Очищение сердца

Сказав, что отправляется спать, Цзинь Гуанъяо однако пошел в сторону противоположную своим покоям. Сняв ушамао и прикрыв плечи темной накидкой, он перестал быть похож на себя, как если бы полностью изменил облик: не приглядываясь и не поймешь в полумраке, кто это бродит посреди ночи. Стараясь держаться теней и, к счастью, никого не встретив, он прошел в самый конец коридора и спустился на этаж ниже, на первый подвальный уровень. Здесь не было жилых помещений, располагались только хозяйственные подсобки и несколько чистеньких и благоустроенных тюремных камер для высокопоставленных узников. Все они сейчас пустовали, кроме одной. Наступил тот час, когда сменялась стража. Обычно если судебное разбирательство было значительным и выходило за внутрисемейные рамки, охраняли преступника адепты разных кланов и в их число не входили представители того, к которому преступник принадлежал. Но так как дело Сюэ Яна стало неожиданностью, к нему не успели подготовиться и от традиции немного отошли. Опытных стражей из других кланов оказалось недостаточно, и у Ланьлин Цзинь появилась возможность поставить на некоторое время своих людей. Таким образом Цзинь Гуанъяо наконец получил возможность поговорить с Сюэ Яном. Впервые с тех пор, как того доставили в Башню Кои. Сюэ Ян спал. Скинув сапоги и верхнюю одежду, он вольготно вытянулся на кровати, прикрыв локтем лицо и закинув длинные ноги на бортик — ложе было для него маловато. Закрыв за собой дверь и кинув сразу два талисмана — один испускающий свет, другой приглушающий голоса, Цзинь Гуанъяо коснулся его плеча. — Просыпайся. Сюэ Ян недовольно застонал. — Ночь на дворе, какого гуя тебе нужно? — Мне очень жаль тревожить твой покой, — язвительно проговорил Цзинь Гуанъяо, — но я все же вынужден это сделать. Во всем дворце, по-моему, только ты спишь как ни в чем не бывало. Это несправедливо. Так что давай, просыпайся и будь как все. Сюэ Ян с неохотой поднялся и сел. Потер ладонями глаза. — Теперь доволен? На столике возле его кровати стоял кувшинчик с водой и лежала надкушенная лепешка из пресного теста. Сделав глоток воды и покосившись на сомнительное кушанье, Сюэ Ян спросил: — Пожрать принес? — Обойдешься. — Тогда я отправляюсь обратно спать. Болтать с тобой на голодный желудок я не расположен. Сюэ Ян снова завалился на кровать и закрыл глаза. — Не очень-то легко защищать тебя, когда ты в этом совсем не помогаешь, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — У нас всего пара часов, пока не сменится стража. Так что прекращай эти игры: мне нужно знать все, что произошло за то время, что вы с даочжаном носились непонятно где. В подробностях. Ты, может быть, не понял, но твое дело очень плохо. И после внезапного появления Не Минцзюэ еще больше усложнилось. Сюэ Ян довольно улыбнулся. — Глава Не очень горяч, — томно протянул он. — У меня аж дух захватило, когда он приставил саблю к моему горлу. Теперь кое-что становится понятней… Он приоткрыл один глаз, насмешливо глянув на Цзинь Гуанъяо. — А я вот не могу понять, с чего ты нарываешься, — сказал тот, поморщившись. — Только от меня зависит, будешь ли ты жить или наконец сдохнешь, как давно должен был. Если тебя решат казнить, смерть от сабли Не Минцзюэ в самом деле покажется тебе сладкой. В последний раз осужденного сварили на площади на медленном огне. А он всего лишь был неудачливым грабителем. — Ты не дашь меня прикончить, — Сюэ Ян сложил руки под голову и снова закрыл глаза. — С чего мне переживать? Ты исхитришься и что-нибудь придумаешь. Очень забавно наблюдать, как ты вертишься, словно уж на сковородке, придумывая, что ответить на обвинения. Зачем мне помогать тебе? Будет не так интересно. Я верю в тебя, Яо-Яо, ты и так сможешь меня вытащить. Цзинь Гуанъяо почувствовал непреодолимое желание разбить кувшин о его голову. Он даже вообразил себе это в подробностях. То-то удивятся стражи, когда им придется разнимать драку. Сюэ Ян будет счастлив такому развлечению. Ему сейчас необходима хотя бы маленькая победа. Но он ее не получит. — Ты не представляешь, насколько мне хочется все бросить и позволить разбирательству идти своим чередом, — произнес Цзинь Гуанъяо с чувством. — Я безмерно устал от твоих выходок и от отцовских тоже. Вы оба надоели мне так, что уже плевать на все наши планы. Словно уж на сковородке? Неплохая идея! Я видел и такую казнь. Тут главное не жалеть масла. Человек очень шустро отплясывает, когда поджариваются его пятки и дивно вертится, когда не может больше стоять. Очень весело, горожане такое любят. — И правда должно быть весело. Жаль я не видел такого, — Сюэ Ян снова уселся на кровати, поджав ноги. Он улыбался светло и ясно, но в глазах его горел злой огонек. — Давай позабавим добрых горожан, да и сами развлечемся. Думаешь, я боюсь смерти или боли? Несколько мгновений они сверлили друг друга взглядами. — Хочешь сдохнуть — пожалуйста, — усмехнулся Цзинь Гуанъяо. — Только вот мне кажется, кое-что и тебя держит на этом свете. Тебя ведь не порадует, если сияющий даочжан выйдет из вашей игры победителем, верно? Сюэ Ян скрипнул зубами и пнул ногой столик, отчего тот отлетел к стене и с грохотом развалился на части. — Пытаешься разозлить меня? — прошипел он, с яростью глядя на Цзинь Гуанъяо. — Уже разозлил. Думаешь, хорошо знаешь меня? Я знаю тебя не хуже. Цзинь Гуанъяо махнул рукой сунувшемуся на шум стражнику, чтобы убирался. Талисман приглушал только голоса, оставляя в неприкосновенности прочие звуки. — Ты позволил ему себя схватить и притащить за шкирку, как нашкодившего щенка. Что он такое, этот даочжан? Как ему удалось? Ты же сказал мне, что не оставил следов! — Я и не оставлял, — процедил сквозь зубы Сюэ Ян. — Демон оставил след. Цзинь Гуанъяо открыл рот, но не нашелся, что сказать. — Даочжан проследил за сучьим выблядком до самого Диюя, вытащил и заставил отвечать на вопросы, — неспешно продолжал Сюэ Ян, с удовольствием наблюдая его растерянность. — Он подчинил демона... — пробормотал Цзинь Гуанъяо. — Ага. Того самого, что срать хотел на нашу печать, глумился и развлекался, и разделался с кланом Чан, заставив их всех как свиньи визжать от ужаса и выблевывать желчь. А потом сбежал. Едва не прикончив меня. К счастью, меня напугать до смерти не так-то просто. Перед глазами Цзинь Гуанъяо как наяву предстала тонкая, словно лезвие меча, фигура Сяо Синчэня, его нежный лик, невинный взгляд и ласковая улыбка. Даочжан вызвал демона и заставил служить себе так легко, будто это ничего ему не стоило. Как такое возможно? Цзинь Гуанъяо сделалось жутковато. Сюэ Ян тихо засмеялся, будто прочитал его мысли. Использовать Темную печать, чтобы подчинить себе кого-нибудь позначительней лютых мертвецов, им хотелось давно. Сюэ Ян долго работал и с записями Старейшины Илина, и что-то придумывал сам, рисуя символы и составляя заклятия, и закачивая в Темную печать нужное количество энергии. Справиться с таким мощным существом, как один из служителей ада, требовало поистине виртуозных навыков и недюжинной силы. В конце концов Сюэ Ян решил, что сможет… Он так давно пестовал мечту уничтожить клан Чан, что это стало у него навязчивой идеей и сделалось едва ли не делом всей жизни. Сюэ Ян хотел совершить свою месть каким-нибудь особенно затейливым способом. Призвать демона, питающегося страхом, заставить его служить себе и приказать убить одного за другим членов клана Чан выглядело заманчивым, и могло к тому же совместить приятное с полезным. Но ничего не вышло. Демон явился на зов, так что часть замысла все же осуществилась. А дальше он вел себя так, как ему хотелось, в полной мере показав умение вызывать невыносимый ужас у людей, пожрав его, и довольным вернувшись в свои пенаты. Сюэ Ян едва смог унести ноги, — Темная печать все же защитила его, — но он не управлял ничем, что происходило в поместье Чан. Вернувшись в Ланьлин Цзинь, Сюэ Ян заявил, что погибли все, кто там был. Но он не знал этого наверняка. И вышло так, что кто-то из прислуги сумел-таки ускользнуть. При известной доли дотошности найти этих людей не составило труда. Что даочжан и проделал. Свидетели, две женщины и один подросток, спасшиеся из поместья клана Чан, рассказали на Совете кланов ужасающие подробности того, что им пришлось пережить и дружно, как один, указали на Сюэ Яна как на темного заклинателя, вызвавшего злого духа. Цзинь Гуанъяо пытался поставить их слова под сомнение и почти убедил глав кланов, да и самих свидетелей, что посреди ночи да еще и в панике сложно разглядеть убийцу и запомнить его внешность. Мальчик, правда, вспомнил одну значительную деталь — перчатку, которую якобы заметил на руке темного заклинателя. Но и это можно было оспорить: на руке Сюэ Яна и сейчас была перчатка, ее несложно было увидеть, а дальше включилось воображение, — нет-нет, никакого злого умысла, просто таковы уж люди, что они склонны выдумывать разное, когда хотят доказать свои слова, особенно это касается юных неокрепших умов. В общем, все было относительно неплохо до появления Не Минцзюэ... Демон в качестве свидетеля не выступал. Хотя это, безусловно, был бы лучший обвинитель, выражать сомнения в заявлениях которого не решился бы даже Цзинь Гуанъяо. Впрочем… Демоны ведь еще никогда не участвовали в делах людей в таком вот качестве. Ни в одном из сводов законов не обозначено, можно ли вообще вызвать их в суд и принимать ко вниманию их слова. Так что и тут было бы за что зацепиться. Отвод свидетельских показаний демона — такое наверное попало бы в анналы, даже жаль, что этого не произошло! Цзинь Гуанъяо усмехнулся про себя и оборвал поток мыслей, поняв, что начинает погружаться в ненужные фантазии. — У меня не было причин особо скрываться, поэтому даочжан легко нашел меня, — продолжал рассказывать Сюэ Ян. — Когда он явился в городишко, где я обретался в то время, и начал расспрашивать, меня предупредили. И я убрался оттуда. Сбежал, вместо того чтобы попытаться его убить. Цени мою преданность, Яо-Яо: я старался не привлекать к себе внимание! Благоразумно собирался спрятаться и переждать, понять, что происходит! Я не хотел сломя голову бежать в Башню Кои, чтобы не подставить тебя! — Нужно было бежать. Я бы спрятал тебя, — с досадой сказал Цзинь Гуанъяо. — В то время я ещё не подозревал, насколько даочжан опасен. Ты помнишь нашу встречу с ним и его дружком? У весеннего дома, откуда ты ходил забирать своего папашу? Когда они вступились за какого-то торговца и ударили меня метелкой по руке? — Я помню. — Разве они выглядели такими уж опасными? — Сюэ Ян презрительно хмыкнул. — Вот уж нет… — Я не стал бы недооценивать выкормыша Баошань санжень. — Это ты сейчас так говоришь. Цзинь Гуанъяо криво улыбнулся. — Да, пожалуй, мне бы в голову не пришло заподозрить его в настолько невероятных способностях. — Он без устали преследовал меня. В конце концов мне надоело от него бегать и я решил убить его. Как видишь — не удалось. — Он сам рассказал тебе о демоне? — Да, когда я спросил его, какого гуя он ко мне привязался. Цзинь Гуанъяо помолчал, задумчиво кусая ноготь, потом произнес: — Я читал, что бессмертные даосы могут достигнуть того, чтобы повелевать стихиями, возноситься на Небеса и спускаться в Диюй, где свободно и запросто общаются с потусторонними созданиями на равных. Но им по сотне с лишним лет, их духовные силы беспредельны, и они настолько далеки от мира людей, что сами почти уже не люди. Сяо Синчэнь выглядит юным, и я слышал, что это не только видимость, что он в самом деле очень молод. Хм… Ладно, — он потер ладонью лоб, — сейчас не время думать об этом. Обстоятельства переменились. С одним даочжаном я бы справился. Большую часть жизни он просидел на горе и явно плохо знает мир. В этом его слабость, ее можно использовать, если не лезть напролом. Но теперь Не Минцзюэ здесь и настроен решительно. А раз так, поднимут головы все, кто сидел и помалкивал. Открытое противостояние с Цинхэ Не мне не нужно, тем более в такой проигрышной ситуации. Деваться некуда, нам придется признать твою вину. Сюэ Ян сидел, откинувшись затылком к стене и смотрел в потолок, будто это его не касалось. — А если мы сделаем так, придется согласиться и на смертную казнь, — продолжал Цзинь Гуанъяо. — Пусть Не Минцзюэ получит то, что хочет, и едет домой довольный. Потом я придумаю что-нибудь… Цзинь Гуанъяо ждал, что Сюэ Ян ответит, но тот размышлял совсем о другом. — Когда-нибудь я заставлю его пожалеть, — проговорил он страстно. — О том, что он сделал. О том, что спустился с горы. О том, что родился на свет. О том, что встал у меня на пути. Я всегда получаю то, что хочу, ему будет больно-больно-больно… Я вырву ему глаза и отрежу язык. Я выну его душу и скормлю демонам, с которыми он не сможет совладать. Я сотру эту отвратную благостность с его лица. Он будет рыдать и захлебываться кровью и соплями, он будет умолять о смерти, но я не позволю ему умереть... По губам Сюэ Яна блуждала мечтательная улыбка и взгляд уплывал будто в какие-то неведомые дали. Цзинь Гуанъяо смотрел на него, замерев, и думал: понял ли Сюэ Ян хоть что-то из того, что он говорил ему сейчас, или полностью захвачен новой игрой и планами мести? — Для этого нужно выжить, — сказал он. — Веди себя тихо на суде. Не пытайся никого разозлить. — Чтобы этот твой никто не вздумал снова тыкать в меня саблей? — усмехнулся Сюэ Ян. Он все-таки слушает. Хорошо. — Именно. Не Минцзюэ тебя терпеть не может. И ему не так уж важны эти условности: правосудие, приговор и установленный порядок. Он сам правосудие. Как на войне. Захочет тебя убить прямо в зале суда — никто его не остановит. И даже не попеняет. Скажут: собаке собачья смерть, и глава Не в своем праве. Отец, может, хотел бы, но не выступит против него напрямую... Чего ты так смотришь? Сюэ Ян смотрел на него с любопытством, чуть склонив голову набок. — Пытаюсь понять, когда ты решишь избавиться от них обоих. — Не лезь, куда не следует. — Если бы не даочжан, кое с кем мы уже разобрались бы... верно? Цзинь Гуанъяо недовольно сжал губы и кинул взгляд в сторону талисманов, убеждаясь, что оба все еще активны. — Не болтай лишнего. Здесь не место. — Или ты еще не придумал, как это сделать? — едва слышно, но очень выразительно прошептал Сюэ Ян. Цзинь Гуанъяо подошел к нему и, высокомерно улыбнувшись, наклонился к самому уху. — Я могу придумать, как убить кого угодно, хоть самого Императора. Вопрос лишь в том, кого я хочу убить, а кого нет. На самом деле помимо желания имелось еще множество тонкостей. Избавляться от тех, кто мешает, было большим соблазном, потому что позволяло вырвать сорняк с корнем. Иногда кроме пользы это приносило еще и радость и несравнимое ни с чем удовольствие. Но убийство все же было крайностью. И продумывать все следовало в мельчайших деталях, не упуская ни одной. Иначе дело могло обернуться еще большими неприятностями. Цзинь Гуанъяо вполне уже успел в этом убедиться. Убивать бессчетно было допустимо, если ты глава великого клана и настолько силен, что имеешь возможность делать, что хочешь, наплевав на всех. Или если идет война. Или если ты сам по себе и ни от кого не зависишь. В иных случаях требовались серьезные оправдания или скрытность. Много лет Цзинь Гуанъяо жил в круговороте страха, боли, смертей и безжалостности, в мире, где можно было быть либо жертвой, либо убийцей. Там это положение выдавалось с рождения и изменить его никто не пытался. Горизонты его сознания значительно расширились после знакомства с Сюэ Яном, презиравшим все на свете законы и правила, уверенным, что лишь собственные желания и сиюминутная радость имеют значение, сеющим хаос вокруг только потому, что может, и потому, что его это развлекает. Сюэ Ян стал его первым другом. С ним было жутковато, но еще и весело и интересно, с ним каждый день приносил множество удивительных открытий и можно было просто наслаждаться жизнью, ни на что не оглядываясь, ни в чем не сомневаясь. Потом была война, где сотни погибших сливались в сплошное кровавое месиво, и стояла задача убить побольше врагов, это считалось доблестью и честью. Война научила не бояться смерти, постоянной готовности легко убить и умереть самому. Она подарила возможность почувствовать себя силой, которая имеет право карать и миловать. На удивление, спасать и помогать оказалось значительно большей радостью, чем причинять боль и убивать. Упиваясь благодарностью и восхищением спасенных, хотелось быть героем. Хотелось, пренебрегая опасностью, жертвовать собой ради чего-то большого и важного. Это стремление привело Цзинь Гуанъяо в Цишань Вэнь, где все переменилось снова. Работа с Вэнь Жоханем была похожа на медленное погружение в болото, без света, без тепла и воздуха, она переломала все, чем он успел стать, задушила благородные намерения, жалость и сострадание к невинным, умение радоваться жизни. Наверное, если бы Цзинь Гуанъяо в какой-то миг все это в себе не уничтожил, то сошел бы с ума или сдался, — проявил бы слабость, сбежал и провалил задание или был бы убит. Но он удержался и позволил Вэнь Жоханю выковать из себя то, что тому требовалось. Что-то новое, что стало в итоге нравиться Цзинь Гуанъяо самому. Ставить цели и исполнять их четко, не поддаваясь лишним чувствам, казалось правильным. Стремиться к тому, чтобы стать сильней, любыми способами представлялось достойным и единственной возможностью занять подобающее место и перестать быть грязью под ногами у тех, кто выше по происхождению. Не испытывать сочувствия оказалось очень приятно, это было — освобождением. Первое время, когда Вэнь Жохань только присматривался к нему и следовало показать себя как можно более толковым и полезным, чтобы заслужить его доверие, было самым тяжелым. Поначалу Цзинь Гуанъяо пытался спасаться от захватывающего его мрака мыслями о том, что делает что-то необходимое ради общего блага. Потом он спасался воспоминаниями. Ночами, когда ему наконец дозволялся отдых и он оставался один в мягкой бархатной темноте, он закрывал глаза и вызывал в памяти что-то хорошее. Он вспоминал мать, то, как маленьким забирался к ней на колени, обнимая и утыкаясь носом в ее сладко пахнущее духами плечо. Он вспоминал звездное небо над пыльной дорогой, по которой они топали с Сюэ Яном из ниоткуда в никуда, жуя украденные баоцзы и хохоча над приключениями прошедшего дня. Он вспоминал рассеянный свет, льющийся сквозь окна Крепости и ложащийся бликами на каменные плиты пола. Он вспоминал теплый взгляд Не Минцзюэ, его глаза близко-близко, когда в глубине зрачка становились видны золотые искорки. Он вспоминал, как летней ночью у костра Лань Сичэнь смотрел на огонь и читал ему стихи, такие красивые, что в душе все переворачивалось и хотелось плакать. Цзинь Гуанъяо запомнил их все до последней строчки, и теперь они крутились у него в голове, произносимые тем же голосом, с тем же выражением и интонацией. Потом он перестал вспоминать. Это больше не было нужным. Новая жизнь захватила его, он к ней привык, и, ложась в постель, если от усталости он не проваливался в сон сразу же, Цзинь Гуанъяо думал о насущном: о прошедшем дне и о дне грядущем, о предстоящих делах. В тот день, когда под пристальным взглядом Вэнь Жоханя он, изображая бесстрастие, влил в рот юной девушки эликсир, который должен был изменить ее, сделать темной тварью, и при этом убивал мучительно и долго, Цзинь Гуанъяо решил, что должен оставить прошлую жизнь позади и не возвращаться к ней мыслями. Он счел, что так будет проще и легче. Несколько ночей, закрывая глаза, он видел перед собой взгляд, полный ужаса и слез, слышал срывающийся шепот: «Пощадите, молодой господин, пожалуйста, пощадите…» — и вслед за тем крик, полный нестерпимой боли. А потом и это прошло. И стало действительно легче. Вопреки расхожему мнению, Вэнь Жохань не получал удовольствия от причинения людям страданий. Обнаруженные в Знойном дворце яды и эликсиры, талисманы с непонятными заклинаниями, приспособления для пыток и истерзанные тела наводили на подобные мысли, а Цзинь Гуанъяо не пытался что-то опровергать. Зачем кому-то знать, чем они занимались на самом деле? Можно было все сохранить в тайне. Для себя. Вэнь Жохань никаких особых чувств не испытывал вообще, ни к живым, ни к мертвым, ни к врагам, ни к собственным детям. Он настолько далеко ушел по пути самосовершенствования, что уже не совсем понимал людей и их примитивные переживания. Он желал абсолютной власти и могущества, ему нравилось внушать трепет, лишь это представляло для него важность, лишь это увлекало и вдохновляло, и то, что его духовные силы уже значительно превосходили обычные заклинательские возможности, казалось ему недостаточным. Получив много, он хотел еще больше и никогда не смог бы насытиться. Да и как может остановиться исследователь, когда видит, в какую сторону идти, знает, что путь бесконечен и способности, которые можно на этом пути обрести, безграничны? Иногда Вэнь Жохань делился своими мыслями и планами с Цзинь Гуанъяо как с существом, способным что-то понять и даже отчасти разделить, которое не тупело рядом с ним от страха, а самоотверженно и даже со страстью участвовало в осуществлении его замыслов. Пусть оно и было жалким, ничтожным и смешным, но все же более стойким и разумным, чем все остальные человеческие особи. Сам Цзинь Гуанъяо считал, что он для Вэнь Жоханя скорее полезное приспособление, чем нечто живое и мыслящее, но потом понял, что не совсем прав. Однажды после особенно трудной серии опытов, длившейся несколько дней и ночей, Вэнь Жохань в качестве поощрения и в знак признания его заслуг отвел Цзинь Гуанъяо в сокровищницу и подарил меч. Тот, который считал наиболее для него подходящим, — гибкий и прочный, скрытный и умеющий разить внезапно и точно в цель. Единственный в своем роде. Цзинь Гуанъяо принял меч с благодарностью, удивившись тому, насколько хорошо оказывается Вэнь Жохань его знает. Хэньшэн с тех пор всегда был с ним. Никто не спрашивал, откуда он взялся, а сам Цзинь Гуанъяо, разумеется, никому не говорил. И это действительно оказалось идеальное для него оружие. В тот судьбоносный день, когда Сюэ Ян впервые встретил даочжана Сяо Синчэня, Цзинь Гуанъяо решил убить своего отца. Словно вдруг упала последняя капля в чашу его терпения, и вода перелилась через край. Кипя яростью и обидой на пренебрежительные слова Цзинь Гуаншаня, тогда же, по дороге домой, он с наслаждением придумал, как это можно осуществить и поделился своей идеей с Сюэ Яном. Тот пришел в восторг: он любил когда убийство обставлено как приключение, и с тех пор постоянно вопрошал, когда же они приступят к исполнению. Цзинь Гуанъяо не знал, когда. Он думал, чего в его желании больше: ненависти или расчета. Выходило, что и того и другого примерно поровну. И что с этим делать? В отличие от Сюэ Яна, он остерегался убивать, если это не было неизбежной необходимостью. Единственный раз, когда он убил, повинуясь страстному желанию, не продумав все заранее, а лишь сочтя, что судьба подбросила ему подходящий случай, которым нужно воспользоваться, все закончилось очень плохо. Выводы Цзинь Гуанъяо делать умел. Не то чтобы он в чем-то сомневался насчет отца — каждая встреча с ним только укрепляла его в мысли, что будет лучше, если тот покинет этот мир, но провернуть все сейчас означало бы поддаться чувствам. Это было неправильно. Следовало продумать все очень-очень хорошо. И оценить последствия. Устранение главы великого клана не то же самое, что убийство простого смертного. Нужно твердо знать, что у тебя достаточно сторонников. Нужно быть уверенным, что сможешь удержать клан от междоусобицы, потому что желающих занять место Цзинь Гуаншаня найдется немало, — в том числе из тех, кто имеет на это достаточно прав. Если не брать в расчет бесчисленных представителей побочных ветвей, никто из которых не имеет особого веса, остается малыш А-Лин. На него будут ставить все, кто не сможет претендовать на место главы клана, но не захочет там видеть и Цзинь Гуанъяо. Становиться регентом в ожидании совершеннолетия племянника Цзинь Гуанъяо не собирался. Он намеревался сам стать главой, сразу и навсегда. А для этого ему нужна была поддержка не только внутри, но и извне. Юньмэн Цзян, конечно, будет против. Для них резонно поддержать Цзинь Лина. Но Цзян Ваньинь не сильный противник, пока еще молод и неопытен, и слишком занят делами собственного клана. Гусу Лань поддержит, но насколько сильный сторонник Лань Сичэнь не вполне понятно. Его клан — сердце и дух заклинательского сообщества, воплощение старых традиций, авторитет его незыблем и слово весомо, однако он не имеет значительной военной мощи или внушительного благосостояния. С Цинхэ Не еще больше вопросов. Не Минцзюэ может быть как сильным союзником, так и сильным противником, и в какую сторону качнется чаша весов, предсказать невозможно. Цинхэ Не значительно уступает Ланьлин Цзинь в богатстве, но превосходит военной силой. Слава Не Минцзюэ настолько велика, что под его знамена могут собраться все, кто недоволен происходящим в Ланьлин Цзинь. И, зная характер Не Минцзюэ, такое развитие событий вполне возможно. С другой стороны, — он точно не станет грустить о кончине Цзинь Гуаншаня, и младенец на месте главы Ланьлин Цзинь ему тоже не нужен. К тому же, чтобы глава Не ни говорил, на него велико влияние Лань Сичэня, и его одобрение ему важно. Это все можно будет использовать, но самое главное — поддерживать в Не Минцзюэ уверенность, что если выбирать из множества зол, его младший названый брат будет наименьшим, что он управляем и послушен. Ах, боги, как же это непросто!