Песня о весеннем снеге

      Они отправились в путь на рассвете.       Блестящая, тяжёлая от росы трава предвещала жаркий день, но сейчас по-весеннему зябкий ветерок, точно дыхание спящей горы, трепал им одежду и волосы, поднимал в воздух листья и кружил. Бегущий впереди Цзяо ловко хватал их зубами, беззаботный и счастливый, но никто не обращал на него внимания.       Угрюмый Чу Ваньнин, казалось, полностью отрешился от мира, глядя куда-то поверх густо поросших зеленью склонов. Помрачневший Мо Жань хотел и боялся встретиться с ним взглядом, а потому шёл позади, будто почтительный ученик. Покинув хижину, они так и не сказали друг другу ни слова, и от этого гнетущего молчания всё вокруг выглядело холодным и пустым. Даже духовный лес, что ранее был полон звуков, цветов и запахов, словно заснул. Огромные старые деревья окружали их, точно величественные каменные истуканы — древние и таинственные божества здешних мест.       Мо Жань вдруг поймал себя на мысли, что если бы мог попросить о чём-то эти деревья, первая его молитва была бы о дожде. Даже самый сильный ливень сейчас стал бы для него драгоценным подарком, ведь тогда им с учителем снова пришлось бы идти плечом к плечу под одним зонтом или искать укрытие под чьей-нибудь широкой кроной.       — Учитель, а давайте поиграем?       — Во что?       — Я буду описывать то, что вижу перед собой, а вы…       «А вы, пожалуйста, просто закройте глаза, чтобы я, насквозь промокший под тёплым весенним дождём, мог снова и снова смотреть на вас…»       Эти прямые как мечи брови, капельки воды на подрагивающих ресницах, плотно сомкнутые губы и белая, словно драгоценный нефрит, кожа… Любуясь им, Мо Жань мог бы провести так весь день и даже дольше. Главное, что в этой жизни он уверен — глаза учителя обязательно откроются. Вот только сейчас Чу Ваньнин не желал даже смотреть в сторону бесстыжего ученика.       Теперь Мо Жань ужасно сожалел о своей ночной выходке. Ему всего-то нужно было сдержаться и, не распуская рук, вернуться на циновку. Или хотя бы спешно покинуть хижину и предаться развратным фантазиям в одиночку, не унижая учителя. Будто незадачливый воришка, который залез в хозяйские закрома за пучком редиса и случайно поджёг амбар вместе с собой, он рискнул из-за сущего пустяка и почти потерял всё. Чу Ваньнин больше ни за что не позволит ему не то что прилечь рядом — даже находиться наедине друг с другом им будет до крайности неловко.       «А что, если я ошибаюсь? — то и дело с надеждой спрашивал себя Мо Жань, пристыженно плетясь за Чу Ваньнином. — Может, учитель просто сожалеет о скором отъезде? Или переживает из-за суда и малышки Суеман? Что, если он и правда крепко спал и понятия не имеет, какие отвратительные вещи я позволял себе за его спиной?»       Ответа не было, и даже если Чу Ваньнин просто-напросто встал не с той ноги, Мо Жань чувствовал, что между ними будто разверзлась пропасть, преодолеть которую было так же сложно, как заставить цвести сломанную ветку.       Догнать его, дерзко схватить за руку и, развернув к себе лицом, прямо спросить о том, что между ними происходит… Разве Мо Жань мог позволить себе нечто подобное в этой жизни?       «Не делай вид, что не понимаешь, — мысленно он уже будто слышал ответ учителя. — Мо Вэйюй, ты мне отвратителен!»       Заметив, что Чу Ваньнин вдруг сбавил шаг, Мо Жань остановился и растерянно огляделся.       У подножия холма клубился необычайно густой молочно-белый туман. Точно живой, он мягко передвигался вперёд, окутывая деревья, камни и выступы. Они с учителем будто оказались возле огромного рваного облака, жадно слизывающего цунь за цунем. Его густое влажное нутро вскоре поглотило их целиком, отрезав от всего мира. Встревоженный Мо Жань едва мог разглядеть силуэт Чу Ваньнина впереди.       — Не отставай, — строгий голос учителя, прорвавший тишину, несказанно обрадовал.       Пусть на них обрушится невиданной силы потоп, под ногами разверзнется огненная бездна или земля покроется толщей льда — если это заставит Чу Ваньнина вновь заговорить с ним, Мо Жань готов был встретиться с любой опасностью. Однако надежда угасла так же быстро, как и появилась. Чу Ваньнин стремительно шёл сквозь туман, разгоняя его заклинанием, отчего клочки тумана тяжелели и осыпались на землю, будто колкий снег. Мелкие капли блестели на его волосах и одежде, и хотелось бездумно смахнуть их рукавом, но Мо Жань не посмел.       Он чувствовал себя неприкаянной душой, по ошибке заплутавшей в мире духов, а смилостивившееся божество терпеливо указывало ему дорогу домой. Его путеводная звезда, мерило истины, его совесть и вина, его боль и счастье, заполняющее сердце до краёв…       Когда-то учитель в самом деле казался ему недостижимым божеством с душой прозрачной и холодной, как горный ручей. Но божество вдруг оказалось человеком, вовсе не идеальным, и оттого лишь ещё более недостижимым. Не диковинный зверь, не безличный дух — человек с душой столь сложной, прекрасной и глубокой, что лишь её свет мог прогнать самых жестоких демонов Мо Жаня.       Мо Жань пронёс дикое желание обладать им сквозь две жизни, и сколько бы ни пытался придать ему благородный оттенок и тонкость, всё было бесполезно — как выдавать дешёвый глиняный черепок за драгоценный нефрит.       Мо Жань страстно желал Чу Ваньнина, хотел сделать его своим навсегда, любить и быть любимым в ответ… И что изменилось, если в этой жизни он не пойдёт против воли учителя? Даже думать о таком недопустимо.       Туман холодил, но лицо Мо Жаня горело, как в лихорадке. Белая дымка вокруг, тишина и напряжение, сковавшее всё тело, делали мир зыбким и ненадёжным, точно во сне. Походка Чу Ваньнина, и без того лёгкая и стремительная, вдруг ускорилась. Мо Жань вспомнил, как на Пике Сышэн их троице не раз приходилось почти бежать, чтобы поспеть за учителем, если тот злился или настолько погружался в себя, что просто забывал об их существовании.       Внезапно совсем потеряв учителя из вида, Мо Жань не на шутку встревожился. Где-то вдали глухо гавкнул Цзяо, и Мо Жань побежал на звук. Глупая необъяснимая паника охватила его, как ребёнка, потерявшегося в шумной рыночной толпе.       — Учитель, вы!..       Когда Чу Ваньнин возник прямо перед ним, Мо Жань едва успел остановиться, иначе бы точно врезался и даже повалил учителя на землю. Обрадовавшись, он сгоряча чуть не схватил Чу Ваньнина за руку, но вовремя одумался — ладонь лишь скользнула по сжатым в кулак пальцам. Однако Чу Ваньнин почувствовал это прикосновение и резко одёрнул руку, точно его ужалила змея — прямо как тогда, в хижине.       Учитель лишь на мгновение потерял самообладание, но этого хватило. Мо Жань растерянно стоял перед ним, глупо улыбаясь.       «Значит, ты всё-таки не спал, учитель… ведь так?»       Это ледяное молчание с самого утра, отвращение к мимолётному касанию и красноречивый взгляд сразу после… Учитель уж точно злился не из-за расставания с монахами.       — Простите. Я… подумал, что заблудился, — ляпнул Мо Жань первое, что пришло на ум.       — Мы почти на месте, — отвернувшись, холодно бросил Чу Ваньнин, явно решив, что очередная глупая выходка не стоит лишних слов.       Похоже, он в самом деле хотел как можно скорее очутиться в городе, и даже если Мо Жань упадёт на землю, изображая разрыв сердца, едва ли удостоит его вниманием.       Вскоре туман разомкнул свои влажные холодные объятия, открывая им обзор. Лес перед ними окончательно поредел, а извилистая горная тропа наконец превратилась в широкую городскую дорогу.       — Полагаю, тут всего одна гостиница, — сухо произнёс Чу Ваньнин, намеренно отводя взгляд. — Нужно спросить, как к ней пройти.       — Хорошо, учитель, — Мо Жань послушно опустил глаза. — Я всё разузнаю и вернусь.       Он быстро пошёл вперёд, боясь даже на миг обернуться. Цзяо, послушно сидевший у ног Чу Ваньнина, звонко гавкнул, точно посулив удачи своему бестолковому старшему братцу.       «Этот пёс определённо счастливее меня, — раздосадованно хмыкнул Мо Жань, — по крайней мере, его не возненавидят, даже если паршивец каждый день станет слюнявить учителю лицо».       Люди на обочинах торговали разными снадобьями, странствующие монахи предлагали талисманы и освящённый рис, в маленьких навесах-бульонных готовились нехитрые супы и пирожки с разнообразной начинкой, от которых воздух наполнился аппетитными ароматами. Хотя из-за хмурого выражения лица Мо Жань выглядел не особенно дружелюбно, торговцы тепло улыбались красивому и хорошо одетому юноше, явно думая, что в средствах он не стеснён. Однако ни товары, ни еда Мо Жаня не интересовали, он просто шёл наугад, выискивая в толпе подходящего человека.       Неожиданно его взгляд упал на тощего долговязого старика, который сидел точно в стороне от всех и небрежно почёсывал грязную босую пятку. Перед ним горел небольшой костёр, аккуратно обложенный серыми камнями, а рядом валялся старый грязный мешок, из которого торчали кости животных — если бы не это, Мо Жань принял бы его за обычного попрошайку. Похоже, он наткнулся на местного «прорицателя» — вот только возле него не толпилась взбудораженная кучка людей, жаждущих узнать будущее. Презрительно фыркнув, Мо Жань уже хотел было пройти мимо, как вдруг старик поднял на него глаза, пронзительные, точно у хищной птицы, заметившей бегущего по степи кролика. Он усмехнулся и едва заметно кивнул, словно встретил давнего знакомого, и по спине невольно пробежали мурашки. Однако Мо Жань не хотел признавать, что испугался какого-то уличного шарлатана, а потому нарочито дружелюбно улыбнулся, подойдя ближе.       — Прошу меня простить, — он отвесил вежливый поклон. — Мне нужна гостиница. Не подскажете, где я могу её найти?       Старик некоторое время разглядывал его, лениво прищурив правый глаз, а затем растянул свои тонкие высушенные губы в улыбке.       — Это точно то, что ты хотел спросить?       Мо Жань на мгновение растерялся. Внутренности словно больно сжала ледяная ладонь, вызывая в памяти расплывчатые картинки воспоминаний. Однажды он уже стоял перед человеком, чьи пронзительно глубокие мудрые глаза будто видели его насквозь…       — Это не тот вопрос, что ты хотел задать, верно? — смеясь, спросила девочка в храме.       Нюйва. Одно из земных воплощений древнего божества. Вот только грязный старик не имел к ней никакого отношения, и разозлившийся на самого себя Мо Жань решил, что это обычные уловки шарлатанов, пытающихся набить себе цену.       К гаданию Мо Жань был равнодушен — когда он стал императором, несколько широко известных на всю Поднебесную предсказателей приходили во дворец, чтобы погадать ему на черепашьих панцирях. Один из них предрёк новому императору раннюю смерть, однако сам умер ещё раньше — Тасянь-цзюнь посчитал забавным убить его. Какой толк в подобном даре, если не можешь уберечь собственную задницу?       На языке вертелось с десяток дерзких ответов, однако Мо Жань, хмуро глядя на старика исподлобья, отчего-то сказал совсем другое:       — Вы предсказываете будущее?       Старик фыркнул, одной рукой потянувшись к мешку, и неторопливо покопался в его содержимом своими длинными узловатыми пальцами.       — Река времени стремительно течёт, не зная преград… На её берегу возрождаются и рушатся государства, а она всё также неумолимо несётся вперёд… Этот Ши знает лишь то, что ему рассказывает огонь.       Мо Жань насмешливо прищурился, хотя на сердце отчего-то стало тяжело. Стоило бы послать странного старика к демонам и поскорее вернуться к учителю, но глупое желание получить ответ неожиданно взяло вверх.       — Тогда спроси у своего огня, помирюсь ли я с любимым человеком? — только договорив, Мо Жань осознал, что именно ляпнул, и если бы мог, то огрел бы себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Хотя старик ничего не знал о том, что творилось у него на сердце и в жизни, Мо Жань отчего-то торопливо добавил: — То есть, один человек, он… очень важен для меня. Смогу ли я добиться его прощения?       Старик, ничуть не удивлённый его вопросом, взял вытащенную тонкую косточку и кончиком ножа неспешно нанёс на неё несколько замысловатых символов. Он бросил лишь мимолётный взгляд из-под кустистых седых бровей, но Мо Жаня прошило странное чувство, будто он всматривается во что-то древнее, холодное и неживое, как темнота узкой горной пещеры.       Мир вокруг точно замер. Шум толпы, зазывания продавцов и гомон детей теперь звучали где-то очень далеко… Люди обходили их, будто карпы, оплывающие слишком большой камень на пути. Сердито заурчало пламя, в которое упала кость, старик лениво пожевал по-старчески оттопыренную губу, и через какое-то время ловко вытащил покрывшуюся трещинами косточку.       Он долго смотрел на неё, вертя в пальцах, пока напряжённо застывшего Мо Жаня не охватило раздражение. Наверняка хитрый старик уже давно придумал, что ему сказать, и теперь просто напрасно тянул время.       — Ну так что там? — грубо буркнул Мо Жань, думая о том, что заждавшийся учитель наверняка будет им недоволен.       Он уже мысленно слышал ответ в духе: «Да, молодой господин, ты заслужишь прощение, только купи вот этот талисман, сулящий успех во всех делах, а лучше сразу три». Однако старик, вдруг поскучнев лицом, отложил кость в сторону.       — Простит или нет — узнаешь, когда попросишь прощения. Да только это всё не стоит твоих тревог, молодой господин, — он вдруг подмигнул Мо Жаню, подперев морщинистую голову рукой. — Тот, кого ты любишь, скоро умрёт — так и к чему лишние переживания? Тем более, это ненадолго…       — Что ты сказал?.. — враз осипшим голосом тихо произнёс Мо Жань, сжав кулаки.       Ему тут же захотелось поднять мерзкого старика за грудки и хорошенько встряхнуть, как тряпичную куклу, а затем затолкать каждое слово обратно в глотку.       — То, что ты слышал, — точно не заметив перемены в его настроении, пожал плечами старик и лениво прикрыл глаза, вдруг ехидно добавив: — Огонь пожирает всё на своём пути, не спрашивая разрешения, но аппетиты этого Ши куда скромнее… Всего одна монетка, молодой господин, и мы распрощаемся друзьями.       Мо Жань с отвращением швырнул ему мелочь.       Ненадолго умрёт, его учитель?! Похоже, старик оказался вовсе не шарлатаном, а сумасшедшим, и знающие люди потому и обходили его стороной. Только пришлый чужак, вроде Мо Жаня, мог попасться на уловки безумца. Сердце и без того было истерзано сомнениями и чувством вины, а теперь на него словно обрушился заслуженный удар молота, расплющив в истекающий сожалениями шматок плоти. Но не мог же Мо Жань в самом деле избить дряхлого беспомощного старика, да ещё и на глазах толпы!       — Иди-иди, а то характерец у него тот ещё… — донеслось до ушей оторопевшего Мо Жаня, который огляделся, точно пытаясь заметить в толпе разгневанного учителя, ненавидящего подолгу ждать.       Но когда он вновь обернулся к старику, тот исчез. Не просто ловко сбежал, прихватив заработанное — не было ни костра, ни следов от него, ни мешка с костями. Только пара тёмных птичьих перьев кружила в воздухе, переливаясь на свету.       Должно быть, вытаращивший в пустоту глаза Мо Жань выглядел настолько дико и нелепо, что к нему рискнул обратиться проходивший мимо юноша, участливо спросивший:       — Молодой господин, с вами всё в порядке? Вас обокрали?       — Э-э… Нет, я просто немного заблудился, — тяжело сглотнув, Мо Жань стряхнул оцепенение, пытаясь вспомнить, зачем на самом деле пошёл в город. — Я… я ищу гостиницу.       — Ну, этой беде легко помочь, — юноша, кажется, вздохнул с облегчением. — А какая именно гостиница вас интересует? «Золотые цветы» находятся прямо напротив Северных ворот, а вот «Мир и Процветание» — в Гончарном переулке.       — Нужна та, что дешевле, — немного поразмыслив, ответил Мо Жань.       Вряд ли рачительный старик Сюй стал бы бездумно тратить чужие деньги.       — О, тогда вам непременно в «Золотые цветы», — понимающе улыбнулся юноша, — сестра моего друга работает там посудомойкой.       Узнав, как добраться до гостиницы, Мо Жань искренне поблагодарил его и поспешил прочь, пытаясь выбросить из головы пугающие слова старика. Да и было ли это всё на самом деле, или его измученный бессонницей и чувством вины разум просто создал иллюзию? Не мог же чёртов старикашка буквально провалиться сквозь землю! Похоже, Мо Жань его недооценил, и невзрачный облик был всего лишь маскировкой.       «Учитель умрёт, ха, какая чушь! — гнев Мо Жаня брал вверх над страхом, и наоборот. — Ты ничего не знаешь о моём учителе! Да, он в самом деле чуть не погиб недавно, но… Это всё из-за того, каким бестолковым я был. Больше подобного не повторится, никогда!»       В обеих жизнях Мо Жань был единственным, кто ставил жизнь Чу Ваньнина под угрозу. Ни другие люди, ни демоны, ни прочие твари, не могли с ним совладать. Мо Жань больше не позволит ему умереть, даже если сам обратится в пыль и сгинет без права перерождения.       Заметив, что Чу Ваньнин стоит там же, где Мо Жань его и покинул, он вздохнул с облегчением. Разгневанный или разочарованный, он жив — а значит, всё ещё можно исправить.       — Учитель, простите, что так долго, — виновато пробормотал Мо Жань, склонив голову, — но я узнал, где гостиница.       — Вовсе не долго, — удивлённо вскинувший бровь Чу Ваньнин так странно на него глянул, что сердце Мо Жаня пропустило удар.       Не став спорить, он лишь молча кивнул.       Ему хотелось рассказать о странном старике, но только не сейчас, когда между ними царило это жуткое напряжение. Не покажется ли Чу Ваньнину двусмысленным и дерзким вопрос, который Мо Жань задал предсказателю?       «Возможно, ему лучше вообще не знать, — подумал Мо Жань. — Кем бы ни был старик на самом деле, он просто поглумился над моими чувствами, вот и всё».       Мо Жань примерно представлял, как устроены подобные городишки, и уверенно повёл учителя за собой.       По пути он отчего-то вспомнил, как им с Чу Ваньнином довелось ночевать на постоялом дворе в захолустном местечке, названия которого он даже не знал. Стены между комнатами там заменяли перегородки столь тонкие, что из-за храпа соседа слева и сладкого воркования молодой супружеской четы справа им с учителем едва ли удалось бы хоть немного вздремнуть. Если с храпом ещё как-то можно было смириться, то тихая возня и звуки поцелуев крайне смущённый Чу Ваньнин терпеть не собирался. Кончилось тем, что он создал барьер, поглощающий звуки, но даже в полной тишине выглядел точь-в-точь как большой рассерженный кот.       Мо Жань невольно улыбнулся своим мыслям, но вспомнив о том, что произошло в хижине на горе Лофу, тут же нахмурился, грязно браня самого себя. Если учитель действительно не спал, ему пришлось выслушать кое-что похлеще чинных супружеских лобзаний. Создав барьер, он уже не смог бы притворяться спящим, и что тогда?       Мо Жань вдруг крепко задумался о том, что раньше из-за переживаний попросту не пришло ему в голову: почему Чу Ваньнин сразу же не вышвырнул его из своей постели? Почему не ушёл сам или не отхлестал Тяньвэнью? Он ведь даже с рискнувшими подглядывать за ним в купальне бесстыжими девицами ничуть не церемонился и безжалостно ударил. А тут, услышав собственное имя, он…       Мелькнувшая догадка точно обожгла Мо Жаня изнутри. От нахлынувших чувств дыхание сбилось, а сердце заколотилось так, что едва не выскочило из груди.       Нет! Это просто не могло быть правдой! Или… могло?..       Если тот поцелуй в поместье вовсе не был плодом его фантазии… и даже если был. Но те неосторожные взгляды, неловкие, но нежные касания и нелепая беготня друг от друга, причина которой раньше казалась ему такой очевидной — они-то точно случились наяву… Неужели виной всему могли быть не просто смущение и чрезмерная щепетильность учителя, а что-то совсем иное?..       Мо Жань украдкой обернулся через плечо. Однако суровое лицо делало Чу Ваньнина настолько холодным и неприступным, что воспрявший было духом Мо Жань вновь поник, посчитав себя самонадеянным глупцом.

***

      Легко найдя «Золотые цветы», они наконец вошли внутрь. Здание оказалось довольно высоким, первый этаж традиционно был отведён под ресторан, куда мог войти всякий, а вот отдельные комнаты с музыкой и танцами могли себе позволить лишь зажиточные постояльцы.       Едва переступив порог, Мо Жань отправился к хозяину: разузнать о госте по фамилии Сюй и попросить, чтобы тому доложили об их приезде. Чу Ваньнин же занял место за одним из свободных столиков. Украдкой наблюдая за ним, Мо Жань тут же обратил внимание, что столик, выбранный учителем, слишком широк для одного человека, и явно рассчитан на небольшую компанию. Раньше, до поездки в Шу, такое просто не пришло бы ему в голову — привыкший есть в одиночестве Чу Ваньнин оставил бы их с возницей вдвоём, а сам уединился бы в каком-нибудь безлюдном углу. Это открытие немного согрело Мо Жаню сердце.       Поскольку публика внизу собиралась не самая состоятельная, то и выбор блюд был невелик. Помимо свинины, тушёной в кисло-сладком соусе, риса и разнообразных закусок, тут подавали пельмешки с крабовым мясом, жареную лапшу и суп из ласточкиных гнезд. Отдельно можно было заказать фрукты, что Мо Жань, помня о любви учителя к сладкому, и собирался сделать.       — Этот недостойный просит прощения у господина бессмертного, — подбежавший слуга в вежливом поклоне замер перед Чу Ваньнином, — боюсь, с собаками у нас кушать нельзя.       — Вам и не придётся. Это не собака, а духовное животное, — тот и бровью не повёл. — Он ляжет под столом, и его присутствия никто не заметит.       Очевидно, не зная, что ещё прибавить, юноша сконфуженно потоптался на месте, поспешно принял заказ и ушёл, боясь разгневать столь важного гостя. Цзяо же поступил в точности так, как сказал Чу Ваньнин — залез под стол и лишь изредка высовывал наружу свой большой коричневый нос, вынюхивая угощение. На редкость послушный пёс, который своим поведением точно говорил — вот как надобно вести себя рядом с таким человеком, как Чу Ваньнин.       — Учитель, вы уже что-нибудь заказали? — спросил Мо Жань, осторожно присаживаясь напротив.       Он всё ещё не был уверен, хочет ли Чу Ваньнин обедать в его компании, но, судя по непроницаемому лицу, тот не возражал.       — Да, — он кивнул, тщательно вытирая палочки о лист шершавой коричневой бумаги, — если не хочешь свинину, выбери что-нибудь ещё.       Чтобы хоть как-то скрыть неловкость, Мо Жань уткнулся в меню. Бегая глазами по столбцам, про себя он умолял Небеса о скорейшем появлении старого возницы. Немногословность и холодность учителя тяготили Мо Жаня настолько, что он готов был провалиться в ад. В мыслях его скакали кони, а в сердце метались обезьяны, но он изо всех сил пытался выглядеть так, будто ничего не случилось.       — Надо же, у них есть ваше любимое вино, — Мо Жань с робкой улыбкой указал на список крепких напитков.       Цветы белой груши — вино, которое так нравилось учителю… Могло ли оно хоть немного поднять ему настроение? Или, разделив вкус любимого напитка, могли бы они вновь хоть немного, но сблизиться?.. Впрочем, учитывая обстоятельства, сам Мо Жань предпочел бы сюэ-цзю — напиться до беспамятства ему всё равно никто бы не позволил.       — Если учитель не против, я… Я бы выпил с вами, — осмелев, всё же попросил Мо Жань, поднимая взгляд.       — Полагаю, одного кувшина будет вполне достаточно, — сухо произнёс Чу Ваньнин.       — Достаточно для чего? — не понял Мо Жань и тут же прикусил язык.       Кроме того, что вопрос вышел дурацким, он ещё и прозвучал как-то уж очень двусмысленно.       — Чтобы уложить в постель, — быстро ответил Чу Ваньнин, но смешался, а мочки его ушей слегка порозовели. — Вино… оно хорошо усыпляет, — вернув себе самообладание, Чу Ваньнин гневно сверкнул глазами и чересчур резко добавил: — Ты ведь постоянно жаловался, что дорога до Шу слишком длинная.       Мо Жань и впрямь несколько раз беззастенчиво стенал по этому поводу — лишь бы учитель даже не помышлял о возвращении, пока не наберётся сил. Кто же знал, что Чу Ваньнин не забудет об этом позорном фальшивом нытье.       — О, точно, что-то припоминаю… — невзирая на всю свою напряжённость, Мо Жань едва не прыснул со смеху.       Сказав первое, что пришло в голову, учитель явно разозлился, но Мо Жань почему-то находил это забавным и даже милым. В сущности, в его словах не было ничего особенного. «Уложить в постель» — безобидная фраза, но то ли обстоятельства прошлой ночи, то ли бесстыжая натура Мо Жаня делали их разговор таким смущающим.       — Мне нужно отойти. Вино закажешь сам. — Чу Ваньнин резко поднялся из-за стола.       Судя по бровям, сердито сведённым к переносице, настроение учителя только ухудшилось. Как раз в этот момент им принесли закуски, но Чу Ваньнин даже не взглянул на еду.       — Учитель, я… — «огорчил вас?» хотел спросить Мо Жань, но тут же был нетерпеливо прерван.       — Ешь и не болтай, — Чу Ваньнин отвернулся. — Я скоро вернусь.       «Можно подумать, это я ляпнул про дурацкую постель, — Мо Жань, насупившись, обиженно уставился на заполнившие стол тарелки. — И что теперь, будешь бегать по городу, пока я не напьюсь тут и не усну?»       — Принесите нам кувшин Цветов белой груши, — обратился Мо Жань к слуге, — а лучше принесите-ка два.       «Это чтобы меня вырубило наверняка», — добавил он уже про себя.       Сам Чу Ваньнин никогда не пьянел, а вот Мо Жань не имел столь полезного дара, особенно в нынешнем теле. Забыться беззаботным хмельным сном казалось весьма заманчивой идеей. Уж слишком много опасных мыслей роилось в голове.       В последний раз Мо Жань пил это вино, когда Чу Ваньнин умер. Стоило забыть ту ядовитую горечь, смыть её вкус навсегда — ведь в этой жизни учитель никогда не умрёт от его руки.

***

      Когда старик Сюй наконец спустился в обеденный зал, Мо Жань за обе щеки уплетал тонкие рулетики Чуньцзюань, поджаренные поваром до хрустящей корочки. Чу Ваньнин, вернувшийся почти одновременно с Сюй Луном, был подчёркнуто вежлив со стариком, но выглядел при этом мрачнее тучи.       — Даю руку на отсечение, что бессмертный мастер никогда не пробовал самого знаменитого местного блюда — вкуснейшего копчёного гуся! — сказал старик, с удовольствием принимаясь за еду. — Гусь этот, скажу я вам, так и тает во рту.       — Зачем нам два кувшина, я же велел купить один? — так ничего ему и не ответив, Чу Ваньнин строго взглянул на Мо Жаня исподлобья.       Признаться, что решил напиться до беспамятства, Мо Жань не решился — уж очень пристальный у учителя был взгляд, словно он теперь в каждом его поступке видел недобрый умысел.       — Я подумал прихватить второй с собой, если учителю захочется смочить горло после дороги, — Мо Жань пожал плечами, стараясь выглядеть непринуждённо.       Он не знал, что ещё придумать в оправдание, но, судя по поджатым губам, его заботой Чу Ваньнин не особо проникся. Тем временем старик Сюй молча жевал своего гуся, с интересом поглядывая то на одного, то на другого.       — Смотрю, у бессмертных господ выдалась неспокойная ночка, — сочувственно произнёс он, отправляя в рот особенно жирный кусок. — Выглядите так, словно и вовсе не сомкнули глаз.       От его замечания щёки Мо Жаня сначала порозовели, а после сделались бледными, как у мертвеца. Вопрос, чем таким они занимались ночью, звучал в их обстоятельствах более чем бестактно.       — Не понимаю, о чём вы, — резко ответил Чу Ваньнин и добавил, глядя на Мо Жаня, который едва не поперхнулся ютяо: — Лично я спал как убитый.       Мо Жань подумал, что из-за тёмных кругов под глазами их вид и впрямь трудно было назвать «цветущим», но старику не стоило так прямо говорить об этом. В конце концов, подобное замечание могло не только смутить, но и ещё больше расстроить учителя — человека, привыкшего в любых обстоятельствах выглядеть безупречно.       — Что ж, надеюсь, лечение и правда пошло вам на пользу, — с некоторым сомнением сказал Сюй Лун.       — Вероятно, я устал от безделья, — холодно ответил Чу Ваньнин, и за столом вновь воцарилось молчание.       Чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу, Мо Жань подлил Сюй Луну вина и спросил как можно более беззаботным тоном:       — Дедушка Сюй, а чем вы занимались всё это время? Нас ведь так долго не было.       Словно ожидая вопроса, немного захмелевший старик приосанился и, хитро улыбнувшись, ответил со свойственным ему простодушием:       — Молодой господин Мо, верно, думает, что этот Сюй всё время пил вино да играл в кости? А вот и нет! Этот черепаший сын здесь, в Янчэне, присмотрел себе жену.       — Жену? — Мо Жань был искренне удивлён. — Да как же… серьёзно?!       — А почему нет? — гордо уставился на него тот. — Разве я не мужчина, или настолько стар, что не смогу завести детей? Чтобы вы знали, молодой господин, этот благодатный корень, — он указал на свой пах, — ещё полон сил, и при виде хорошенькой женщины рвётся в бой, как могучий Гуань Юй!       Он громко рассмеялся, стукнув ладонью по столу. Поскольку в голову старика, очевидно, ударил хмель, одно только Небо знало, каких ещё непристойностей он мог наговорить в присутствии и без того злого и смущённого Чу Ваньнина.       — Господин Сюй, прошу, следите за языком, — глаза феникса гневно сверкнули.       Мо Жань прекрасно понимал, что именно сегодня в присутствии этого учителя ни о каких «благодатных корнях» лучше даже не заикаться. Однако опьяневший старик Сюй, разумеется, ни о чём не подозревал, и потому сболтнул лишнее.       — Ох, этому Сюю, право, так неловко, — тут же соскучившись лицом, потеребил он жидкую бородку. — А всё моя Минчжу, каждый миг о ней думаю, больно уж хороша эта почтенная вдовушка. Слишком уж она… аппетитная.       Старательно подбирая слова, он жестом обрисовал впечатляюще пышные формы своей избранницы.       Чу Ваньнин так крепко стиснул чашу с вином, что та, казалось, может в любой момент обратиться в жалкую горстку пыли. Хотя Мо Жань был искренне рад за старика, ещё недавно жалующегося на одиночество, испытывать терпение учителя ему не хотелось.       — Дедушка Сюй, этот Мо искренне рад за вас, — улыбнулся Мо Жань, ненавязчиво подталкивая к старику тарелку с закусками. — Должно быть, Небеса вам благоволят.       Мо Жань надеялся, что на этой пустой любезности всё и кончится, но не тут-то было.       — Верно-верно! — радостно закивал Сюй Лун и, бесхитростно утерев рот ладонью, наклонился поближе к Мо Жаню и важно произнёс: — Но всё же с этим делом лучше не затягивать, господин Мо, хороших-то невест быстро расхватают! И останутся в лотке с капустой одни лишь старые, увядшие кочерыжки! На кой тебе уродливая старуха, пускай даже знатная?!       Мо Жань растерянно улыбнулся, краем глаза заметив, как Чу Ваньнин отчего-то ещё больше нахмурился и помрачнел.       — Ты парень видный, выбирай девку с умом, — причмокнув, старик Сюй прищурился и добавил, зачем-то важно подняв палец к небу: — Хорошенькую, добрую и юную!       На ум Мо Жаню совсем некстати полезли воспоминания об их призрачной свадьбе с учителем. Да, с хорошенькой, доброй и юной женой ему не повезло в обеих жизнях, но не то чтобы Мо Жань сожалел… Если так подумать, ему нравилось всё ровно противоположное. Ни возраст, ни характер, ни суровая внешность Чу Ваньнина не остужали его любовный пыл, а, напротив, раздували этот костёр до небес из пары искорок.       Осторожно скосив взгляд, Мо Жань отметил напряжённого Чу Ваньнина, гневно поджавшего губы. Как бы пьяному старику ни пришлось бежать к своей Минчжу со всех ног, в один миг протрезвев от ужаса…       — Спасибо за совет, дедушка Сюй, но я не намерен…       — Не намерен тратить время на пустую болтовню, — перебил его Чу Ваньнин, с громким стуком опустив чашу с вином. — Нам нужно как можно скорее оказаться в Шу. Мо Жань, если ты доел, расплатись с хозяином.       — Вот и я о чём! — неожиданно радостно хлопнул в ладоши Сюй Лун, точно ребёнок. — Жениться на старухе — точно жениться на мастере. Будет вечно поучать тебя и указывать, что делать, что правильно, а что нет! Сделай то, поди туда… Нет, господин Мо, ни в коем случае не женись на старой злой деве! Женщина должна быть с характером кротким и мягким, как у моей Минчжу!       …       Мо Жань оцепенел, а его язык точно прилип к нёбу, не желая издать ни звука. Что ни скажи — прозвучит хуже некуда и не спасёт ситуацию.       Я вовсе не намерен жениться… снова.       Мне вовсе не нравятся хорошенькие и юные.       Пожалуйста, не толкайте моего учителя на убийство, напоминая о свадьбе.       Но, выпалив эту горячую тираду, старик Сюй неожиданно уронил голову на стол и захрапел, подложив ладонь под щёку, точно умилительная статуя Будды в бедном храме.       — Учитель, похоже, в таком состоянии дедушка Сюй никуда нас не довезёт, — Мо Жань пристыженно улыбнулся, точно в этом была его вина. — Можно найти другого возницу, но бросать его тут одного тоже нехорошо… Похоже, старик совсем не умеет пить.       Чу Ваньнин тяжёлым немигающим взглядом смотрел на мирно сопящего и не подозревающего ни о чём Сюй Луна. Затем он вдруг отвернулся и, сделав пару глотков вина, холодно произнёс:       — Переночуем тут и выдвинемся на рассвете.       Мо Жаню ужасно хотелось сказать что-нибудь, что ободрит и расслабит учителя, вынужденного наблюдать за этим похабным зрелищем, но на ум как назло ничего не шло. С тоской наблюдая, как учитель украдкой скармливает Цзяо куски курицы, Мо Жань решил промолчать.       — Учитель, я позабочусь о комнате для нас, — вдруг спохватившись, произнёс Мо Жань, поднимаясь.       Он сказал «нас» скорее бездумно, привыкнув делить крышу над головой с учителем — иногда в переполненных дешёвых гостиницах на пути просто не оставалось иного выбора — поэтому строгий голос Чу Ваньнина подействовал на Мо Жаня, как опрокинутое на голову ведро ледяной воды.       — Что ещё за «нас»? — он грозно сощурился. — Мо Вэйюй, я пока ещё твой учитель, и собираюсь занять комнату один. Переночуешь со стариком Сюем. Ночь на полу тебя не убьёт.       «Пока ещё?.. — от волнения и страха душа Мо Жаня примёрзла к нутру. — Да что, блять, такое он задумал?!»       Мо Жаню было плевать, даже отправь учитель его спать в конюшню среди лошадей, но это злое «пока ещё» выбило у него почву из-под ног. Он просто беспомощно смотрел, как подоспевший слуга уводит Чу Ваньнина вверх по лестнице. Сорвавшийся с места щенок бросился следом, задорно виляя хвостом. Мо Жань стоял один посреди гудящего обеденного зала, с болью и тоской глядя им вслед. Он вовсе не думал о том, где станет спать этой ночью. Всё было неважно. Если учитель более не желал его видеть — ничто не имело значения.

Прольётся с неба до-о-ождь ты молча с ним уйдёшь… крик рвётся из душ-и-и, нет, не вернёшься ты-ы-ы…

      Чей-то хмельной хриплый голос заунывно затянул слова глупой любовной песни, и несколько человек охотно начали подпевать. Мо Жань будто очутился посреди дурацкого спектакля, где ему отвели незавидную роль в белой маске. На какой-то миг Мо Жань снова ощутил себя жалким ребёнком-попрошайкой, презираемым и гонимым всеми вокруг, вот только теперь ему некого было винить, кроме самого себя.       — Дедушка Сюй, — едва выйдя из оцепенения, Мо Жань потянул окончательно обмякшего старика за рукав, — давайте-ка я помогу вам дойти до комнаты. Завтра нас ждёт долгий путь, а вы так… устали, что на ногах не стоите.       — Я… я в порядке… — с трудом разомкнув заспанные глаза, Сюй Лун оживлённо затряс головой. — Молодой господин Мо… мне, право же, как-то неловко…       — Пустое, — кое-как оторвав старика от стола, Мо Жань ловко закинул его себе на спину.       Лестница наверх казалась довольно крутой — не хватало ещё, чтобы пьяный «жених» упал с неё и свернул себе шею.       Проходя мимо столика владельца гостиницы, Мо Жань собирался лишь вежливо поздороваться, но не тут-то было. Маленький, похожий на усатую мартышку человек с нарочито вежливой улыбкой преградил ему дорогу.       — Молодой господин, прошу меня простить, но вам надобно отметиться в книге посетителей. Если вы уважаемый гость уважаемого господина Сюя, нашему магистрату потребуется знать ваше имя и род занятий.       Он с поклоном протянул Мо Жаню деревянную табличку и видавшую виды кисть.       — Это ещё зачем? — искренне не понял тот.       В Учане, Шу да и других городах владельцы гостиниц интересовались лишь своевременной оплатой комнат, личности же постояльцев их совершенно не заботили. Указать в гостевой книге свои имена просили разве что у останавливающихся на ночлег известных поэтов или художников, да и то лишь для того, чтобы при случае похвалиться перед другими гостями.       — Прошу меня простить, но что, если молодой господин, как бы это сказать… — хозяин многозначительно поднял тонкие, точно нарисованные тушью брови, — словом, вдруг вы изволите оказаться преступником, за голову которого магистратом обещана награда. Я, разумеется, ни в чём не подозреваю молодого господина, но окажись вы, к примеру, мятежником, насильником или отцеубийцей, гостиницу непременно закроют, а я этого вовсе не хочу.       Потрясённый таким буднично произнесённым подозрением Мо Жань просто молча взял протянутую кисть и написал то, что требовалось, но по спине пробежал липкий холодок. Неужели тяжесть его грехов настолько велика, что даже какой-то ушлый владелец захудалой гостиницы чует грязное преступное нутро Мо Жаня?       На самом деле подобная практика была обычным делом во многих приграничных городках, где бдительные хозяева записывали каждого посетителя, среди которых и впрямь мог затесаться желающий пересечь границу беглый преступник. Но Мо Жань об этом попросту не знал, а потому шёл до комнаты старика с упавшим сердцем.       Заботливо уложив старика в постель и накрыв тонким одеялом, Мо Жань некоторое время стоял, бездумно разглядывая стену перед собой. Хотя предыдущая ночь выдалась почти бессонной, а в комнате нашлась аккуратно свёрнутая в рулон циновка, спать ему вовсе не хотелось.       Мо Жань вдруг понял, что боится — по-настоящему боится впервые с тех пор, как переродился и решил начать жизнь заново. Боится потерять с таким трудом обретённое счастье — не от того, что умрёт сам или вновь переживёт смерть близкого человека. А от того, что больше никогда не сможет как следует объясниться и извиниться, донести свои чувства, в которых и сам порой не мог разобраться.       Можно ли вернуть утраченное доверие? Всё равно, что пытаться склеить разбитую фарфоровую чашу. Уродливые трещины всегда будут напоминать о совершённых проступках, как его лицо теперь вечно будет напоминать учителю о пережитом унижении.       Чу Ваньнин будет считать его грязным развратником, которому нет дела ни до чего, кроме собственного мимолётного удовольствия. Целыми днями пропадать в борделе со смазливой шлюхой, откровенно заигрывать с собственным шисюном, предаваться весенним играм в учительской постели, дерзко называя того по имени — разве для учителя это не одинаковые в своей омерзительности вещи, не имеющие никакого отношения к любви? Даже если в сердце Чу Ваньнина теплились хоть жалкие крохи ответных чувств, теперь он с горечью осознает, что Мо Жань их не достоин, и постарается его забыть.       Мнительный и неуверенный в себе Чу Ваньнин никогда не подумает, что Мо Жань, до верхов переполненный многолетней любовной тоской и вожделением, просто не нашёл в себе сил противиться нахлынувшим чувствам. Мо Жань вообще не мог представить себе Чу Ваньнина, теряющего рассудок от любви — знал ли он, как это бывает?       «Разве что тот поцелуй, — горько хмыкнул Мо Жань, — но я сам себе не верю, когда его вспоминаю».       Зная, что сейчас не лучшее время, чтобы показываться Чу Ваньнину на глаза, но всё же не в силах перебороть жуткий страх, Мо Жань тихо вышел из комнаты. По дороге он поймал мальчишку-слугу и спросил, куда отвели его учителя, «заклинателя в белоснежных одеждах». Такого гостя ни с каким другим бы не спутали, и слуга охотно указал ему путь.       Мо Жань неловко топтался под дверью, не решаясь постучаться. Оттуда не доносилось ни звука — вдруг утомлённый дорогой учитель решил вздремнуть?       Каким же высокомерным, наглым и бесцеремонным Мо Жань был когда-то давно — даже самой смерти смеялся в лицо. Вырыл себе могилу и добровольно лёг в неё, отняв у людей даже радость убить его и поквитаться за причинённое горе. А теперь просто не мог попросить прощения у человека, которым дорожил больше всего на свете — потому что понимал, что прощать его вовсе не обязаны.       «Простит или нет — узнаешь, когда попросишь прощения», — в ушах будто зазвучал ехидный голос старика, и Мо Жань невольно вздрогнул.       Осмелев, он постучал без особой надежды на то, что его впустят, а не грубо пошлют прочь. Однако Чу Ваньнин внезапно разрешил ему войти. Возможно, он просто подумал, что без острой нужды провинившийся ученик ни за что не решится прийти, вот только едва ли понимал, чего на самом деле хочет Мо Жань.       Чу Ваньнин стоял перед столиком, на котором разложил небольшой холщовый мешочек и задумчиво перебирал его содержимое, по очереди рассматривая наполненные жидкостью склянки. Хотя из-за плотно закрытых ставень в комнате царил полумрак, учителя это не волновало.       — Мо Жань, что ты хотел? — не отрываясь от своего занятия, холодно бросил он.       Опустив голову, Мо Жань смущённо топтался на месте. Молчать дольше — только злить учителя, но он никак не мог заставить себя начать этот разговор.       — Учитель, я похож на убийцу или насильника? — неожиданно для себя выпалил Мо Жань.       Чу Ваньнин замер. Медленно обернувшись, он взглянул на Мо Жаня, и на мгновение его лицо показалось ему растерянным. Должно быть, учитель ожидал очередной глупости или нелепого предложения в духе «давайте заглянем на горячие источники, вдруг вы недостаточно отдохнули» — но точно не чего-то подобного.       — Что за чушь? — нахмурив брови, недоуменно произнёс Чу Ваньнин. — Если ты на кого и похож, то на дурака, не знающего, зачем человеку голова.       Мо Жань лишь улыбнулся уголками губ, но промолчал.       Будто что-то поняв, Чу Ваньнин бросил тем же холодным голосом, но его неприязнь, казалось, теперь была направлена вовсе не на Мо Жаня:       — Тебе что-то сказали? Эти люди невежественны и глупы, если судят о ком-то по внешности, — передёрнув плечами, Чу Ваньнин подошёл к окну, словно намереваясь открыть ставни. В комнате было нестерпимо душно, по спине и лбу Мо Жаня уже градом струился пот. — Если они смеют бросаться подобными обвинениями, стоит поставить их на место!       Видя, как учитель не на шутку гневается оттого, что кто-то посмел назвать Мо Жаня «убийцей» и «насильником», тот испытал прилив невероятной любви и горечи одновременно. Чу Ваньнин не стал говорить банальные фразы: ты ученик благородной школы Пика Сышэн, племянник глубоко уважаемого в Учане человека, как они смеют так дерзить! Нет, учителя оскорбляла сама лицемерная людская природа и несправедливость. Даже злясь и стыдясь случившегося на горе Лофу, он ни на минуту не усомнился в Мо Жане — да, бесстыжий, наглый, развратный, но всё же не преступник, не безнадёжный демон, место которому в тюрьме или даже в аду…       Казалось, это была последняя капля, упавшая в переполненный бурлящий котёл чувств.       — На самом деле они правы, — горько усмехнулся Мо Жань, чувствуя, как сильно забилось сердце.       Если бы только учитель знал, насколько они правы.       — Я очень плохой человек, учитель, — не дав ему ответить, произнёс Мо Жань, почти упиваясь незнанием Чу Ваньнина, который считал несносный характер и распущенность самым худшим, что есть в его ученике. — И совершил много того, чего нельзя простить… Я так виноват… Так сильно виноват…       Стало настолько тихо, что до них долетели обрывки злой ругани: хозяин отчитывал ненароком заснувшего мальчишку-слугу на первом этаже. Голоса мальчика было не слышно, потому что совершенно неважно, что он скажет в своё оправдание… Пара крепких затрещин, и всё вернётся на круги своя. Мо Жань ему почти завидовал.       На самом деле он хорошо его понимал: от такой духоты глаза слипались, точно их смазали смолой. И даже если спать Мо Жаню строго запрещали, на какое-то сладкое мгновение он всё равно забывался, готовый прикорнуть прямо на грязном полу собачьей клетки, в которой его держали. И мог проснуться от вылитой на голову ледяной воды или смердящих помоев.       Те дни были одним нескончаемым кошмаром. И теперь Мо Жаню казалось, что по-настоящему он проснулся вовсе не тогда, когда добрый дядюшка Сюэ забрал его с улицы и окружил заботой. Очнулся от кошмара он в тот день, когда встретил под цветущим деревом заклинателя, чьё лицо до щемящей боли в сердце напомнило ему единственного в жизни близкого человека.       Он счёл это судьбой, знаком свыше, благословением Небес, решивших, что с Мо Жаня хватит несчастий и потерь.       И вот он всё испортил. Снова.       Мо Жань тяжело упал на колени. Услышав глухой стук позади, словно повалился мешок с мукой, Чу Ваньнин напряжённо замер, а затем обернулся, почему-то так и не открыв ставни.       — Учитель, ты очень сильно злишься, я знаю, — как Мо Жань ни старался говорить уверенно и твёрдо, язык заплетался, а слова звучали глухо и торопливо. — Быть может, уже ничто не вернёт твоё доверие к этому бестолковому ученику, павшему столь низко, но я… я… В самом деле не желал ничего плохого.       «Какие жалкие оправдания, Мо Вэйюй. Ты просто скулишь, как пёс, боящийся хозяйского сапога. Вот только сапог был бы предпочтительней, а тебя скорее просто вышвырнут на улицу, чтобы реже попадался на глаза».       Низко склонив голову, Мо Жань уже не мог видеть выражения лица учителя, даже его позу. Он видел только трещины на дощатом полу и малодушно хотел просочиться в них и исчезнуть.       — Чувства этого ученика к учителю совершенно недопустимы и выходят за рамки дозволенного, — Мо Жань выдавил слова через силу, потому что, какой бы ни была царившая в их мире мораль, его разум яростно отвергал её даже сейчас, не видя в любви никакого преступления. — Я не могу вырвать их из своего сердца, как сорняк, но больше ни единым поступком не кину тень на репутацию учителя и не унижу его своей несдержанностью. Этот ученик глубоко сожалеет, что ты… узнал всё… вот так.       Ох, если бы только он сам верил тому, что говорил — а ему ещё предстояло убедить в этом Чу Ваньнина, который до сих пор не проронил ни звука. Но плевать — Мо Жань готов был врать, валяться у Чу Ваньнина в ногах и обещать что угодно. Как он больше никогда в жизни не обратится к нему столь непочтительно, как не станет искать случайных прикосновений, как не позволит себе ни единой непристойной мысли… Будто волк, пытающийся убедить пастуха, что не тронет овец и будет сыт одной лишь травой.       — Я запру их в сундук и выброшу ключ, утоплю его на морском дне и никогда о том не напомню. Только, прошу… Не надо меня ненавидеть. Учитель, умоляю… — сдавленным, охрипшим от отчаяния голосом бормотал Мо Жань, не смея поднять голову. — Умоляю, не надо меня ненавидеть. Я не вынесу этого снова…       «Снова» вырвалось само собой, протянулось длинной костлявой рукой из прошлого и схватило Мо Жаня за горло.       — Кто сказал, что я тебя ненавижу? — когда учитель наконец заговорил, его тихий голос вовсе не показался Мо Жаню наполненным презрением или гневом. — Что… за чушь?       Мо Жань решился осторожно поднять на него взгляд. Чу Ваньнин по-прежнему стоял к нему спиной, но смотрел не прямо перед собой, а вбок, будто не решался отвернуться или наконец взглянуть бесстыжему в глаза.       — Значит, вы не откажетесь от этого ученика? — с надеждой спросил Мо Жань, всё ещё стоя на коленях.       Взгляд наконец повернувшегося Чу Ваньнина был красноречивее любых слов. Мо Жань глупо таращился на него, улыбаясь, будто помилованный заключённый, к чьему горлу уже приставили меч. Переполненный благодарностью, он хотел было что-то сказать, но Чу Ваньнин вдруг резко выпалил:       — Больше ничего не говори! Молчи!       И сердито отвернулся к окну.       Мо Жань удивился, но не подал вида, лишь послушно закивал, готовый согласиться с чем угодно. На самом деле учитель выглядел так, будто это ему было страшно, будто это он боялся услышать окончательный приговор. В нём не читалось ненависти или презрения, нет, учитель… был сильно смущён. Мо Жань наконец это понял. Смущён до такой степени, что не знал, куда деть свои руки, как взглянуть Мо Жаню в лицо, и что ещё сказать. Велев молчать, сам он будто хотел что-то спросить, но не мог найти нужных слов.       Почему?       Что так взволновало тебя, учитель? Разве чувства этого ученика — не позорное пятно, которое ты предпочёл бы стереть и никогда не вспоминать?       Обдать холодной насмешкой и презрением, да даже высечь Мо Жаня, точно сотворённое им было сродни порче хозяйского сада или краже денег, было бы уместнее. Мо Жань ведь не сопливые любовные стихи ему посвятил, а осквернил самым низменным образом, и теперь стоит на коленях и лепечет о глубоких чувствах…       Но учитель его не возненавидел.       Ещё недавно Мо Жань тайно мечтал, что в ответ на признание учитель не изобьёт его до полусмерти, а смутится и растеряется, и теперь наблюдал это воочию, точно Небеса испытывали его выдержку, исполняя лишь самые безнадёжные и глупые желания.       Мо Жань ужасно хотел подползти к нему прямо так, на коленях, поцеловать кончики длинных дрожащих пальцев, которые тот безуспешно пытался спрятать за рукавами, прижаться щекой к ладони и потереться, будто собака. Возможно, Мо Жань всё же сошёл с ума. Но каким же заманчивым было это безумие…       Будь на месте Чу Ваньнина кто угодно другой — даже Ши Мэй — вот так смущённо комкающий рукава собственной одежды, неловко отводящий взгляд и не знающий, что сказать в ответ на признание, за которое и целый день пороть было мало, Мо Жань первым же делом безжалостно вынес бы вердикт — стоящий перед ним человек тоже влюблён или хотя бы желает его. Сколько раз он видел подобное в исполнении других людей. Тех, кто терял от него голову, тех, кто был одержим его телом, тех, кто самодовольно мечтал завоевать его сердце. Но сейчас перед ним стоял его учитель, Чу Ваньнин, и Мо Жань со страхом вновь подбирался к подобной мысли.       Учитель, ты в самом деле хоть немного, хоть капельку… неравнодушен ко мне? Или этот достопочтенный всё же рехнулся после твоей смерти в прошлом? Когда я чуть не умер от яда, ты действительно поцеловал меня первым? Ты не выгнал меня из постели, потому что я невольно… пробудил в тебе ответное желание? Хоть что-то из всего этого — правда?       Мо Жань решил, что с последним всё же перегнул палку. Даже если чувства Чу Ваньнина к нему выходили за рамки дозволенного, он всё ещё был бесконечно далёк от всего плотского и порочного. Представить, что возвышенный и праведный Чу Ваньнин сгорал от вожделения, не имея возможности прикоснуться в ответ? Мо Жань решил не обманываться.       — Спасибо. Спасибо, учитель, — Мо Жань позабыл, что обещал «ничего не говорить», но Чу Ваньнин, кажется, не рассердился.       Мо Жань вообще больше ничего не мог прочесть по его лицу, вдруг превратившемуся в непроницаемую театральную маску. Понимая, что учителю нужно побыть наедине с собой, Мо Жань ещё раз тихо извинился и, отвесив глубокий поклон, вышел за дверь.       Он медленно шёл до своей комнаты, точно пьяный, с блуждающей улыбкой на лице. Подобно тому, как напившийся вдрызг человек совершает какое-нибудь опасное безумство, поначалу он пребывал в хмельном блаженстве. Осознание случившегося настигнет его позже, скрутит внутренности в тугой узел и, быть может, заставит глубоко сожалеть и раскаиваться — но сейчас всё это было неважно.       В глубине души он боялся, что его учителю совершенно неважна причина, по которой Мо Жань делал то, что делал. Пытался ли он украдкой сорвать его поцелуй из-за всепоглощающей любви, или от природной глупости и неразборчивости — какое Чу Ваньнину вообще до этого дело?       Глупое желание выглядеть в глазах любимого человека хотя бы немного лучше, или дурацкая надежда на взаимность — что бы им ни двигало, Мо Жань с горечью осознавал, что никогда не узнает мыслей Чу Ваньнина.       Мо Жань не мог быть искренним до конца и попросить его — «пожалуйста, полюби меня». Поэтому умолял хотя бы не ненавидеть.

***

      Чу Ваньнин так и не открыл ставни.       Порой нерадивый хозяин спускается в подвал и зажигает там масляную лампу: крысы бросаются врассыпную, по каменным стенам змеятся трещины, а кругом лишь вонючая серая пыль, паутина и разбитые осколки позабытого когда-то глиняного кувшина. Казалось, дневной свет непременно безжалостно выставит напоказ все чувства Чу Ваньнина, всю его уродливую, грязную суть.       Любой, кто в этот момент увидит его лицо, сразу же всё поймёт.       Он зачем-то вернулся к столику с разложенными снадобьями, бездумно схватил одну из склянок, опустил в мешок, затем вновь вытащил обратно и схватился за другую. Когда одна из драгоценных склянок чуть не выпала из дрожащих рук, Чу Ваньнин точно пришёл в себя. С трудом восстановленные силы будто разом оставили его, и он тяжело опустился на кровать.       Чу Ваньнин не верил тому, что услышал, просто не мог уложить это в своей голове. Всё это время его сердце билось как сумасшедшее, а в голове крутились только обрывки сказанных Мо Жанем фраз.       Неподобающие чувства? Не может вырвать их из сердца, запрёт в сундук?! Это что, очередной жестокий розыгрыш?       Но каким бы отталкивающим и недостойным любви себя ни считал Чу Ваньнин, даже он больше не мог отрицать очевидное — пускай Мо Жань не сказал «я люблю вас» прямо, всё и так было ясно. Сомневаться можно было только в глубине и силе этих чувств, ведь юная душа так изменчива, так порывиста… Сегодня возлюбленный — средоточие счастья на земле, а завтра — пустое место. Разве не этому посвящены почти все глупые песни и стихи о любви, к которым он столь презрительно относился? И разве Мо Жань все эти годы не давал понять, кто царит в его сердце — так что же изменилось?       Чу Ваньнин внезапно вспомнил подслушанный в полубреду разговор, который почти стёрся из памяти. Мо Жань, с чьих губ торопливо и виновато слетело:       «Ши Мэй, мои чувства к тебе, они другие».       На самом деле Чу Ваньнин просто не мог поверить, что кто-то полюбит его столь же преданно и беззаветно, как он сам любил Мо Жаня, и даже будь тот старше в два раза, ничего бы не изменилось.       Живо вспомнив согбенную спину Мо Жаня, упавшего на колени и не смеющего поднять голову, Чу Ваньнин внутренне содрогнулся. В его голосе было столько горечи, столько потаённой надежды и любви, что Чу Ваньнин задохнулся от нахлынувших чувств и осознания.       Как же теперь быть? Своей шокирующей откровенностью Мо Жань хотел загладить вину, дать понять, что вовсе не намеревался унижать учителя, но лишь усложнил их и без того запутанные отношения.       Разве сможет Чу Ваньнин просто выкинуть всё из головы в надежде, что Мо Жань, как и обещал, «одумается»?       Но ему придётся. Какой он к демонам учитель и уважаемый наставник, если теряет голову от неподобающих чувств? И вместо того, чтобы на все лады распинать себя, огромным усилием воли сдерживает рвущийся наружу щемящий восторг? Будь он простым человеком, не связанным никакими обязательствами и долгом, то просто купался бы в счастье оттого, что безответно любимый человек вдруг сознался, что у него тоже есть к нему чувства. И неважно, насколько они сильны и долговечны — когда-то Чу Ваньнин не рассчитывал даже на их жалкую крупицу.       Ваньнин.       Он вспомнил, как Мо Жань несколько раз произносил его имя, и смутился ещё больше.       Чу Ваньнин лежал на кровати, невидящим взглядом уставившись в потолок.       Никто никогда не любил его по-настоящему, и он сам долго не знал никакой любви, кроме любви к миру — к каждому живому созданию, что его населяло, к дуновению ветра и теплу солнца.       Пережив в далёком прошлом предательство от того, кого почитал за отца, он совершенно закрылся от людей и решил, что на самом деле просто не достоин любви. А позже убедил себя, что она не является чем-то необходимым, без чего нельзя прожить. Оберегать мир, защищать, охранять от зла — вот для чего он существовал и оттачивал навыки. Пока в его жизни не появился Мо Жань, Чу Ваньнин и не думал, что способен кого-то полюбить — выделять из толпы, ставить его жизнь выше прочих и своей собственной, а главное отчаянно нуждаться во взаимности, как бы ни убеждал себя в обратном.       Умоляю, не нужно меня ненавидеть.       Когда-то он ужасно боялся того же — что Мо Жань всё узнает и возненавидит его. До чего странно и нелепо было осознавать, что человек, чьей любви он так жаждал, и в которую не мог поверить, варился ровно в тех же страхах и сомнениях.       Не справляясь с накатывающими волной чувствами, Чу Ваньнин устало накрыл лицо ладонью. ______________________________________________________ Автору есть, что сказать: Мини-спектакль: «Степень изобретательности оправданий провинившейся псины в зависимости от гнева учителя». Мо Жань: Учитель, ты всё не так понял! Тебе приснился дурной сон, а утром я стирал твои простыни, потому что кто же ещё позаботится о тебе в этой глуши? На них было полно собачьей шерсти! Шкала гнева учителя: 20% Мо Жань: Учитель, ты всё не так понял! Этот ученик провёл ночь в глубочайшем раскаянии, вспоминая, сколько раз огорчал учителя! Простыни насквозь промокли от горьких слёз, и я постирал их, дабы скрыть свой позор! Шкала гнева учителя: 35%. Мо Жань: Учитель, ты всё не так понял! Это был не я, а мой злой двойник из другого измерения! Он лёг на вашу постель, чтобы меня подставить и опорочить! Тасянь-цзюнь (злобно): Не пизди, псина, я дрочил на учителя c безопасного расстояния и ничем себя не выдал! Шкала гнева учителя: 50% Мо Жань: Учитель, ты всё не так понял! Я попал под влияние жуткого проклятия, из-за которого мой *** начал страшно зудеть и чесаться! Именно это ты и слышал в ту ночь, а позвал тебя по имени я от отчаяния, что чесотка не проходит! Шкала гнева учителя: 75% Мо Жань: Учитель, ты всё не так понял! На самом деле в ту ночь я думал о Ши Мэе, а твоё имя назвал совершенно случайно! Шкала гнева учителя: 1000%. Чу Ваньнин сжигает гору вместе с хижиной и монастырём. Game Over.