Очищение сердца

Оставив Сюэ Яна дальше спать в его узилище, Цзинь Гуанъяо наконец отправился в свои покои с намерением последовать его примеру, но так и не смог уснуть. Отчаявшись, он попытался медитировать, но тоже особо не преуспел. Слишком много мыслей роилось в голове, от них невозможно было отвлечься. И итоге в позе для медитации он придумывал речь, которую должен будет произнести на суде, пытался предугадать возражения и свои ответы на них. Хотя какие уж возражения — Ланьлин Цзинь собирался стратегически отступать, и единственное, что было можно сделать, — обставить все так, чтобы это не походило на позорное бегство. К счастью, прошлым днем до вынесения приговора не дошло и сохранить лицо, приняв обвинения, представлялось возможным. Не Минцзюэ, занявший свое обычное место рядом с главами великих кланов, был жутко бледен, вокруг глаз его залегли глубокие тени, но сидел он прямо и с тесно сжатыми губами. Все время судебного заседания он не сводил пристального взгляда с Цзинь Гуанъяо, будто хотел прожечь его насквозь, что очень мешало сосредоточиться. Но в остальном все прошло более или менее гладко. Цзинь Гуанъяо выглядел глупо, выворачивая наоборот все свои выводы, сделанные накануне. Но это можно было пережить. Главное, чтобы глупо не выглядел глава Цзинь и не пострадала репутация клана. Отец восседал на своем кресле суровый, с высокомерным и непроницаемым лицом, и в конце подтвердил свое согласие с обвинением Сюэ Яна так, будто бы вот именно теперь он считал приговор справедливым, а вчера с мнением Цзинь Гуанъяо был совсем не согласен. Что бы другое — а выглядеть величественно Цзинь Гуаншань умел. Так же, как и имел достаточно таланта, чтобы отыграть ту роль, что они придумали для него накануне. Интереснее было наблюдать за членами Совета. Те, кто поглупее, и те, кто таил обиды на Цзинь Гуаншаня, поглядывали на него с ехидцей, а кое-кто и с откровенным злорадством, довольные, что кому-то удалось поставить его на место. Другие — преувеличенно выказывали преданность и поддержку, как болванчики кивая в ответ на каждое его слово и с возмущением поглядывая на Сюэ Яна. Несмотря на дичайшее несоблюдение приличий и нарушение им всех возможных правил, на Не Минцзюэ хоть и смотрели с настороженностью, но вчерашнего возмущения не проявляли никак. Возможно, из опасений встретиться нежной плотью с Бася, — давеча все вполне насладились зрелищем, как это может происходить. Цзинь Гуанъяо подумал, что, должно быть, в глазах сообщества Не Минцзюэ все равно что мифический воин древности, из тех времен, когда дела решались не хитроумными происками, подкупом и запугиванием, а с оружием в руках. Когда справедливость значила больше, чем удобство и выгода, и на Советах кланов заклинатели обсуждали пути самосовершенствования и спорили о трактатах мудрецов, а не скандалили, поливая друг друга грязью. Цзинь Гуанъяо подозревал, что старые добрые времена столь же сказочны, как и населяющие их самоотверженные воины и честные, благородные правители, но следить за тем, что происходит в зале Совета, ему казалось забавным. И против воли к раздражению и досаде на Не Минцзюэ за мастерское умение постоянно усложнять ему жизнь примешивалось восхищение. Кто еще мог бы позволить себе то же, что он? И заставить всех это проглотить? Впрочем, Лань Сичэнь, похоже, на Не Минцзюэ всерьез злился. Внешне это никак не проявлялось, и нужно было хорошо его знать, чтобы что-то заметить. По выражению глаз. По чуть нарочитой вежливости, с которой он отвечал главе Не, если тот к нему обращался. О чем они говорили утром перед Советом, Цзинь Гуанъяо не знал, хотя догадаться было несложно. И это явно не был милый разговор добрых друзей. Чан Пин в окружении немногочисленных оставшихся в живых членов своего клана, выглядел невыносимо самодовольным и смотрел на всех с таким превосходством, будто своими силами добился справедливости. Сидящий чуть в стороне от него Сяо Синчэнь следил за происходящим с тем же легким недоумением на лице, что и вчера. Интересно, о чем он думает? Как виделась ему земная жизнь с вершины горы? Взгляд Цзинь Гуанъяо неудержимо тянуло в его сторону, словно он все еще не оставлял надежды разглядеть под маской покоя и вежливой благожелательности что-то особенное. Ну не может же столь могущественный заклинатель выглядеть так обыкновенно! Вот Вэнь Жохань… В его присутствии коленки сами собой подгибались и хотелось упасть ниц, чтобы опереться о пол и руки не дрожали. А это что? Чистое, открытое лицо, светлый взгляд. Так не бывает! Цзинь Гуанъяо как наяву услышал насмешливый голос главы Вэнь: не обращай внимания на внешнее, никчемыш, постарайся увидеть суть, она может быть глубоко скрыта. То что напоказ — пыль и морок. Что бы вы сказали об этом юноше, господин глава? Цзинь Гуанъяо старался, чтобы его внимание к Сяо Синчэню осталось незамеченным. В отличие от Сюэ Яна, который смотрел на даочжана так же пристально и почти неотрывно, как на Цзинь Гуанъяо — Не Минцзюэ, и с таким же мрачным выражением лица. Сяо Синчэнь, впрочем, его взглядов не замечал, причем не то чтобы намеренно, а лишь потому, что его внимания не стоила пойманная тварь, как если бы это был яогуай или лютый мертвец. Сюэ Яна это откровенно злило. Довольное лицо Чан Пина его злило тоже, и Цзинь Гуанъяо заранее становилось жаль их обоих. Он с удовольствием пообщался бы с Сяо Синчэнем, пригласив его, к примеру, после Совета на чай. Что если от изумления тот не отказался бы? И тогда как знать — вдруг получилось бы хоть немного заглянуть в его мысли и узнать что-нибудь интересное... Но сегодня вместе с даочжаном на Совет явился его друг Сун Цзычэнь, возможно, наслушавшись о его приключениях накануне и решив, что в этом мире, полном коварства и подлости, Сяо Синчэня никак нельзя оставлять одного. Этот смотрел высокомерно и презрительно куда-то поверх людских голов, и весь его вид говорил: мы пришли сюда исключительно ради торжества справедливости, и тотчас как этот спектакль закончится, пойдем дальше и с радостью забудем о вас. Нечего было и думать, чтобы звать на чай их обоих... Приговор Сюэ Яну был вынесен ко всеобщему удовлетворению. Возникли лишь некоторые прения насчёт способа казни. Клан Чан вдруг высказался, что преступник заслужил казнь линчи. Никто не подозревал их в эдакой кровожадности. С другой стороны, понять Чанов было можно: всех их родных убили очень жестоко. Ненавидеть Сюэ Яна и желать для него наиболее мучительной смерти они были вправе. Выбор способа казни Цзинь Гуанъяо назначил на другой день: невозможно же решить все вопросы в одночасье. Такое дело требовало вдумчивости и обстоятельности. И не нуждалось в том, чтобы заниматься им на большом Совете, тратя на это драгоценное время почтенных глав кланов. Чаны не возражали: они уже ликовали, чувствуя себя победителями, и подробности наказания преступника готовы были обсудить с Цзинь Гуанъяо наедине. Не Минцзюэ потребовал назначить дату исполнения приговора. Ответ, что это произойдет в самое ближайшее время, его не удовлетворил, но после того, как Цзинь Гуанъяо перечислил по пунктам, как много еще нужно обговорить и подготовить, тот сдался, заявив лишь, что хочет регулярно получать сообщения, как движется дело. Цзинь Гуанъяо обещал докладывать ему обо всем лично. Перед тем, как его увели, Сюэ Ян, который все время суда вел себя почти безупречно, все же не смог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним, и вдруг во всеуслышание сообщил Сяо Синчэню, что мир тесен и они еще непременно встретятся. Учитывая грядущую казнь, заявление его вызвало некоторое недоумение у окружающих, но, к счастью, ни на кого не произвело особого впечатления. Когда Совет завершился, Цзинь Гуанъяо ждал обоих братьев на чай, но Не Мицзюэ не пожелал остаться, сказав перед уходом еще раз, что будет пристально следить за делом Сюэ Яна, так чтобы Цзинь Гуанъяо никаким образом не удалось увильнуть. С Лань Сичэнем они едва взглянули друг на друга и попрощались весьма холодно. Цзинь Гуанъяо подумал, что в этот раз, кажется, ему придется быть примиряющей стороной. Раз уж Чифэн-цзунь не почтил их своим присутствием, он приказал принести в свои покои только рис, фрукты и чай. После напряжения двух прошедших дней и бессонной ночи ему кусок в горло не полезет. А Лань Сичэнь всегда ест мало. От усталости в голове слегка звенело, хотелось упасть и уснуть. Но это счастье было для Цзинь Гуанъяо недостижимо. Хорошо уже, имелась вероятность, что хотя бы ненадолго его оставят в покое и дадут перевести дух, не дергая постоянными вопросами. В последнее время во дворце уже наличествовало хоть какое-то подобие порядка и не приходилось бегать за каждым слугой и проверять, все ли делается правильно. Каждый знал свою работу, знал также и то, что получит палок, если будет уличен в нерадивости. Цзинь Гуаншань, конечно, потребует сына к себе, формально — чтобы за что-нибудь отругать, на самом деле — чтобы выслушать подробный отчет и узнать его намерения на будущее: не замечая того сам, глава Цзинь все более привыкал на него полагаться. Но это произойдет не сразу, перед тем он примет у себя наиболее преданных глав вассальных кланов, чтобы получить необходимую порцию подобострастия. Лань Сичэнь выглядел озабоченным и едва притронулся к еде. — Не сердись на него, — сказал Цзинь Гуанъяо, наливая ему чай. — Забудь. Все кончилось. Очень неприятное разбирательство, но, к счастью, ничего непоправимого не произошло. И, кажется, даже все остались довольны. В основном... — Обычное судебное разбирательство, — проговорил Лань Сичэнь, принимая чашку. — Ну хорошо — чуть более сложное, чем другие. И Минцзюэ едва не устроил себе искажение ци, испортив все, чего мы достигли за долгое время с помощью «Песни очищения сердца». Он мог умереть. В помрачении рассудка он мог убить тебя. По-моему, дело того не стоило. Тебе не кажется? — А что дагэ сказал тебе на это? Лань Сичэнь чуть нахмурился. — Он никогда ни в чем не раскаивается и уверен в своей правоте. Цзинь Гуанъяо не смог сдержать улыбку. — Значит, с ним все хорошо. Я всерьез обеспокоюсь, если вдруг он в чем-то окажется не уверен. — И он по-прежнему не сомневается, что вы оправдали бы убийцу, если бы не его столь впечатляющее появление. — Лань Сичэнь помолчал некоторое время, задумчиво глядя на Цзинь Гуанъяо. — Сказать по правде, А-Яо, мне тоже так показалось. Цзинь Гуанъяо внутренне застонал. Это что же — все снова?! — Что из того, что я говорил, было не верным?! — воскликнул он, с трагизмом глядя на Лань Сичэня. — Ты же слушал все с самого начала! Один человек обвиняет другого в страшном преступлении, обрекая на смерть. Следует признать его правым только потому, что у него хорошая репутация, а у обвиняемого скверная? — Репутация не появляется из ниоткуда. — Мы не можем заглянуть в чужие души. Я с почтением отношусь к Сяо Синчэню и не особенно люблю Сюэ Яна. Но это не значит, что я должен быть пристрастен. Если рассуждать отвлеченно, Сяо Синчэнь точно так же может лгать и иметь свои причины обвинять невиновного. А Сюэ Ян, при всей своей отвратительности и множестве мерзких поступков, может не иметь отношения к гибели клана Чан. Лань Сичэнь смотрел так, будто не вполне понимает. — Зачем может быть нужно лгать Сяо Синчэню? — Ты знаешь сам, есть сотня причин. Личные счёты. Корысть. Подкуп. Обман… Хорошо — в случае Сяо Синчэня вероятно лишь последнее. Его могли ввести в заблуждение. Он мог что-то неверно понять. — Сюэ Ян даже не отрицал свою вину. — Он и не подтверждал ее. Он ухмылялся, смеялся, вертелся, будто не может усидеть на месте, и с тоской смотрел в сторону двери. Нетрудно заметить, что Сюэ Ян не особенно в ладах с головой. Я не уверен, что он вообще вполне осознает происходящее. Он не способен защитить себя сам. Я должен был сделать это, эргэ, — добавил Цзинь Гуанъяо с чувством, — собрать все доводы за и против, чтобы не сомневаться в вынесенном решении! Разве не так должно проходить судебное разбирательство?! — Нет, отчего же, все верно, — согласился Лань Сичэнь. — Так что было бы, если бы Не Минцзюэ не вмешался? Какое решение ты бы принял? — Я не знаю… Я думал об этом всю ночь — и я не знаю! — Цзинь Гуанъяо тяжело вздохнул, и взгляд его преисполнился отчаянием. — Я ни в чем не убежден. Я подчинился праву сильного решать чужую участь. И тем снял с себя ответственность. Мы казним Сюэ Яна, и если вдруг выяснится, что он не убийца, и найдется другой преступник, я не буду чувствовать своей вины. Я буду думать: виноват дагэ. А ему… я полагаю, будет все равно! — Ему не будет все равно. Принимать решение, кому жить, а кому умереть, никому не легко. Я ценю благородство твоих намерений, но в данном случае все же склонен считать, что ты напрасно беспокоишься. Рассуждать отвлеченно более пристало на ученом диспуте, а не на суде, где видишь живых людей и понимаешь, что они из себя представляют. В этом деле все совсем уж очевидно, далеко не всегда бывает так. Сюэ Ян виновен. И он заслуживает казни. Возможно, не такой жестокой, как хочет клан Чан. Сюэ Ян действительно очень юн и то, что он не в ладах с головой — ты верно заметил. Но мир стоит избавить от этого человека, чтобы в будущем он не причинил больше зла. — Я признал его виновным и уже не противлюсь казни, — смиренно согласился Цзинь Гуанъяо. — У тебя и у дагэ безусловно больше опыта, и я склоняюсь перед ним. Давай сейчас не будем об этом, — он посмотрел на Лань Сичэня с мольбой. — Разбирательство закончено, и я хотел бы перестать о нем думать. Хотя бы до конца сегодняшнего дня. — Ты всерьез считаешь, что сможешь о нем не думать? — улыбнулся Лань Сичэнь. Цзинь Гуанъяо обречённо закатил глаза. — Я хотя бы попытаюсь. — Иди сюда, я тебе помогу. — Не нужно, эргэ. Тебе лететь в Гусу. А мне бы добраться до постели, и я усну, как только голова коснется подушки. — Я не собирался делиться с тобой ци. Тебе нужно уметь очищать сознание и восстанавливать силы самому. В состоянии усталости все дается сложнее, но именно тогда делать это особенно важно. — Я знаю, но... — А-Яо, не надо со мной спорить. Голос Лань Сичэня звучал строго, и Цзинь Гуанъяо предпочел не возражать. Он и сам понимал, что преступно пренебрегает медитациями и это плохо. Входить в состояние покоя, гармонии с миром и главное — перестать думать о насущном, у него занимало слишком много времени, что раздражало, и в итоге он предпочитал махнуть на все рукой. Под руководством Лань Сичэня медитация всегда удавалась проще, казалось даже, с каждым разом сильнее становится золотое ядро. А уж если они устраивали совместную медитацию, она и вовсе обращалась чистейшим восторгом. Только Лань Сичэнь не всегда на нее соглашался. Потому что со стороны Цзинь Гуанъяо это было жульничеством: он получал все, не прикладывая усилий. — Не буду спорить, — сказал Цзинь Гуанъяо. — Но только давай совместную. — Не сейчас, — покачал головой Лань Сичэнь. — Я хочу, чтобы ты научился входить в медитацию самостоятельно. В любое время, из любого состояния. Сегодня как раз очень удачный случай... Цзинь Гуанъяо сделал удивленное и обиженное лицо и скорбно поднял брови. — Такое тяжелое судебное дело — удачный случай?.. Эргэ! Я разбит и раздавлен. Мне ужасно плохо. Отец всем недоволен. Дагэ вчера едва меня не убил. И ты нисколько мне не сочувствуешь... Лань Сичэнь с усилием подавил улыбку. — Грубо, А-Яо. — Но все равно ведь сработало, правда? — жалобно глядя на него, спросил Цзинь Гуанъяо. — Ты как ученик, который хочет отделаться от урока. Не ожидал такого от тебя. — Лань Хуань, ты говоришь в точности, как твой дядя! — изумился Цзинь Гуанъяо. — Надо же, даже интонации те же! — Неправда, — попытался возразить Лань Сичэнь. Но Цзинь Гуанъяо не дал ему договорить. — Сразу хочется попросить: научите меня чему-нибудь, учитель Лань, — проговорил он, почтительно кланяясь и всеми силами стараясь не улыбнуться. В глазах Лань Сичэня мелькнуло смятение, щеки окатило жаром. Он помнил, как Цзинь Гуанъяо, точно так же преданно глядя на него, произнес похожую фразу в Нечистой Юдоли и что затем последовало. Игрой на гуцине, кажется, в тот день они вовсе не занимались... — Ты невозможный. Хорошо. Сделаем, как хочешь, — вздохнул Лань Сичэнь. — И, между прочим, с дядей у тебя так просто не вышло бы... — Я и пытаться не стал бы, — согласился Цзинь Гуанъяо. Лань Сичэнь усмехнулся. — Нам не помешают? Цзинь Гуанъяо поднялся и выглянул за дверь. — Не беспокоить, пока сам не выйду, — сказал он стражу. Тот лишь согнулся в поклоне. Плотнее задвинув дверь, Цзинь Гуанъяо подошел к Лань Сичэню и уселся рядом, аккуратно расправив полы одежды и сняв ушамао. — Ши Лю умрет, но на пару часов покой нам обеспечит. Лань Сичэнь удивлённо приподнял бровь, но ничего не ответил. — Помнишь, что нужно делать? — Следовать за тобой, — кивнул Цзинь Гуанъяо и протянул ему руки. Глаза его горели предвкушением. Поначалу с непривычки действительно было самым сложным — следовать, не сопротивляясь. Медитация с одним из сильнейших заклинателей — это совсем не то же самое, что попытки самому выровнять свою ци, это вообще ни на что не похоже... И время, и все окружающее перестают существовать, под сомкнутыми веками раскрывается совсем другой мир, обычно незаметный взгляду, состоящий из потоков энергии, темных и светлых, ледяных и обжигающих, живых, легко отдающих силу, и мертвых, способных высосать тебя досуха. Сидящая напротив фигура походила на столб света, уходящий к небесам на недосягаемую высоту. Однажды Цзинь Гуанъяо спросил Лан Сичэня, каким он видит во время медитации его. — Звездой в темноте, — ответил тот, — разгорающейся все ярче и жаждущей поглотить как можно больше. — Это плохо? — Там нет хорошо и плохо. Это твоя суть. Не бойся. Мое дело не дать тебе хлебнуть сверх меры. Сам Цзинь Гуанъяо «там» не чувствовал себя ничем. Разве что песчинкой на ладони бога. Они не общались словами и не читали мысли друг друга, это было какое-то другое единение, через ци. Лань Сичэнь играл Цзинь Гуанъяо, как мелодию, сочиняя на ходу, изменяя, исправляя, ласковыми прикосновениями посылая в него течение радужных лучей, растекающихся по меридианам теплом и холодом. Силы всегда оказывалось немного больше, и золотое ядро болезненно пульсировало, не в состоянии столько вместить. Но и этим невозможно было управлять. Следовать — означало ничему не сопротивляться, не пытаться закрыться. Нужно было полностью доверять. И тогда в какой-то миг рушились границы, тело утрачивало вес, будто отрывалось от земли и переставало существовать, сливаясь с вихрями силы. Восхитительное ощущение. Выйти из такого состояния было гораздо сложнее, чем войти, и самостоятельно Цзинь Гуанъяо, наверное, вообще не смог бы. В тесноту рамок из крови и плоти его возвращал Лань Сичэнь. Еще какое-то время после этого Цзинь Гуанъяо ощущал себя невесомым. Внутри были легкость и удивительное чувство общности с миром, как если ты сам и небо, и ветер, и камень, и каждая живая тварь. И все сиюминутное начинало казаться таким несущественным и глупым. Никогда такого душевного подъема не дарила грубая и жесткая энергия Темного пути... Связующие нити разрывались неохотно. После совместной медитации они с Лань Сичэнем ещё долго оставались настроенными друг на друга, и лучше было в это время находиться рядом. Сегодня так не получится. Но Цзинь Гуанъяо нисколько не жалел, что вынудил Лань Сичэня устроить ему это путешествие: усталости как не бывало, хотелось бурной деятельности, новых свершений и побед. В глубине живота будто дрожала до предела натянутая струна. Чувствуя его настрой, Лань Сичэнь запустил руку под полу его клановой накидки и положил ее на затвердевший член. — Тебе следовало бы заняться любовью с женой. У тебя недостаточно инь, — проговорил он, поглаживая его. — А-Су нездорова, — пробормотал Цзинь Гуанъяо. — Снова? — Все еще… — Тебя это не тревожит? Я могу прислать лекаря из Гусу… — Тревожит. И у нее лучшие лекари, поверь… Не останавливайся, пожалуйста... Вот в чем дело: в недостатке инь. Во время медитаций золотое ядро часто поглощало больше ян. В этом тоже была особенность Светлого пути. Даже через ткань штанов прикосновение к напряженной плоти было мучительно приятно. Гудящая в меридианах сила потекла вниз, и в паху словно пожар разгорался. Цзинь Гуанъяо сильнее прижал руку Лань Сичэня к своему члену, сжимая пальцы поверх его, и втянул воздух сквозь зубы от болезненного наслаждения. Лань Сичэнь приподнял его и усадил себе на колени. — Не торопись, — проговорил он, развязывая тесемки на его штанах. — Тебе легко говорить, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Не так уж легко. Лань Сичэнь освободил его член и нежно провел большим пальцем по головке, размазывая выступившую каплю. Цзинь Гуанъяо едва не колотило от возбуждения, и он вцепился в его плечо так, что затрещала ткань. — Сосредоточься на мне, — сказал Лань Сичэнь. — Если сейчас достигнем пика одновременно, это должно быть потрясающе. Лань Сичэнь вытащил собственный член и прижал его к члену Цзинь Гуанъяо, лаская их вместе. Цзин Гуанъяо завороженно следил за этим, перед глазами плыло, ощущения смешивались, и он не вполне понимал, чье удовольствие чувствует сильнее. Оргазм накатывал неотвратимо, и Цзинь Гуанъяо со стоном закусил губу. — Смотри на меня! — велел ему Лань Сичэнь. Цзинь Гуанъяо медленно, словно во сне, поднял голову, встречаясь с ним взглядом, и острота ощущений немного сгладилась. Однако сливаться сознанием на подобном накале, помимо собственного возбуждения, страсти и обожания получая поток того же самого от партнера, казалось за пределами того, что можно вынести. От избытка чувств дыхания не хватало и в груди было больно, голова кружилась и все быстрее колотилось сердце. Цзинь Гуанъяо увидел, как у Лань Сичэня вдруг расширились зрачки, и в тот же миг его окатило волной обжигающей сладости, завертевшей его словно водоворотом. Почти сразу же второй волной его ударил собственный оргазм. Цзинь Гуанъяо резко откинулся назад, но Лань Сичэнь подхватил его и прижал к себе. Некоторое время они сидели так, почти не дыша. По телу растекалась истома, тяжелая неодолимая слабость. Тонкая ткань одежды раздражала, словно грубая холстина, хотелось избавиться от нее, хотелось прикосновения рук, прижаться кожей к коже, смотреть в глаза, целоваться. — Не улетай сегодня, — прошептал Цзинь Гуанъяо. — Я не могу от тебя оторваться. — Я останусь, — ответил Лань Сичэнь. — Но оторваться придется. Уже некоторое время я слышу за дверью шум и голоса. По-моему, твой верный страж в самом деле держит оборону ценой своей жизни. — Чтоб их всех гули сожрали, — с чувством проговорил Цзинь Гуанъяо. Он с трудом поднял голову от плеча Лань Сичэня: — Как я выгляжу? Лань Сичэнь провел кончиками пальцев от его висков к затылку вдоль заплетенных косичек. Даже такое легкое прикосновение отозвалось мурашками по спине. — Как если бы только что занимался любовью, — честно ответил Лань Сичэнь, глядя на него с нежностью. — Ну или... много выпил. У тебя совершенно пьяный взгляд. И я хочу тебя еще. Цзинь Гуанъяо с силой потер ладонью лоб и несколько раз моргнул, как будто это помогло бы вернуть взгляду осмысленность. — Я скоро вернусь, — сказал он. — И если вдруг сейчас я кого-нибудь убью, пожалуйста, эргэ, только не казнь линчи! — Ты не выглядишь способным убивать. — Все может измениться, когда я выйду за дверь. — Ушамао не забудь, — улыбнулся Лань Сичэнь. — Если глава Цзинь увидит твою прическу, будто лично сделанную Не Минцзюэ, он без посторонней помощи отправится к праотцам. — Скорее он меня отправит к праотцам, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Я научил одну из служанок плести косички. По-моему, она справляется. Правда? — Вполне. Однако же прежде чем отправляться к главе Цзинь, следовало привести себя в порядок. Цзинь Гуанъяо приказал принести воду для умывания и полотенца. Нужно будет еще и переодеться. Чем таким уж важным он занимался, вместо того чтобы тотчас примчаться по отцовскому требованию, — он найдет, что сказать, но выглядеть он должен безупречно.