предосудительного. Старый возница хоть и с готовностью помог ему взвалить на плечи ослабевшего учителя, проводил их долгим озабоченным взглядом. Однако, видимо, убедившись, что Мо Жань вполне справится сам, решил остаться и вознести молитву у маленькой курильни с идолом Лун-вана, стоявшей у обочины. Узкая тропинка, ведущая к реке, пролегала через заросли тростника и рогоза. Местами стебли были так высоки, что полностью скрывали Мо Жаня с учителем от посторонних глаз, что не могло не радовать. Хотя солнце палило совсем по-летнему, в низине земля была ещё влажной, и сапоги Мо Жаня то и дело хлюпали по грязи. Река Ханьшуй, спокойная и узкая в этом месте, почти избавилась ото льда, но на поверхности воды то тут, то там ещё виднелись серые островки тающего снега. — Учитель, как же тут красиво, — остановившись на сухом, поросшем свежей травой берегу, Мо Жань невольно залюбовался открывшимся перед ним видом. Его внимание сразу же привлекли развалины красивого каменного моста, низко склонившиеся над водой цветущие ивы и изящная старинная пагода, видневшаяся на противоположном берегу. Вокруг громко пели лягушки, а воздух звенел от назойливой мошкары. Хотя почва на вид была сухой, Мо Жань не решился положить учителя прямо на траву. Усадив его под молодым тополем, Мо Жань расстелил на земле свою тёплую накидку, и только после этого аккуратно уложил на неё Чу Ваньнина. «Надо бы поставить барьер от москитов, — Мо Жань быстро сложил пальцами незамысловатую печать, — если лицо и руки этого учителя распухнут от укусов, придя в себя он, чего доброго, огреет меня Тяньвэнью». Когда барьер был готов, Мо Жань спустился к реке и, набрав достаточно воды для обтирания, поспешил вернуться обратно. Чу Ваньнин по-прежнему спал, но выражение его лица было далеко от безмятежного. Упрямо поджатые губы, напряжённое дыхание и знакомая сердитая складка меж острых как мечи бровей — всем своим видом учитель точно хотел оттолкнуть его, предупреждал, чтобы не делал глупостей, но Мо Жань, разумеется, и не думал отступать. «Я уже здесь, Ваньнин, — он без раздумий потянул за широкий пояс голубовато-белого цвета. — Скоро тебе станет легче». Вслед за поясом Мо Жань широко распахнул верхнее одеяние так, чтобы на Чу Ваньнине осталась одна нижняя рубаха. Штаны он предусмотрительно не тронул — учитель в любой момент мог открыть глаза и спросонья не понять, что происходит. Смочив платок, Мо Жань тут же приступил к обтиранию. Сначала он действовал очень осторожно, вода была холодной, и Чу Ваньнин хмурился, даже во сне пытаясь оттолкнуть чужую руку. Мо Жаню даже пришлось удерживать его, но совсем скоро Чу Ваньнин затих, послушно позволяя помочь себе. Пальцы Мо Жаня замёрзли от студёной воды, поза была не самой удобной, но всё это не имело значения. Сбить жар, проявить заботу, наконец-то отплатить учителю добром за всё, что тот для него сделал — изначально намерения Мо Жаня были кристально чисты. Однако глядя на то, как капельки воды стекают по залитому румянцем лицу к длинной белой шее, Мо Жань осознал, что горько сожалеет о том, что не может слизать их все до единой, торопливыми поцелуями покрывая гладкую горячую кожу. Каждое новое прикосновение к телу этого человека разжигало в нём бурно нарастающее желание, и Мо Жань из последних сил гнал от себя непристойные мысли. Когда-то Тасянь-цзюнь днями напролёт сидел у его постели, не доверяя хрупкое здоровье своего врага ни сиделкам, ни лекарям. Но даже когда он мог делать с больным Чу Ваньнином всё что угодно, трахать его в лихорадке никогда не приходило Тасянь-цзюню в голову. Дело было вовсе не в жалости — простая бережливость, ведь если окончательно сломать любимую куклу, другой такой уже не будет. Но в этой реальности всё было иначе. Здоровый или больной, учитель больше не принадлежал ему. Никаких «потом» не предвиделось, а тот странный поцелуй, что бы ни значил, останется первым и последним в их жизни. Вожделение, горечь, ревность, пускай даже к самому себе — все эти чувства, точно змеи, сплетённые в клубок, обеспокоенно зашевелились в душе Мо Жаня. Его прикосновения становились всё откровеннее, рука с платком опускалась всё ниже под вырез рубахи, а сердце то взволнованно замирало, то вдруг билось как сумасшедшее. «Твои соски, — осторожно проводя по ним платком, Мо Жань едва не задохнулся от возбуждения, — никто не должен видеть их, кроме меня! Никто не смеет касаться тебя, даже через одежду, кроме…» — Мо Вэйюй, ты сошёл с ума?! — голос Чу Ваньнина хоть и звучал слабо, заставил его похолодеть от ужаса. Мо Жань точно рухнул с Небес на землю, и сильнейший ушиб заставил его очнуться. Как давно проснулся учитель, и что подумает о нём теперь? Жалкий развратник, совсем потерявший стыд! Те прикосновения и слова, неужели Чу Ваньнин его услышал?! В глубине души Мо Жань понимал, что никогда не сказал бы ничего подобного вслух, но свирепый вид учителя сбил его с толку и заставил усомниться. — Зачем притащил меня сюда?! — сверкнув глазами, Чу Ваньнин тяжело приподнялся на локтях, неуклюже пытаясь запахнуть ханьфу. — По-твоему, я уже труп, чтобы обмывать меня в грязной реке у всех на виду?! Его лицо побледнело от гнева, грудь вздымалась, а явившаяся Тяньвэнь, казалось, была готова хорошенько отхлестать нерадивого ученика, но вместо страха Мо Жань почувствовал небывалое облегчение. Учитель ничего не заметил, он взбешён, потому что Мо Жань притащил его к реке и выставил в неподобающем виде. — У вас был сильный жар, вода нагрелась. С дороги нас не видно, а больше тут никого нет, — Мо Жань с опаской покосился по сторонам, но, на своё счастье, заметил лишь серую цаплю, грациозно вышагивающую на отмели. — Только эта птица, но ей точно нет до вас никакого дела. Он виновато потупился, теребя мокрый платок. Мо Жань был рад, что Чу Ваньнин открыл глаза — ему, видимо, стало немного легче, и всё же очень тревожился, ведь учитель выглядел больным, а сияние быстро исчезнувшей Тяньвэни как будто бы потускнело. — Помоги мне запахнуться и встать, непутёвая бестолочь, — наверняка поняв, что спорить с ним бесполезно, Чу Ваньнин тяжело перевёл дух. — Если мне и правда случится умереть, надеюсь, заботиться о моих останках будет кто угодно другой. «Ещё чего, — протягивая Чу Ваньнину здоровую левую руку, Мо Жань так и не решился поднять на него взгляд, — если снова умрёшь, я вскрою себе вены, спущусь в загробный мир, найду и привяжу к себе все твои души. А когда переродишься, отыщу снова. Учитель, да стань ты хоть личинкой навозного жука — никуда уже от меня не денешься». — И всё же, — Мо Жаню удалось поставить его на ноги, — как чувствует себя учитель? Вам стало лучше? Чу Ваньнин не ответил. Смерив Мо Жаня суровым взглядом, он, пошатываясь, побрёл в сторону дороги. Хотя сейчас Чу Ваньнин больше напоминал сердитого мокрого кота, чем образцового наставника, он старался держаться прямо, сохраняя безучастно холодное выражение лица. «Наверное, всё ещё злится на меня за тот поцелуй» — подумал Мо Жань, понуро плетясь следом. Он боялся, что пешая прогулка серьёзно подорвёт ещё не восстановившиеся силы учителя, но не решился предложить ему для опоры свою руку или плечо. Затея с рекой действительно была глупой, и, глядя теперь на Чу Ваньнина, который шёл сквозь заросли тростника, превозмогая усталость, Мо Жань искренне жалел о своём необдуманном поступке. Когда они вышли к повозке, у старого возницы сделалось такое лицо, словно он увидел призрака или ожившего мертвеца. Видимо, желая помочь, он кинулся было к Чу Ваньнину, но строгий ледяной взгляд остановил старика. Днём движение на дороге заметно оживилось, и пара заклинателей не могла не привлечь всеобщее внимание. Деревенский пастух, носильщики с тяжёлыми корзинами за плечами и компания странствующих монахов таращились на них с нескрываемым интересом. Понимая, что силы учителя на исходе, Мо Жань приблизился, готовый его поддержать. Их повозка была довольно высокой, и Мо Жань не мог допустить, чтобы ослабевший Чу Ваньнин беспомощно карабкался вверх у всех на виду. — Помоги мне, — тихий, но чёткий приказ заставил Мо Жаня запрыгнуть в повозку первым и подать руку. — Учитель, вы позволите? Его ладонь оказалась холодной и влажной. Жар понемногу спадал, и теперь лоб и шея Чу Ваньнина, точно мельчайшей росой, была покрыта испариной. Их взгляды встретились, и Мо Жаню показалось, что затуманенные глаза феникса смотрят прямо ему в душу. «Притяну тебя к себе и не отпущу», — сердце Мо Жаня пропустило удар. Произошло именно то, чего он боялся. От резкого рывка вверх учитель на миг потерял равновесие, Мо Жань тоже пошатнулся и, опрокинувшись на спину, невольно повалил его на себя, заключая в объятия. — Учитель, я… — от страха и волнения Мо Жань, кажется, растерял все слова. Он лежал на разбросанных по полу подушках, крепко обнимая Чу Ваньнина, оказавшегося теперь на его груди. Сердце Мо Жаня бешено стучало, дыхание сбилось, а от исходящего от учителя едва уловимого запаха хайтана по телу горячей волной пробежали мурашки. — Бестолковый, — неловко отстраняясь, Чу Ваньнин поспешно отвёл глаза, — рисуя змею, добавил ноги! Мо Жань заметил порозовевшее лицо и мочки ушей, чувствовал напряжённую дрожь тела, но сейчас Чу Ваньнин был слишком слаб, чтобы грубо отпихнуть его от себя и тем более ударить. «Не отпускать учителя, прижимая к себе, гладить по волосам, пока не заснёт, а потом, сунув левую руку в штаны, яростно дрочить, вдыхая его запах», — Мо Жань едва не потерял голову от этой мысли, которую хотелось претворить в жизнь прямо сейчас. Чу Ваньнин снова попытался подняться, Мо Жань ненароком прижался тесней, но тут до него долетел встревоженный окрик старого возницы: — Этот Сюй Лун просит прощения у бессмертных господ. Он слышал сильный стук и хочет узнать, всё ли ладно?! Его голос подействовал на Мо Жаня как бочка воды, вылитая на голову. Встревоженный старик мог в любой момент заглянуть внутрь, и что бы он там увидел? Учителя и ученика, лежавших друг на друге?! Мо Жань тут же отдёрнул руки, позволив сердитому и явно очень уставшему Чу Ваньнину резко отстраниться и занять место у дальней стены. — Спасибо, всё хорошо! — Вам не стоило беспокоиться! Одновременно ответив старику, они, разумеется, смутились ещё больше. В голове Мо Жаня всё перемешалось. Поддавшись неуместному порыву, он едва не перешёл дозволенную приличиями черту, и Чу Ваньнин, даже больной и измотанный, не мог не заметить этого. — Простите, я подумал, что вам холодно, — в ответ на суровый испепеляющий взгляд пролепетал Мо Жань, виновато пряча глаза. — Я просто хотел согреть учителя… Клянусь, ничего больше. — Бесстыжий, и у тебя получилось! — лицо Чу Ваньнина буквально пылало от негодования. Потратив столько сил, Чу Ваньнин совершенно выдохся. Вместо того, чтобы бранить Мо Жаня и дальше, он отвернулся к стене и почти тут же уснул.***
После того, как Чу Ваньнин вновь провалился в сон, прошло совсем немного времени, а Мо Жань уже почувствовал стремительно нарастающую тоску. От лежания на полу и проклятой тряски противно ныла спина, да и есть хотелось всё больше, вот только перекусить он мог разве что пилюлями да снадобьями. Все съестные припасы, полученные от поварихи госпожи Яньлинь, Мо Жань решил приберечь для учителя. Как обстояло дело с продуктами в монастыре было неизвестно, а Мо Жань просто не мог допустить, чтобы набиравшийся сил Чу Ваньнин питался лишь лепёшкой да пресной рисовой кашей. Решив, что одолжить немного риса у старика-возницы будет не таким уж и зазорным делом, Мо Жань поднялся и на четвереньках ловко переполз на широкий облучок. — Дедушка Сюй, нет ли у вас какой-нибудь еды? — спросил Мо Жань, протягивая ему пару медных монет. — Я так проголодался, что, пожалуй, съел бы собственные пальцы. — Как не быть, — улыбнулся старик, даже не взглянув на деньги, и придвинул к нему небольшой свёрток, — вот свежие баоцзы. Молодой господин Мо, пожалуйста, угощайтесь. — Большое спасибо, — Мо Жань шутливо поклонился и с жадностью набросился на ещё тёплый пухленький пирожок. Из-за сильного голода вкус свинины и молодой капусты показался ему совершенно изумительным. Мо Жань сжевал всё до последней крошки, даже не заметив. — Вот уж воистину, глотает как волк, пожирает, как тигр, — старик со смехом подал ему ещё. — Это кто же приготовил такое чудо? — Мо Жань с удовольствием принялся за второй баоцзы. — Должно быть, ваша почтенная супруга? Если так, передайте ей от меня поклон. — Нет, это я сам, — глядя на то, как стремительно исчезает его обед, возница лишь добродушно кивнул. — Живу-то один, готовить мне некому, так что пришлось научиться. — Вот оно как, — удивлённо протянул Мо Жань, не зная, что ещё сказать. Теперь он был сыт, учитель крепко спал, пригревало солнце, и на душе у Мо Жаня стало немного веселее. — А что, учитель-то ваш не женат? — отчего-то спросил старик, разогнав его мысли. — С чего бы ему жениться? — Мо Жань едва не поперхнулся от неожиданности. Чтобы гордый и целомудренный Чу Ваньнин связал свою судьбу с какой-то женщиной? Этого ещё не доставало. — И то верно, — вздохнул старик, тряхнув вожжами, — ученики, они же всё равно, что сыновья. Позаботятся и помогут, когда придёт время. А я вот всё один, ни жены, ни детей, случись чего — пропаду как бездомная собака. — Тоже мне, нашли, о чём горевать, дедушка Сюй, — хмыкнул Мо Жань, искренне желая его утешить. — Заболеете, так родня поможет, сами же рассказывали про племянников. Неужели они вас бросят? Старший брат отца, как-никак. Зато у вас об их прокорме голова не болит, да и жена не наседает, нарядов и подарков не требует. Так что, с какой стороны ни взгляни, одному намного лучше. Из-за широкой улыбки на его лице появились озорные ямочки. Не то чтобы Мо Жань никогда не думал о собственной семье, просто после бесславной кончины императрицы Сун Цютун женитьба на ком бы то ни было перестала его привлекать. — Вот значит какой вы, молодой господин Мо, — хохотнул Сюй Лун, — так-то оно так, да скучно одному. С лошадьми, может, когда и поговоришь, только они тебе не ответят, не встретят лаской после долгой дороги, вкусной едой не накормят. А вот была бы в доме хозяйка, как оно было бы славно. С ней и всякие новости обсудить, и по кувшинчику хуадяо пропустить можно. И как такой видный, безупречный во всём господин, как ваш уважаемый наставник, обходится без нежной подруги? Не из камня же его сердце, всё–таки живой мужчина. «Вот сам у него и спроси, когда снова проснётся», — настроение Мо Жаня резко испортилось. Он вспомнил, как стал свидетелем весеннего сна Чу Ваньнина, и это воспоминание снова разожгло ревность в его сердце. Кем была мерзавка, что похитила покой учителя тем утром? Мо Жань и хотел, и не хотел этого знать. Нежная и воздушная, как ивовый пух, или непокорная, точно горная река — эта женщина заранее казалась ему неприятной и лишённой всяких добродетелей. В понимании Мо Жаня она была воровкой, без зазрения совести покусившейся на чужое. «Должно быть, это кто-то из старших учениц, — Мо Жань сурово свёл брови, будто подражая манере Чу Ваньнина, — бесстыжие вечно кидают в сторону учителя щенячьи взгляды, и один хер знает, что они значат». Мо Жань тут же припомнил сплетни про какую-то девицу, которую высек Чу Ваньнин, когда та пыталась подсмотреть за ним во время купания. В прошлой жизни неоправданная жестокость учителя возмутила его, но теперь Мо Жань негодовал бы, поступи тот иначе. Никто не смел видеть Чу Ваньнина обнажённым, пускать на него слюни и тем более грезить о нём в омерзительных весенних снах. Мо Жань тряхнул головой, зло смахнув чёлку со лба. Вычислить соперницу было бы проще, знай он предпочтения учителя, но не спрашивать же о подобном во второй раз. Даже если девушка из сна являлась неким собирательным образом всех легендарных красавиц, тягаться с нею такой, как Мо Жань, всё равно бы не смог. «А что, если это мужчина?» — молнией мелькнуло у него в голове. Что, если природа плотского влечения учителя была сродни его собственной, и, борясь сам с собой, он лишь в постыдных снах мог прикоснуться к объекту своего желания? Ладони Мо Жаня вспотели, а сердце едва не разрывалось от жгучей ревности. «Нет. Невозможно! — попытался он заверить сам себя. — Этот ублюдок, если бы такой и существовал, давно обратил бы на себя внимание, уж его-то я бы точно не упустил!» Силясь развеять свои сомнения, Мо Жань стал невольно вспоминать всех людей, рядом с которыми Чу Ваньнин вёл себя странно или хотя бы испытывал неловкость. Дядю, равно как и всех других наставников Пика Сышэн, он отмёл сразу. В стенах духовной школы в поведении Чу Ваньнина не было ровным счётом ничего необычного. Да, он не умел стирать одежду, спал на постели, заваленной инструментами, часто что-то увлечённо мастерил, забыв про сон и еду, и нередко взрывался как фейерверк, но таков уж был этот человек. В Учане друзей у Чу Ваньнина не было, по цветочным домам он не ходил, а значит, оставались лишь старшие ученики. Однако, сколько бы ни вспоминал Мо Жань, никто из молодых адептов Пика Сышэн не смог попасть под его подозрение. Большинству учеников Юйхэн Ночного Неба внушал непреодолимый страх, а единственным, по чьей вине он порой заливался краской, был сам Мо Жань. «Не я же это, в самом деле?!» — вновь невольно придя к этой сладкой мысли, Мо Жань почувствовал, как покраснело лицо, а ладони увлажнились ещё больше. Особенно, если допустить хоть на мгновение, что тогда учитель в самом деле поцеловал его первым… Но даже если это не так, и ему всё померещилось, других вариантов всё равно… Проезжая мимо молодых персиковых деревьев, переплетённых ветками, точно влюблённые парочки — пальцами, Мо Жань вдруг с удивительной ясностью осознал — он кое-кого забыл. Вернее, настолько свыкся с тем, что этот человек властвует в его сердце, что не допускал и мысли, будто кто-то ещё мог желать его расположения. Красивый, с кротким характером и безупречными манерами, уступчивый нежный цветок Пика Сышэн — Ши Мэй. Мо Жань не знал, смеяться ему или оплакивать свою больную фантазию. Ещё недавно он подозревал самого Ши Мэя невесть в чём, а теперь всерьёз допускал, будто эти двое, точно Чжу Интай и Лян Шаньбо в одном лице, никак не могут понять, что их чувства взаимны?! Но если задуматься… стоило Мо Жаню хотя бы упомянуть имя шисюна, учитель мрачнел или приходил в бешенство. А его реакция на желание Мо Жаня поехать с Ши Мэем на горячие источники и вовсе напугала, заставив сознаться во лжи. Что, если причиной тому была вовсе не праведность учителя, не терпящего любые намёки на чересчур близкие отношения, а ревность?! Видеть, как возле объекта твоих тайных желаний постоянно околачивается наглый ебливый пёс, что может быть хуже и оскорбительнее для гордого упрямца?! Мо Жань вдруг отчаянно расхохотался, сложившись пополам и не обращая внимания на удивлённо косящегося старика Сюя, но с каждым разом его последующий смешок выходил всё тише и неувереннее, а затем и вовсе смолк. А что, если это правда?.. Мо Жань пытался быть беспристрастным: кто-то скромный, надёжный и совершенно не испорченный, как Ши Мэй, гораздо больше подходил учителю. Тасянь-цзюнь сломил волю своего пленника, чтобы подчинить его, чувствуя себя наездником, обуздавшим дикого строптивого жеребца. Но если говорить о любви… о том, чего на самом деле заслуживал его учитель… Но как быть с тем, что в прошлой жизни учитель не спас Ши Мэя и молча наблюдал за его смертью? Мо Жань наверняка чего-то не знал, вновь исказил всё в угоду своему ожесточённому чёрному сердцу. Он ведь искренне считал, что учитель — бессердечный эгоистичный человек, но былые убеждения давно превратились в пыль, что исчезла без следа. После смерти Ши Мэя учитель много раз пытался заговорить с ним и всё никак не решался, а озлобленный Мо Жань не желал идти ему навстречу, чтобы не выслушивать жалкие оправдания. Интересно, что бы он узнал, если бы дал учителю шанс?.. Хотел бы Мо Жань сказать, что после перерождения совершенно изменился и стал настолько благородным человеком, что готов отойти в сторону и благодушно наблюдать за чужим счастьем, в котором ему нет и никогда не было места. Но ведь это будет ложью. Он испорченный, жадный, запутавшийся в собственных чувствах демон, который не может быть счастлив сам, и потому не позволяет быть счастливыми другим. — Молодой господин Мо, мы почти у подножия горы Лофу, — казалось, старик произнёс это просто затем, чтобы выдернуть Мо Жаня из странного пугающего оцепенения. — Если хотите размять ноги, посмотреть городишко или сходить на рынок, сейчас самое время, потом остановиться будет труднее. Городок, названия которого он даже не знал, был похож на сотню других, поэтому не представлял для Мо Жаня никакого интереса. Единственный, кто смог привлечь его внимание — старый бритоголовый монах, сидевший в ящике, стены которого были утыканы острыми гвоздями. Каждое движение ранило его тело в кровь, но старик, как видно, и не думал вылезать. Собравшийся кругом народ глазел на него, как на зверя в клетке, а кто-то даже платил медяки, чтобы купить один из гвоздей с кровью монаха «на удачу». «Делая это, он хотя бы надеется на искупление грехов, — с горечью вздохнул Мо Жань про себя. — А я, даже если тысячи гвоздей вопьются в моё тело и раздерут его на части, не искуплю и половины того, что натворил в прошлом». — Нет, — наконец хрипло ответил Мо Жань, глядя в одну точку перед собой, — хочу быстрее доставить учителя до места.***
Гора Лофу оказалась намного выше и живописнее, чем ожидал Мо Жань. Тропа наверх вела через влажный лес, как оказалось, полный растений, встречающихся исключительно в мире заклинателей. Золотистый древовидный папоротник, гинкго, тысячелетняя сосна — Мо Жань силился понять, как смогли вырасти и прижиться в Нижнем царстве эти духовные деревья. Мо Жань невольно покосился на всё ещё спящего Чу Ваньнина. На одном из уроков учитель рассказывал, что духовные деревья таят в себе опасность: впитывая энергию, они не делят её на «инь» и «ян», поэтому легко притягивают скверну и злых духов. Если заклинатель здоров и достаточно силен, никакие духовные деревья ему не навредят, но безопасно ли находиться в этом лесу человеку с искажением ци? — Как-то не по себе мне тут, молодой господин Мо, — тревожно озираясь, пролепетал старик Сюй, точно читая его мысли. — Вроде и тигры тут не водятся, а всё равно страшновато… Мо Жань боялся, что тёмная ци внутри Чу Ваньнина придёт в движение и приведёт к новому приступу. — А что, дедушка, встречал ли ты хоть раз в лесу дикого тигра? — чувствуя, что нужен учителю, Мо Жань поспешил вернуться в повозку. — Ни разу, хвала Небесам, — старик Сюй подстегнул устало плетущихся в гору лошадей, — а то мы бы сейчас тут не разговаривали. — Так и я не встречал, а вот злых духов видеть приходилось, — добравшись до Чу Ваньнина, Мо Жань сразу же прижал пальцы к его запястью. Сердце учителя трепыхалось, точно бабочка в паутине. Тёмная ци, как и боялся Мо Жань, начала медленно покидать его тело, и это, видимо, причиняло сильную боль. — Учитель, пожалуйста, держитесь, — Мо Жань обхватил руками его голову и принялся старательно массировать виски, — мы ведь почти на месте, озеро совсем рядом! — Вы что-то сказали, молодой господин Мо? — спросил явно испуганный Сюй Лун. — Дедушка Сюй, гоните к вершине, надо быстрее проехать этот проклятый лес! Понимая, что бессилен хоть чем-то облегчить боль учителя, Мо Жань просто сел рядом и крепко сжал его руку. Учитель морщился и тяжело дышал, но не издал ни звука, хотя от напряжения на его лбу выступил пот. Когда лес закончился, Чу Ваньнину постепенно стало лучше, и Мо Жань вздохнул с облегчением. Повозка наконец достигла вершины, и первое, на что упал взгляд Мо Жаня, кроме массивных храмовых ворот — увитая зеленью беседка, внутри которой находилась чёрная мраморная плита с выбитыми на ней именами основателей монастыря. — Сун Цзю, Чжу Ян, Лу Ванцзынь, — прочитал Мо Жань вслух. — Интересно, кто-то из этой троицы ещё жив? — Трое бессмертных с горы Лофу, — деловито закивал старик Сюй, — должно быть, хоть одного из них вы найдёте в добром здравии. Оглядевшись кругом, Мо Жань не мог не залюбоваться открывшимся ему пленительным видом: поросшие лесом горные кручи и утопающая в садах долина, по которой мерно и величаво несла свои воды Ханьшуй. — Поскорее бы учитель смог увидеть всё это, — прощаясь, Мо Жань грустно улыбнулся старику Сюйю. — До скорой встречи, дедушка Сюй, надеюсь, в городке внизу имеется уютная гостиница. Он протянул старику кусок серебра — довольно щедрое вознаграждение за терпеливое ожидание. Мо Жань не знал, сколько им предстояло пробыть на горе, поэтому позаботился о том, чтобы возница ни в чём не знал нужды. Мо Жань подошёл к монастырским воротам и, три раза ударив в гонг, стал ждать, когда монах-привратник пустит их внутрь. Хотя это и было ожидаемо, в монастыре непрошеным гостям оказали весьма радушный приём. Увидев, что один из приезжих без сознания повис на плече у другого, обеспокоенный привратник тут же забил в гонг, созывая людей, и уже через миг прибежавшие монахи уложили Чу Ваньнина на носилки. Представления, приветствие и другие необходимые церемонии отняли совсем немного времени, чему Мо Жань был несказанно рад. — Молодой бессмертный господин и его уважаемый наставник прибыли к нам в поистине благословенный день, — сказал невысокий коренастый монах, одетый точь-в-точь как те, кого Мо Жань видел в пострадавшем от бурана Шу. — Сегодня день рождения дао ши Лу — третьего из отцов-основателей этой обители. Обычно мы держим ворота открытыми лишь до захода солнца, но сегодня такой большой праздник, что можно сделать исключение. Оглядевшись по сторонам, Мо Жань немного растерялся. День был в самом разгаре, в небе щебетали птицы, а заливавшее широкий монастырский двор солнце и не думало садиться. — Этот Мо просит прощения у даочжана, — он указал пальцем на небо, — но разве теперь не день? — Теперь, конечно, — тот виновато улыбнулся, — однако вам сейчас лучше пройти прямо на озеро Небесного наставника, бессмертному господину Чу необходимо восстановить силы. Согласно традиции, эту ночь бессмертный проведёт в одиночестве в бамбуковой хижине Великого старого мастера, а вот молодой господин Мо сможет затемно вернуться и принять участие в торжествах. «Гулять на празднике, когда учитель там возносится на облаках и ездит на туманах, — Мо Жаню стоило большого труда сохранить невозмутимое лицо. — Хорошего же ты обо мне мнения, плешивый осёл». — А нельзя ли этому Мо переночевать поближе к учителю? — он изо всех сил соскучился лицом. — Страшно на миг оставить учителя одного. Что, если ему понадобится помощь? — Этот послушник весьма сожалеет, но таковы правила первого омовения, — покачал головой монах. — Ваша комната будет готова к началу приёма. Когда вернётесь с озера, любой из нас проводит вас туда. Не в силах что-либо возразить, Мо Жань лишь поблагодарил разговорчивого монаха. Как бы то ни было, их главной целью была вода, пропитанная Небесной силой. Сейчас учитель спокойно спал и находился в безопасности — всего одна коротенькая ночь, и они снова будут вместе.***
Озеро Небесного наставника, наполненное целебной водой, было маленьким и аккуратным, точно миска для риса. Вдоль округлых берегов не росли полевые цветы или кустарники — его украшала только причудливая россыпь разноцветных камней да летающие шумные стрекозы. Мо Жань опустил ладонь в воду и раздосадованно цокнул языком — она была ледяной, как он и боялся. Солнцу хватило сил прогреть землю и кору деревьев, но это озеро всегда оставалось холодным. Пруд в Павильоне Алого Лотоса тоже был стылым и неуютным, но до наступления заморозков его упрямый учитель игнорировал купальни Пика Сышэн. — Прости, учитель, придётся немного потерпеть… — Мо Жань зачем-то разговаривал с Чу Ваньнином, точно боялся наступившей тишины, хотя на самом деле тихо не было — стрекотали насекомые, пели птицы, шелестели листья растущих поблизости деревьев, с которыми игрался тёплый весенний ветер. — Может, пока жар не спал, тебе даже будет приятно… Мо Жань осторожно поднял Чу Ваньнина, обнимая за талию — несмотря на таящуюся в этом теле силу и крепкие твёрдые мышцы, сейчас учитель казался лёгким, как ребёнок. Это неприятно поразило и встревожило Мо Жаня. Он решил, что как только Чу Ваньнин придёт в себя, стоит попросить его создать духовный цветок и всё же отправить на Пик Сышэн просьбу о помощи. — Вот так, учитель… — замешкавшись на мгновение, Мо Жань всё же опустил его в ледяные воды озера, позаботившись о том, чтобы голова Чу Ваньнина оставалась на мелководье. — Я прослежу, чтобы ты не наглотался воды и не захлебнулся… Продолжая бормотать разные глупости, Мо Жань расправил складки нательной рубахи Чу Ваньнина, едва не задравшейся вверх под натиском поднятой им волны. Мо Жань неловко стоял на коленях прямо в воде, чувствуя впившиеся в кожу острые камешки, и не решался ни отойти, ни остаться подле Чу Ваньнина. Распущенные для удобства длинные волосы учителя колыхались на водной глади, точно живые чёрные змеи. Мо Жань бездумно коснулся блестящей тяжёлой пряди и тут же одёрнул руку, будто его ужалили. Если подумать, он провёл так много, очень много дней в прошлом. В исступлении разглядывал бескровное лицо учителя, и во всём вокруг видел иллюзию жизни, как недавно осиротевший ребёнок в каждом шорохе и стуке слышит родительскую поступь или голос, лелея в сердце безумную надежду. Вода точно так же игралась с волосами учителя; косые тени падали на лицо, мельтеша, и порой казалось — его ресницы дрожат и глаза вот-вот откроются, чтобы опалить мир яростным взглядом; шёпот ветра слышался тихим дыханием спящего. Тасянь-цзюнь знал, что Чу Ваньнин мёртв, и всё же ждал, ждал его каждый день. Угрожал, проклинал, ненавидел — и отчаянно ждал. Ведь если признать, что Чу Ваньнин в самом деле умер — что ему останется? Где добыть тот обжигающий яркий свет, способный хотя бы ненадолго разогнать самую чёрную тьму в его душе? Развеять скуку! Тогда он в самом деле называл это всего лишь скукой. Вершина достигнута, весь мир в его руках, и это оказалось… безумно скучно. Дойдя до предела, праведник вознёсся бы к Небесам, став просветлённым, но он, Тасянь-цзюнь, грязь и кровь мира, мог только провалиться в преисподнюю, обратившись в прах. Он не посадил своё семя в чрево женщины, не оставил после себя ничего, кроме разрушений и горя. Но Тасянь-цзюнь не сожалел и не раскаивался. Он ждал лишь одного мертвеца. Тогда им двигала ненависть. А что же за чувство было теперь? Сердце Мо Жаня гулко забилось. Увиденная им картина столь явно напоминала прошлое, что на него напал жуткий необъяснимый страх. Забыв о всех зароках, он торопливо коснулся запястья учителя, только чтобы нащупать его пульс. Пальцы дрожали, отчего он не сразу почувствовал биение чужого сердца. — Учитель, — Мо Жань слабо улыбнулся, — ты должен поскорее поправиться и продолжить вразумлять этого глупого ученика. Никому другому это не под силу. Мо Жань прикрыл глаза, бездумно отсчитывая пульс Чу Ваньнина кончиками пальцев. Время текло медленно, будто древесная смола, но учитель не метался в лихорадке и не дышал, как загнанный зверь. Только едва заметная хмурая складка на лбу выдавала, что ему, возможно, больно. Но это был хороший признак — покидая тело, тёмная ци всегда причиняла страдание, но воды озера, в отличие от духовных деревьев, ещё и укрепят тело. — Я буду заботиться о тебе, учитель, — Мо Жань так сильно хотел прикоснуться к нему, но чем больше разгоралось это желание, тем сдержаннее и скованнее он себя вёл, не решаясь даже пошевелиться или вытянуть затёкшие ноги. — Не умирай — это всё, о чём твой бестолковый ученик тебя просит… Хотя нет, вообще-то, есть ещё одна просьба, — Мо Жань смущённо улыбнулся, смахнув с плеча учителя принесённый ветром листок клёна, — не прогоняй меня и позволь остаться рядом. Монахи предупредили его, что первое омовение в целебных водах не должно продлиться дольше, чем сгорят две палочки благовоний. Уложив учителя в постель, Мо Жань должен был вернуться в монастырь. Но утром, как только запрет кончится, он собирался прийти и первым делом приготовить Чу Ваньнину поесть. Мо Жань вдруг с сожалением осознал, что не знает любимых блюд учителя. Не любит острое и обожает сладости — вот и все его познания. Как и то, что в столовой Пика Сышэн он обычно берёт варёный тофу с листьями салата, точно просветлённый, отбросивший всё мирское. «Ничего, мало-помалу узнаю и это, — Мо Жань бережно приподнял Чу Ваньнина, позволяя воде немного стечь с потяжелевшей одежды, — ведь у нас впереди ещё так много времени».***
Празднование по случаю дня рождения настоятеля Лу было назначено на час Быка. Возвращаясь в монастырь глубокой ночью, Мо Жань втайне надеялся, что торжество уже закончено, и он просто отправится спать, но, миновав главные ворота, быстро понял, что ошибся. Сначала Мо Жань как и положено посетил местный храм, находившийся рядом с учебными классами для молодых послушников — обычно это были мальчики лет десяти, чьи родители делали монастырю щедрые пожертвования. Монахи, молодые и старые проповедники, заклинатели всех мастей, врачеватели, астрологи и гадатели — общество, собравшееся в ту ночь на праздник, было весьма разношерстным. Поскольку Мо Жань только что участвовал в обряде очищения, особых приготовлений ему не потребовалось. Праздничный ужин был накрыт в общей для всех трапезной. Мо Жань, смущённо поприветствовав собравшихся, вошёл и просто сел на свободное место. Поскольку людей в трапезной собралось много, а Мо Жань никого из них не знал, то и поговорить ему было не с кем. Монах, что приветствовал их у ворот, вёл беседу с приезжим чиновником, привратник и вовсе отсутствовал, а другие не обращали на него особого внимания. Наблюдая за гостями, Мо Жань заметил, что среди них крайне редко попадались старики. Сам же виновник торжества хоть и был человеком пожилым, кожу имел белую и гладкую, полностью соответствуя выражению «журавлиные волосы и младенческое лицо». — Как чувствует себя Юйхэн Ночного Неба? — вежливо осведомился настоятель Лу Ванцзынь, когда их наконец-то представили друг другу. — Этот Мо благодарит Третьего бессмертного Лу за заботу и гостеприимство, — Мо Жань вежливо поклонился, сложив руки у груди. — Моему учителю стало намного лучше, и всё же я оставил его с тревогой в сердце и теперь с нетерпением жду утра. — Что ж, этот Лу может понять чувства любящего ученика, — он благосклонно кивнул. — Радует, что здоровье столь искусного и могущественного заклинателя в надёжных руках. Обменявшись ещё парой любезностей, они разошлись и больше не сказали друг другу ни слова. Мо Жань знал, что даосским монахам запрещалось есть то, «что имеет глаза», но, к своему немалому удивлению, обнаружил на столах множество блюд из рыбы, птицы и даже жареного мяса, которыми никто из собравшихся не брезговал. Кроме того, ходивший по трапезной мальчик-послушник разливал гостям шаосинское рисовое вино, от которого Мо Жань благоразумно отказался. От усталости он и без того клевал носом, не хватало ещё захмелеть и уснуть прямо тут, не сходя с места. «Вот тебе и одна миска риса в день, — Мо Жань невольно усмехнулся, вспомнив порядки в обители Не Юнсу. — Видно, по случаю празднования брату-повару дали разрешение нарушить строгий монастырский устав». — Простите, а сколько же лет исполнилось уважаемому настоятелю? — любопытство Мо Жаня всё-таки одержало верх над хорошими манерами. — У нас говорят, что это уже сто двадцать шестой день рождения дао ши Лу, — ответил монах, сидевший рядом. — Всё дело в озере, его вода — неисчерпаемый источник духовных сил. Молодой бессмертный господин, конечно же, слышал, что дао ши благородного происхождения? — Нет, — честно признался Мо Жань, не вполне понимая, какое это могло иметь значение. Хоть его учитель и не был отпрыском родовитой семьи, по части скромности и соблюдения приличий значительно превосходил местного настоятеля. «Что ж, — Мо Жань только пожал плечами, — если человеку нечего терять, почему бы такому не прожить и ещё сто лет?». Сам Мо Жань становиться бессмертным не стремился. Когда-то ему хватило всего тридцати лет, чтобы поставить весь мир на колени. И рядом не осталось никого, кого он хотел бы видеть, никого, кто мог развеять его тоску — только кучка мертвецов, оставивших в сердце глубокие незаживающие раны. В этой жизни всё будет иначе, но год за годом хоронить дорогих сердцу людей — что могло быть хуже этой пытки? Когда отзвучали все поздравительные речи, а большинство гостей, порядком захмелев, начали громко обсуждать что угодно, но только не добродетели виновника торжества, в трапезную пригласили музыкантов и пять молоденьких танцовщиц. Сначала Мо Жань решил, что всё же заснул, и полуобнажённые девушки ему привиделись. В монастырях для мужчин встретить женщину было так же невозможно, как увидеть птицу, выпорхнувшую из пруда, однако присутствие танцовщиц, казалось, вовсе никого не смущало. Как только начался танец, треск фейерверков снаружи возвестил собравшихся, что пир официально завершён, и теперь каждый волен делать, что захочет. Хотя увлечённые зажигательным танцем гости не спешили расходиться, а вино всё так же лилось рекой, Мо Жань поспешил быстрее откланяться и лечь в постель. На празднике творилось невесть что, а он чувствовал лишь усталость и тоску. Суровая монастырская жизнь оказалась лишь видимостью, и он очень надеялся, что хотя бы заполненное духовной энергией озеро не было обманом. Учитель, как бы Мо Жань хотел оказаться теперь рядом с ним. Отведённая ему комната находилась далеко у внешней стены, музыка и крики оттуда были почти не слышны, и Мо Жань благодарил Небеса хотя бы за это. «Учителю не стоит смотреть на такое, — ворчал он про себя, беспокойно ворочаясь с боку на бок. — Бамбуковая хижина лучшее место для нас обоих». Однако очень скоро Мо Жань понял, что о сне не могло быть и речи. Послушники, что дозором обходили по ночам монастырские дворы, шаркая ногами по брусчатке, заунывно бубнили молитвы, кровать немилосердно скрипела, а в голову лезли мысли одна тревожнее другой. Сердце отчего-то ныло, стоило ему только подумать про учителя. Мо Жань не знал, было ли дело в одной лишь его болезни. Ещё недавно он бы обрадовался, узнав, что местные святоши никакие не праведники, питающиеся одним солнечным светом, и легкомысленно присоединился бы к общему веселью, налегая на вино и любуясь хорошенькими танцовщицами. Теперь их вскрывшееся лицемерие и праздность отчего-то раздражали и вызывали отвращение. Было бы совсем иначе, окажись учитель рядом — Мо Жань бы таскал для него самые вкусные кусочки блюд, дразнил, делая вид, будто увлечён непристойным танцем, или просто молча любовался его лицом, пока учитель мечет суровые взгляды на собравшихся. Когда хрупкое терпение Чу Ваньнина достигло бы предела, они бы сбежали с шумного праздника вдвоём… Казалось, любое место, будь то мрачная темница, суровый монастырь или жалкая хижина, становилось самым желанным на свете, если там рядом с ним был Чу Ваньнин. «Ваньнин, — думал Мо Жань, уставившись в стену невидящим взглядом, — люди испорченные, гадкие и слабые создания, и я лучшее тому доказательство. Но ты совсем, совсем не такой, как они… Твоя душа ранима и прекрасна, её свет прогонит даже самый кромешный мрак. Без него этот достопочтенный стал просто ходячим мертвецом, поселившимся во дворце. Яд — всего лишь формальность… Я уже давно был мёртв и просто привёл тело в соответствие с душой…» Мо Жаня пугало, злило, смущало и заставляло ненавидеть самого себя то, что к человеку с этой прекрасной чистой душой он не относился, как к святыне, которую страшно окинуть лишним взглядом. Он хотел его осквернить, запятнать, сделать своим навсегда и никогда не отпускать. Будет ли это грязно, больно, нежно или страстно, никто другой ему не нужен. Правда о Чу Ваньнине не усмирила его желаний, не превратила влечение в почтительный восторг, а значит, ему предстояло мучиться день за днём. Нестерпимая тоска накрыла Мо Жаня, словно гигантская волна, и, задыхаясь от одиночества, он уткнулся лицом в подушку.***
Проснувшись, Чу Ваньнин тут же невольно заслонил лицо рукой — алый цвет больно полоснул по глазам, словно острие кинжала. Красный скользкий шёлк, длинные и тонкие, будто пальцы мертвеца, багровые свечи и отбрасываемое ими пламя, сладковато-удушливый запах благовоний, масел и звериных шкур… Чу Ваньнин одновременно узнавал и не узнавал это место. Его кошмар, его порочная грязная тайна, приносящая безудержную радость плоти и нестерпимые мучения душе. Почувствовав, что не один, Чу Ваньнин с трудом приподнял голову и вздрогнул, когда их взгляды встретились — двойник Мо Жаня, облачённый в роскошные императорские одеяния, сидел на краю постели и пристально смотрел на него, не мигая. На его бледном заострившемся лице мертвеца жили только глаза — безумные и жестокие. Застывшая в них злоба точно принадлежала не человеку, а зверю, готовому вцепиться в глотку и разорвать. Однако голос Мо Жаня, напротив, сочился притворной лаской, от которой волоски на коже вставали дыбом. — Учитель, ты вновь заставил этого достопочтенного ждать, — криво улыбнувшись, он погладил прядь волос Чу Ваньнина, лениво намотав её на пальцы, — сколько можно? Думаешь, терпение этого достопочтенного неистощимо? В своих снах Чу Ваньнин как правило совершенно не владел собой, вынужденный наблюдать за собственной разнузданной фантазией. Но в этот раз он с удивлением осознал, что ослабшее тело пускай и плохо, но подчинялось ему, а его одежды — не вульгарные красные одеяния, а потрёпанное битвой белое ханьфу. Снисходительно наблюдая за его неуклюжими попытками приподняться и сесть, Мо Жань тихо хмыкнул и медленно поднёс к губам пиалу, наполненную прозрачной, резко пахнущей жидкостью. Сделав несколько глотков, он отставил её, и Чу Ваньнин с ужасом ощутил, как холодные губы жёстко прижались к его собственному рту, а пальцы больно стиснули подбородок. Толкнувшись языком и без особых усилий заставив Чу Ваньнина разомкнуть губы, Мо Жань глубоко поцеловал его, передавая отвратительно горький отвар. Резко отпрянув, Чу Ваньнин согнулся над постелью и закашлялся, но проклятая горечь точно въелась в язык. — Ну-ну, учитель, это всего лишь лекарство, а не отрава, — хрипло хохотнул Мо Жань, невзначай придвинувшись ближе, — этот ученик просто возвращает тебе застарелый долг. Чу Ваньнин замер, поражённый внезапной догадкой. Неужели Мо Жань, нет, эта его искажённая озлобленная копия, всего лишь подделка — неужели он только что припомнил ему тот случай в монастыре Не Юнсу?.. Не зная, как дать бессознательному Мо Жаню лекарство, Чу Ваньнин был вынужден напоить его тем же способом. — Этот достопочтенный был глубоко тронут твоей заботой, — насмешливо приподняв брови, добавил Мо Жань, погладив Чу Ваньнина тыльной стороной ладони по лицу, — хоть и считает, что паршивый щенок её не заслужил. Но чего заслужил ты сам? — Кто ты такой?! — отряхнув его руку, Чу Ваньнин попытался призвать Тяньвэнь, но не ощутил даже слабого отголоска божественного оружия. — Этот учитель всё ещё бредит? — изобразив искреннее недоумение, Мо Жань вдруг с силой схватил его за запястье и притиснулся ближе. — Ты прекрасно знаешь, кто я такой, Ваньнин. Вновь услышав собственное имя, произнесённое столь бесстыдным и откровенным тоном, Чу Ваньнин испытал злость и растерянность. Внезапно все те многочисленные весенние сны, где он просто растворялся в похоти и яростно сплетался с Мо Жанем на ложе, показались ему более заманчивыми, чем этот пугающий разговор с безумцем. — Учитель забыл своё место, — Мо Жань вдруг тяжело навалился на него и горячо зашептал на ухо: — Как ты можешь радоваться, Ваньнин, бросив этого достопочтенного совсем одного?.. Как ты можешь?! Думаешь, этот тупой щенок сделает тебя счастливым? Засунет в тебя свой щенячий член и грубо оттрахает, как ты того желаешь? — Отвали! — глухо прорычал задыхающийся от гнева Чу Ваньнин и немного отвёл руку в сторону, пытаясь провернуть особый приём, но Мо Жань точно видел все его движения насквозь и легко отбил удар, прижав ладонь к постели. — Ты не заслужил ничего иного… — крепко удерживая запястья Чу Ваньнина, Мо Жань лихорадочно целовал его выгнутую, мокрую от пота шею. — Я — всё, что у тебя было… есть… и будет. Только я! Не смей забывать об этом! Нестерпимая боль вдруг пронзила то место, где находилось золотое ядро Чу Ваньнина. Его словно проткнул длинный раскалённый нож, которым ворочал жестокий мясник. Даже привыкший терпеть самую сильную боль Чу Ваньнин простонал сквозь стиснутые зубы, чувствуя, что она сведёт его с ума, если продлится ещё хоть мгновение. Но именно боль стала его спасением, вдребезги разбив кошмар. Открыв глаза теперь уже взаправду, Чу Ваньнин не увидел ни алых покрывал, ни пламени свечей. Хижина, самая простая и примитивная: соломенная циновка вместо двери, земляной пол и грубо сколоченная кровать, застеленная, однако, дорогими шёлковыми одеялами, на которых валялось невероятное множество пуховых подушек. Сквозь расщелины в стенах пробивался мягкий рассеянный свет. Всё ещё с гулко колотящимся сердцем, взмокший и дрожащий Чу Ваньнин лежал в постели, невольно прижимая руки к тому месту, где было золотое ядро. Лишь отголоски боли напоминали о том, что он пережил недавно. Был ли это в самом деле просто сон? Ожившая иллюзия? Или остатки тёмной ци, подточившей его хрупкое золотое ядро, увлекли его в водоворот осознанных кошмаров? Что же повлияло на неё?.. Повернувшись набок, щекой Чу Ваньнин вдруг ощутил что-то очень мягкое и слегка влажное. Чуть приподняв голову, он с удивлением обнаружил цветы. Маленькие нежно-розовые цветки персикового дерева. Судя по тому, как аккуратно они были сложены на подушке, и что больше нигде вокруг не виднелось ни одного цветка, их оставили здесь нарочно. Кто, кроме бестолкового Мо Жаня, мог выкинуть подобное? Порой Чу Ваньнин совершенно не понимал, что творится в голове его ученика. Что-то всегда не давало считать его издёвку — издёвкой, а заботу — всего лишь заботой. Будто за каждым словом и поступком Мо Жаня скрывался целый ворох непонятных Чу Ваньнину мыслей и чувств, глубоких и опасных, как тёмный омут. Иногда взгляд Мо Жаня из внимательного или дерзкого вдруг делался глубоким и влажным, вызывая в душе Чу Ваньнина смятение и отчего-то стыд, от которого его лицо краснело. Бесцеремонность его прикосновений была вовсе не грубой, скорее… непозволительно ласковой. Ничего плохого, если помнить, что для всего мира учитель и ученик — всё равно, что отец и сын, но беда была в том, что ничего «сыновнего» в этих касаниях Чу Ваньнин не ощущал. Как Мо Жань схватил его за руки, дыша на озябшие пальцы… А то неуклюжее падение и последовавшее за ним дурацкое оправдание, что он всего лишь хотел «согреть учителя»? Да кто бы ляпнул подобное в здравом уме?! Но злился Чу Ваньнин, тревожился или радовался, неизменным оставалось одно — все его самые сильные чувства всегда были связаны с Мо Жанем. Даже будучи непревзойдённым заклинателем, он был готов умереть ради толпы незнакомых людей, нуждающихся в помощи, если это единственный путь. Но свою жизнь он вручил бы только одному-единственному человеку, который, по иронии Небес, таким подарком бы тяготился. Вздохнув, Чу Ваньнин невесомо погладил лепестки кончиками пальцев. Лёгкий аромат весенних цветков принёс странное утешение, точно говоря, что внезапная оттепель порой наступает не только на земле, но и в людских сердцах. Может, не всё так безнадёжно, ведь… Раздались торопливые шаги, и вошедший в комнату Мо Жань, встретившись взглядом с Чу Ваньнином, казалось, так испугался, что готов тотчас выскочить из хижины. Подумав, что из-за болезни выглядит настолько ужасно, что похож на ожившего мертвеца, Чу Ваньнин нахмурился и тут же попытался сесть. Быстро взяв себя в руки, Мо Жань подскочил к нему и принялся хлопотать, подкладывая под спину подушки и поправляя сползшее одеяло. — Учитель, вы наконец проснулись! — он широко улыбался, и радость в его голосе казалась неподдельной. Не считая позорного падения, Чу Ваньнин весьма смутно помнил дорогу: кто-то обтирал его лицо холодной тряпицей, говорил с ним и, кажется, пытался напоить лекарством, но он не был уверен, что сон, а что явь. Зато с безжалостной ясностью в голове вдруг возник поцелуй, который он точно предпочёл бы забыть навсегда. Едва возникшее в сердце тепло тут же бесследно исчезло. — Учитель, вам нужно поесть. Рисовая каша ещё не остыла, я сейчас принесу, — Мо Жань будто нарочно изводил его своей заботой и готовностью без устали скакать вокруг вместо того, чтобы оставить своего испорченного наставника терзаться в одиночестве. — Я не голоден, — нервничая и злясь на самого себя, Чу Ваньнин ответил чересчур резко и отвернулся, хмуро разглядывая комнату, в которой оказался. — Кстати, что это за место? — Гора Лофу, — застывший на полпути Мо Жань обернулся. — Тут есть озеро, в котором… — Я знаю, можешь не продолжать, — перебил Чу Ваньнин, хорошо знавший историю этого места. — Учитель, может, хотя бы взглянете на кашу? — растерянно протянул Мо Жань, топчась на месте. — Возможно, её вид и аромат пробудят в вас аппетит. — В местном монастыре тебе дали еды? — без всякого интереса в голосе спросил Чу Ваньнин, вдруг осознав, что всё ещё держит в ладони хрупкие цветки персика, и едва не смял их в кулак от стыда. — Нет, — Мо Жань смущённо улыбнулся и потёр шею, — я попросил у госпожи Яньлинь кое-какие припасы в дорогу и приготовил её сам. Но если вы пока не голодны, учитель… — Я съем, — тут же перебил Чу Ваньнин, стараясь звучать надменно и холодно. — Нельзя выбрасывать продукты, когда в Шу многие всё ещё голодают. — Хорошо, — если Мо Жань и удивился, то не подал виду и тут же радостно ушёл за едой. Услышав, что Мо Жань сам приготовил для него кашу, Чу Ваньнин малодушно поддался желанию попробовать блюдо. Пускай это не изысканный деликатес или сладость, но Мо Жань старался ради него, даже выпросил у рачительной госпожи Яньлинь припасы… Возможно, из-за изматывающей болезни и того безумного сна Чу Ваньнин немного размяк и дал слабину, но сейчас он был готов выпить миску до дна, даже будь она доверху залита острым соусом чили. Однако когда Мо Жань вернулся с подносом, лицо Чу Ваньнина осталось безучастным и холодным. Аккуратно поставив поднос, Мо Жань приподнял крышку, и до Чу Ваньнина донёсся щекочущий ноздри густой аромат рисовой каши. От белоснежного пухлого риса валил пар, сверху лежали нежно-зелёные аккуратные колечки лука, тонкий узор соевого соуса расчертил это съедобное полотно, а ломтики тёмно-розового мяса были нарезаны тонко, как бумага. Возможно, дело было в этом будоражащем запахе, в особых специях, которые положил Мо Жань, но Чу Ваньнин вдруг ощутил, что голоден как волк. — Здесь мясо, чтобы учитель набирался сил, — с улыбкой произнёс Мо Жань, передав ему палочки. — Как только пойдёте на поправку, этот ученик обязательно приготовит вам сладкую кашу. Его бесхитростное заявление столь явно напоминало увещевания родителей — «съешь эти листья салата, и получишь в награду сладкую молочную ириску» — что от возмущения Чу Ваньнин едва не поперхнулся. Сердито сверкнув глазами, он решил промолчать и заняться едой. Он и не знал, что обычная рисовая каша, какую варят больным или детям, может быть настолько вкусной и нежной, тающей на языке. Только правила приличия не позволили Чу Ваньнину жадно наброситься на еду и мгновенно опустошить миску. Правила — и Мо Жань, который и не думал никуда уходить, таращась на Чу Ваньнина со странной смесью восторга и волнения. Смутившись, Чу Ваньнин нахмурился сильнее и невольно замедлился, отправляя в рот каждую порцию каши с таким видом, словно попутно сочинял трактат о пользе голодания. — А ты не собираешься есть? — наконец не выдержав неловкого молчания, спросил Чу Ваньнин, отложив палочки. — Я уже поел, пока вы спали, — невозмутимо ответил Мо Жань, с улыбкой склонив голову набок. — Ясно, — холодно произнёс Чу Ваньнин и бездумно отправил в рот ещё немного каши. «Тогда какого гуя ты сидишь тут и смотришь на меня?! — напрашивалось само собой, но Чу Ваньнин усилием воли подавил вспышку гнева. — Или… Может, он ждёт похвалы? Я должен что-то сказать?» Слова одобрения столь редко вылетали из его уст, что Чу Ваньнин невольно растерялся, не зная, как начать. Ему хотелось хоть ненадолго отбросить все свои противоречивые чувства и тревоги и просто искренне поблагодарить ученика, не пожалевшего ни времени, ни сил на помощь. Однако все миролюбивые размышления Чу Ваньнина испарились, стоило ему услышать вопрос. — Учитель, — Мо Жань смущённо вертел в руках запасные палочки, — я вижу, что вы сердитесь. Вы… вы ведь всё ещё злитесь на меня за тот поцелуй, да? Поражённый Чу Ваньнин не мог поверить собственным ушам. Они правда будут обсуждать такое? Если бы он мог снова сбежать, не потеряв при этом лица, то вскочил бы на ноги и покинул проклятую хижину без промедления. Конечно, бестолковый Мо Жань всегда был мастером ставить этого учителя в неловкое положение, но сегодня он просто превзошёл самого себя. — Должно быть, это вышло случайно… — Чу Ваньнин понятия не имел, какой ответ от него ждали — «да, злюсь», «нет, не злюсь», или совсем уж невозможный — «разве не ты тот, кто должен злиться?», потому ляпнул первое, что пришло в голову. — Это была случайность… — пролепетал Мо Жань, даже не успев дослушать. Как и на празднике, заговорив одновременно, теперь оба смешались, прервавшись на полуслове. Привычно избегая неловких тем, Чу Ваньнин вовсе не собирался упоминать тот поцелуй, но по затравленному взгляду Мо Жаня понял — хоть какого-то, пусть даже нелепого объяснения, им уже не избежать. Отвернуться, спрятав пылающее лицо, откинуть тёплое одеяло, вскочить на ноги и бежать без оглядки всё равно куда — сейчас Юйхэн Ночного Неба снова был в шаге от того, чтобы сделать это. Он ведь должен был умереть и унести свой позор в могилу, но упрямец Мо Жань умудрился и тут нарушить его планы. А теперь Мо Жань наверняка ждал ответа, но беда в том, что Чу Ваньнин понятия не имел, о чём помнил этот бестолковый, а о чём нет. Ясно было одно — горькая правда станет погибелью для гордости и доброго имени Чу Ваньнина, а убедительно лгать он, похоже, так и не научился. — Вы правы, я просто… — Мо Жань неловко замолчал, явно мучительно подбирая слова. «Если скажешь, что снова принял меня за другого, уж лучше бы я очнулся в аду!» — дожидаясь его ответа, Чу Ваньнин старался из последних сил держать лицо. — Я не знаю, что на меня нашло. Позвольте этому ученику принести свои искренние извинения! — он вдруг упал на колени и, сложив руки у груди, стал отбивать торопливые поклоны. «Своим покаянием ты может и спас мою гордость, но не репутацию», — досадная мысль проскользнула у Чу Ваньнина в голове. Мо Жань угадал его нежелание продолжать разговор, не стал задавать вопросы, он просто взял всю вину на себя, тем самым позволив Чу Ваньнину выйти сухим из воды. Однако в глубине этих блестящих глаз ясно читались сомнение и растерянность, словно что-то сильно его тревожило, никак не давая покоя. — Поднимись, пол наверняка студёный, — Чу Ваньнин отвернулся, но лишь потому, что ему было совестно смотреть на своего ученика. — Мо Жань, мы всё обсудили и больше к этому не вернёмся. Ты спас мне жизнь, и я благодарен за это. А теперь позволь мне побыть одному. Я не сержусь на тебя, просто сейчас мне нужно собраться с мыслями, а это требует уединения. — Да, учитель. Позовите меня, если вам что-то потребуется, я буду в соседней… — Мо Жань с виноватой улыбкой одновременно потянулся к подносу с миской, чтобы унести их с собой. — Постой, что у тебя с рукой? — перебил его помрачневший Чу Ваньнин, наконец разглядев перемотанную тканью руку, которую тот всё это время неловко прятал то за спиной, то в складках одеяла. — И шрам на щеке… Как ты поранился? Ещё не договорив, Чу Ваньнин отчего-то почувствовал глухую боль в сердце. Смутное воспоминание напоминало отражение в грязном мутном зеркале, протирать которое было боязно из-за страха увидеть правду. — Просто царапины, учитель, — Мо Жань отвёл взгляд, неловко взъерошив волосы на затылке, — этому ученику совестно даже упоминать о подобной ерунде, по сравнению с вашими ранами — сущий пустяк, — он вдруг лукаво улыбнулся и добавил: — И нет, это не рана от ритуального ножа, мясо в вашем блюде — всего лишь свиная вырезка. — Что за ерунду ты несёшь?! — на миг представив, что Мо Жань подал ему собственную плоть, Чу Ваньнин едва не поперхнулся. Отцом и сыном они, конечно же, не были, но кто знает, что взбредёт в голову этому взбалмошному ученику. — Это… это ведь сделал я?.. — тихо прошептал Чу Ваньнин, вспомнив Мо Жаня, отчаянно кричащего ему что-то сквозь яростный вой бурана, и вспышку Тяньвэни, а потом… — Учитель, прошу, не вините себя, — торопливо выпалил Мо Жань, от волнения едва не опрокинув поднос. — Вы оказались в таком состоянии в том числе из-за меня. К тому же, вы даже не били меня — я сам схватился за ваше оружие, как идиот! — Покажи, — также тихо, но требовательно попросил Чу Ваньнин. Помявшись немного, Мо Жань всё же размотал ткань. Рана уже затянулась, и теперь всю его ладонь пересекал яркий бугристый шрам, напоминающий молнию, расчертившую кожу. — Болит? — чувство вины затопило его, но лёд в голосе едва поддался, потому что Чу Ваньнин не умел и не знал, как выразить глубокое сожаление, посочувствовать или утешить. — Я и позабыл о ней, — тепло улыбнулся Мо Жань, нарочито сжимая и разжимая ладонь, — видите, почти не чувствую. Было бы о чём волноваться. — Когда вернёмся, я поищу в справочниках снадобье, которое заживляет шрамы, даже застарелые, — подумав, наконец решил Чу Ваньнин, всей душой надеясь, что боль за этот шрам его ученик не обратит в ненависть, как случилось однажды в прошлом. — Не стоит, учитель, — вдруг поморщился Мо Жань и ревностно прижал ладонь к груди. — Я хочу, чтобы он остался. — Что за чушь, почему? — нахмурился Чу Ваньнин, уязвлённый его признанием. Он подумал, что на самом деле Мо Жань не простил его, а потому не хочет избавляться от доказательства позорного нападения наставника. — Мои мать и отец ничего мне не оставили, — Мо Жань говорил насмешливо, но во взгляде таилась странная грусть. — Любой подарок может потеряться и превратиться в пыль со временем. Но этот шрам будет всегда со мной, как напоминание. — Напоминание о чём?! — скривился Чу Ваньнин, чувствуя разливающуюся в сердце горечь. «О жестокости твоего чёрствого учителя? О его ошибках?» — О том, что ради дорогого, близкого человека можно проглотить нож и схватиться за огонь. Не хочу забывать, что даже я был способен на это. Его бесстыдная откровенность, высказанная столь легко, казалось, шла от самого сердца, и у совершенно сбитого с толку Чу Ваньнина не нашлось слов для ответа. Дорогой, близкий человек… Не то чтобы он был слепцом и не замечал, как Мо Жань по-своему беспокоится о нём. Даже совершая глупости и порой переходя черту, упрямо споря или нарушая приказы, этот ученик всё ещё преданно следовал за ним, неуклюже проявлял привязанность и ждал одобрения. Но услышать подобное признание всё равно было для Чу Ваньнина полной неожиданностью. Он вцепился пальцами в покрывало, не в силах выразить захлестнувшую его волну чувств. Может, для другого человека подобные слова были бы чем-то не стоящим особого внимания, точно зёрнышко проса в безбрежном море — ведь люди нередко обменивались пылкими клятвами и признаниями с той же лёгкостью, с какой говорят друг другу слова приветствия при встрече. Но измученный одиночеством и безответной влюблённостью Чу Ваньнин точно ощутил жар солнечного света после долгой холодной зимы. И всё же этот шрам на ладони сильно волновал и смущал. Возможно, спустя время он уговорит Мо Жаня избавиться от него — самопожертвование ученика и без того достигло сердца Чу Ваньнина. Самопожертвование… Глаза Чу Ваньнина вдруг слегка расширились, и, отбросив одеяло в сторону, он вскочил на ноги и принялся лихорадочно искать своё верхнее ханьфу, преодолевая головокружение и слабость. Мысленно он ругал себя последними словами, не понимая, как мог настолько увлечься собственными проблемами и сомнениями, что позабыл о главном. Никчёмный идиот, погрязший в недостойных чувствах и фантазиях! — Учитель, что вы делаете?! — Мо Жань поражённо уставился на него, глупо приоткрыв рот. — Я должен немедленно вернуться в Шу, — строго ответил Чу Ваньнин, наконец увидев ханьфу, заботливо развешанное на простенькой старой ширме. — Зачем вам в Шу прямо сейчас?! Учитель, я не могу отпустить вас в таком состоянии! — негодующий Мо Жань подскочил к нему, точно был готов забаррикадировать собой выход или вцепиться в ханьфу. — Ребёнок, я обещал её матери позаботиться о ней! Сколько уже прошло времени?! — Чу Ваньнин судорожно пытался подсчитать. — Она уже… Услышав, в чём дело, Мо Жань удивлённо застыл, а затем отчего-то тяжело вздохнул и отвернулся. Сердце Чу Ваньнина сжалось от тоски. Он был готов услышать худшее. — Учитель, не беспокойтесь об этом… — Мо Жань впервые избегал смотреть ему в глаза, угрюмо разглядывая дощатый пол. — Вам не нужно сейчас возвращаться в Шу. — Что значит «не беспокойтесь»?! — хмуро свёл брови раздосадованный Чу Ваньнин. — Мо Вэйюй, говори как есть. — С Суеман всё в порядке, не волнуйтесь, — поспешно заверил его Мо Жань и натянуто улыбнулся. — Я… позаботился, чтобы она протянула ещё по меньшей мере месяц. — Позаботился? — недоверчиво переспросил Чу Ваньнин, решив, что ученик морочит ему голову, чтобы не расстраивать и заставить остаться. Он заметил, как Мо Жань помрачнел и посерьёзнел. Казалось, признание далось ему очень нелегко, и всё же он вскинул голову и, глядя Чу Ваньнину прямо в глаза, твёрдо произнёс: — Я использовал технику «Ковёр алых листьев», учитель. Думаю, вы лучше меня понимаете, как она могла спасти малышку. В комнате воцарилась леденящая тишина. С тем же успехом он мог сказать «я обесчестил толпу девственниц» или «заколол ножами десяток людей» — Чу Ваньнин был глубоко поражён, возмущён, не находил слов для оправдания Мо Жаня или гневной отповеди. И что же он за учитель такой, если не может донести до ученика, чем чреват подобный путь?! — Ты хоть понимаешь, как рисковал, даже просто читая запретные трактаты?! — гнев бессилия переполнял Чу Ваньнина, которому в такие моменты всегда хотелось жестоко выпороть Мо Жаня так, чтобы все дурные мысли покинули его голову. — Эта техника сгубила немало глупцов. Ты мог пострадать! К тому же, пускай в Шу нет выдающихся заклинателей, но если ты выдашь знание этой техники при посторонних… оправдаться благими намерениями не получится. Прыгнув в Хуанхэ, уже не отмыться, и даже заступничество твоего учителя не изменит людских суждений. Для мира заклинателей ты станешь изгоем! Внимательно слушая его и не пытаясь перебить, низко опустивший голову Мо Жань отчего-то заулыбался, точно услышал нечто приятное, чем разозлил Чу Ваньнина ещё сильнее. Он изо всех сил пытался скрыть эту неуместную улыбку, но не мог совладать с собой. — Этот ученик… искренне благодарен учителю за беспокойство и доверие, — в обращённом на Чу Ваньнина взгляде читалось нечто такое, отчего ему вдруг расхотелось осыпать Мо Жаня гневной бранью. — Учителю не стоит переживать обо мне. Я был осторожен и, в любом случае, беру всю ответственность на себя. Я просто… я просто хотел, чтобы Суеман жила. Чтобы вы пострадали не напрасно. Никто, кроме родной матери и вас, не хотел, чтобы она выжила. Разве это справедливо? Чувствуя, что больше не в силах стоять на ногах, Чу Ваньнин медленно опустился на постель, чтобы это не выглядело как слабость. — Нет, — помолчав, тихо ответил Чу Ваньнин, — но это не значит, что справедливости следует добиваться любой ценой. Иначе этот порочный круг обид и жажды мести никогда не прервать. — Отныне я буду всегда следовать наставлениям учителя! — пылко пообещал Мо Жань, вызвав у Чу Ваньнина смешок. Он бы скорее поверил, что у свиньи отрастут крылья, и она полетит. И всё же, каким бы путём ни следовал этот бестолковый наглый ученик, Чу Ваньнин знал, что никогда не отвернётся от него и бросит все силы на защиту. _____________________________________________________________________ Автору есть, что сказать: Мини-спектакль: «Эволюция любовных метаний Главного Героя (авторская версия)» Мо Жань 0.5: Ненавижу Чу Ваньнина, пусть сдохнет, но сначала хорошенько трахну его! Мо Жань 1.0: Ненавижу Чу Ваньнина, но трахать его не буду, это в прошлом. Мо Жань 1.1: Ненавижу Чу Ваньнина. Возможно, трахнуть его будет неплохой идеей?.. Мо Жань 1.2: Так ли уж я ненавижу Чу Ваньнина? Мо Жань 1.3: Так ли уж Чу Ваньнин ненавидит меня? Мо Жань 1.4: Может, нам стоит трахнуться? Мо Жань 1.5: Я просветлел. Учитель хорошо ко мне относится. Я не должен трахать его. Мо Жань 1.6: Я тоже хорошо отношусь к учителю. Он не должен ни с кем трахаться. Мо Жань 1.7: А вдруг Ши Мэю тоже нравится учитель? Мо Жань 1.8: А вдруг и учителю нравится Ши Мэй?! Мо Жань 1.9: Могу ли я стать третьим, если вежливо их попрошу? Мо Жань 2.0: Учитель — мой белый лунный свет и киноварная родинка на сердце. Я приму обет воздержания, буду почитать и уважать его, и трахать только во сне. Мо Жань 0.5, прошедший через Врата Жизни и Смерти: …куда, блядь, привёл этот сраный портал, в мой самый ебучий кошмар?!