Очищение сердца

Определиться с выбором казни Сюэ Яна почему-то не получилось так быстро, как хотелось. Выяснилось, что существует множество предписаний, какое именно наказание приличествует каждому преступлению. Цзинь Гуанъяо был очень мил и любезен и, несмотря на огромное количество дел, уделял главе клана Чан столько времени, сколько требовалось, чтобы изучать тома с описаниями различных судебных тяжб. Чан Пин за всю свою жизнь не прочел столько книг, сколько в рабочем кабинете Ляньфан-цзуня. Голова самым натуральным образом пухла от полученных бесполезных знаний. При этом верного решения найти никак не удавалось. Идентичных судебных разбирательств в библиотеке Ланьлин Цзинь не находилось. Значит нужно было изучить хоть сколько-то похожие, что-то объединить и что-то отринуть, и все сложить как можно более соответственно случаю. Спустя несколько дней бесплодных обсуждений Чан Пин уже готов был выть от отчаяния: ему сделалось все равно, каким именно образом Сюэ Ян распрощается с жизнью, лишь бы уже распрощался. Но оказалось, что суду это не безразлично, и все должно происходить согласно правилам, иначе как же можно называть такой суд справедливым? Да и кто мы такие, чтобы пренебрегать законами, принятыми нашими предками, людьми, гораздо умнее и мудрее нас? Дни шли за днями, удушающая летняя жара сменилась благословенной прохладой ранней осени, а дело не двигалось с места. Все это время глава Чан вместе со своими немногочисленными подданными проживал в столице, снимая несколько комнат в ближащей ко дворцу гостинице. Поначалу Чаны не стеснялись в средствах, жили на широкую ногу, бурно праздновали победу и предвкушали предстоящую месть. Но выяснилось, что жизнь в центре города слишком уж накладна. Деньги иссякали с какой-то невероятной скоростью, вскоре их перестало хватать и Чаны переехали на окраину. Потом пришло то время, когда даже самое жалкое пристанище оплачивать стало нечем. Тогда Чанам пришлось отбыть в резиденцию своего клана, в столице остался только изрядно уже замученный Чан Пин. Своему другу Чан Лэю глава Чан велел как можно быстрее вернуться и привести хоть сколько-то денег. Чан Лэй вернулся, и даже быстрее, чем ожидалось, но с пустыми руками и с крайне прискорбными известиями. За то время, что они отсутствовали, поместье пришло в совершенное запустение. Дом стоял разоренный, разбежавшаяся челядь страшилась туда возвращаться, и новую нанять оказалось невозможно, потому что прошел слух, что Юэян Чан проклят. Разбойников, впрочем, это не остановило, и они наведывались туда, вероятно, даже неоднократно, успев разыскать и унести все накопления, а также и более-менее ценные вещи. В ужасе от таких новостей Чан Пин ринулся домой, отложив очередную встречу с Ляньфан-цзунем, что немало того опечалило. Цзинь Гуанъяо поведал главе Чан на прощание, что нашел описание еще нескольких интересных судебных дел, которые очень хотел бы с ним обсудить, и очень надеется, что тот скоро вернется. Услышав это, Чан Пин покинул Башню Кои так быстро, что это выглядело похожим на бегство. Цзинь Гуанъяо с улыбкой смотрел ему вслед. По поместью разве что ветер не гулял — насколько все было плохо, Чан Пин даже вообразить не мог, пока не увидел воочию. Он совершенно не представлял, за что ему браться и как исправить положение хотя бы немного, с каждым днем все более снедаемый тоской и безнадежностью. Людей нечем было кормить, не говоря уж о том, что в преддверии надвигающихся холодов требовались дрова и теплая одежда. Адепты ждали от своего главы мудрых решений, но тот совершенно ничего не мог придумать. В пору было только распустить клан и в петлю залезть… Может быть, это и стоило сделать. После того, как свершится месть. Негодный из Чан Пина получился глава. Напрасно верил в него отец… Спустя несколько дней в Юэян Чан неожиданно прибыл с визитом глава соседнего клана, бывший приятель отца почтенный Чжан Хэн. Некогда отец пытался сговориться о женитьбе Чан Пина на его дочери. Но Чжан Хэн лишь презрительно рассмеялся: даже в ту пору клан Чжан значительно превосходил Чанов влиянием и богатством, такой союз был им совсем не нужен. Отец и Чжан Хэн в тот день рассорились, и тот больше не приезжал, а теперь вот — пожаловал вдруг. Чан Пин постарался встретить его как полагается, накрыв стол для чайной церемонии и растопив пару жаровен, чтобы хоть немного избавить от сырости парадный павильон. Лишь боги свидетели, чего ему стоило добыть сладости и уголь. Чжан Хэн будто и не заметил царящих вокруг нищеты и убожества, он благодушно пил чай и расспрашивал Чан Пина о делах в столице и о том, как идет подготовка к казни. Выражал сочувствие. Негодовал из-за чудовищности злодеяния, совершенного над его родными. Признавался в том, что всегда любил и почитал покойного главу Чан и очень сожалеет об их ссоре, случившейся из-за недопонимания. А потом вдруг заговорил о дочери... Чан Пин слушал его, от изумления едва не разинув рот. В Чжан Ли он был влюблен с детства, и та тоже питала к нему нежные чувства. Нежелание отца благословить их супружество опечалило ее не меньше, чем самого Чан Пина. Но на Чжан Хэна это, казалось, не произвело никакого впечатления. Что же случилось теперь? Чжан Хэн говорил, что много размышлял и изменил свое прежнее мнение, ибо осознал, сколь жизнь скоротечна и что не может быть в ней ничего более ценного, чем любовь и счастье близких. Поэтому он не станет возражать против женитьбы Чан Пина на Чжан Ли, раз уж они так хотят этого. Конечно, когда пройдет время, положенное для траура... Конечно, если Чан Пин сможет восстановить клан... Потому что любовь любовью, а жизни в бедности и лишениях Чжан Ли не заслужила. Чан Пин с этим был в общем-то совершенно согласен. И вроде бы ничего не изменилось, но в тот момент жизнь перестала кончаться там, где должна была свершиться месть. Впереди появилось счастливое будущее, о котором можно было мечтать, на которое можно было надеяться. Если бы только… Если бы только добыть деньги... Достаточно денег. Столько, чтобы Чжан Ли ни в чем не нуждалась и чувствовала себя в Юэян Чан не хуже, чем в родном доме. Чан Пин, конечно, может попытаться восстановить клан собственными силами, он же не дурак, он может всему научиться. Но это займет много лет. Гораздо больше времени, чем приличествует для траура. Возможно даже, он успеет состариться к тому дню, когда сочтет возможным взять в свой дом Чжан Ли. А может быть, той наскучит его ждать... Нет-нет, они совершенно точно не могут тянуть так долго! Деньги нужны прямо сейчас! А еще — уважение. И положение в обществе, которое могли бы подарить хорошие отношения с влиятельным великим кланом. Тогда Чжан Ли будет гордиться и восхищаться своим мужем. Тогда они смогут жить в довольстве и радости. Тогда их дети смогут получить достойное воспитание и образование. Жизнь впереди может быть такой долгой и прекрасной. И совсем не хочется умирать в отчаянии в неполные двадцать лет… То, что Чан Пин готов на сделку, Цзинь Гуанъяо понял, как только увидел его. У того изменился взгляд, изменилось выражение лица, и держался он иначе: чуть менее гордо и высокомерно, чуть ссутулив плечи и опустив голову. И кланялся ниже. Как все просто, думал, глядя на него, Цзинь Гуанъяо. Стоит повергнуть человека на самое дно ада, а потом подарить надежду — и он уже на все готов. Так, конечно, не со всеми возможно, лишь со слабыми. Но, к счастью, слабых большинство. Он сам не предлагал Чан Пину ничего. Предоставил это Цзинь Гуаншаню. Тот умел принимать уверения в преданности и дарить милости свободно и легко, он был в своем праве. А Цзинь Гуанъяо не имел ко всему этому никакого отношения. Он все еще был готов читать старые судебные дела, надоевшие ему, честно говоря, ничуть не меньше, чем Чан Пину. Он все еще выражал желание организовать церемонию казни так, чтобы предкам было за них не стыдно. И он удивился ничуть не менее остальных, когда Чан Пин вдруг перестал настаивать на смерти Сюэ Яна. Однажды на малом Совете в присутствии Цзинь Гуаншаня и некоторых глав его вассальных кланов Чан Пин согласился с тем, что виновность Сюэ Яна не вполне доказана, и дело требует более тщательного разбирательства, во время которого тот будет по-прежнему находиться в заточении, но казнь, безусловно, следует отложить. Не возражал он и против того, чтобы новое разбирательство начал Ланьлин Цзинь. Юэян Чан же будет терпеливо и смиренно ждать его результатов. Весть о том, что Чан Пин пошел на попятную, пронеслась словно ветер над Поднебесной и многих изумила. Конечно, пошли слухи, что главу Чан запугали. Домыслы рождались самые разнообразные: Цзини, наверное, грозили жестоко убить его, а может быть, пытать и убить всех оставшихся в живых адептов его клана и заставить Чан Пина смотреть на это. Или же: они обещали сравнять с землей Юэян Чан… И наверняка что-нибудь еще более ужасное. Ведь еще недавно Чан Пин выглядел таким решительным. Казалось, ничто не может сдвинуть его с праведного пути мести. Так что же произошло? Каким коварством и подлостью сломили его волю? Как только весть об отмене казни донеслась до него, даочжан Сяо Синчэнь явился в Ланьлин Цзинь, чтобы выяснить, что произошло. Он встретился с Чан Пином и заявил, что если тому нужна поддержка — он ее окажет. А если вдруг доказательств виновности Сюэ Яна в самом деле оказалось недостаточно, то он может добавить к ним кое-что еще, чем ранее не хотел делиться, имея на то важные причины. Однако Чан Пин попросил его больше не вмешиваться. Цзинь Гуанъяо наблюдал за всей этой кутерьмой со стороны, ничего не отрицая и не подтверждая, он улыбался, разводил руками и уверял любопытствующих, что в деле нет совершенно никакого подвоха, и так бывает иногда, что то, что выглядит запутанным и сложным, на поверку оказывается заурядным и простым. Он напряженно ждал реакции Не Минцзюэ, пытался представить себе, что тот предпримет и придумывал, как себя вести. О Не Минцзюэ же довольно долго вообще ничего не было слышно, так что Цзинь Гуанъяо даже перестал ежеминутно ожидать его вторжения с саблей наголо и вернулся к обычным делам. Разве что Лань Сичэня он панически не желал от себя отпускать. В случае, если Не Минцзюэ все же явится, тот был единственной его защитой. Лань Сичэнь не возражал и уже несколько дней смиренно оставался в Башне Кои, хотя дела его собственного клана тоже требовали участия. Страх в глазах Цзинь Гуанъяо был ему вполне понятен: Не Минцзюэ в последнее время вел себя непредсказуемо. Хотелось бы верить, что он больше не станет вмешиваться в дело клана Чан, но такое представлялось маловероятным. Ко всему прочему, приближалось время для «Песни очищения сердца», и если ничего не прояснится, Цзинь Гуанъяо малодушно просил Лань Сичэня лететь в Цинхэ Не вместо него. Не Минцзюэ прибыл в Башню Кои однажды вечером, как обычно без предупреждения. Игнорируя правила вежливости, он походя сдвинул стражей со своего пути и, как если бы находился у себя дома, прошествовал через Цветущий Сад к кабинету Цзинь Гуанъяо, где в это время тот вместе с Лань Сичэнем увлеченно работал над чертежами смотровых башен, наконец-то счастливо отвлекшись от тревожных мыслей о старшем брате. Стражи у дверей его покоев не хотели впускать главу Не так уж запросто, поэтому отправились пинком под зад вдоль коридора. Свое дело, впрочем, они сделали — крики и грохот, и едва не вылетевшая из пазов дверь предупредили Цзинь Гуанъяо, что происходит нечто незаурядное. Не Минцзюэ при этом всем выглядел на удивление спокойным. Коротко кивнув Лань Сичэню, он обратил задумчивый взор на Цзинь Гуанъяо и произнес: — Пойдем, нужно поговорить. Ты и я. Вдвоем. Цзинь Гуанъяо улыбнулся несколько нервно. То, чего он ждал так напряженно и чего боялся, в итоге застало его врасплох, и он не знал, как следует поступить. Да и Не Минцзюэ вел себя не так, как всегда. — Хорошо, — проговорил он, поднимаясь и добавил, отвечая на вопросительный взгляд Лань Сичэня: — Останься, пожалуйста, здесь, эргэ. Посмотри тот чертеж верхнего яруса, мне не совсем он понятен... Он очень надеялся, что Лань Сичэнь не отнесется к его словам с серьезностью и через какое-то время отправится следом, чтобы приглядеть за ними. Цзинь Гуанъяо шел за Не Минцзюэ, ловя испуганные взгляды челяди и с тоской понимая, что главе Цзинь наверняка уже доложили о бесцеремонном поведении главы Не, и это не кончится добром. Не Минцзюэ же шествовал вперед широкими шагами, чтобы поскорее покинуть Башню Кои. Он вышел на лестницу и глубоко вздохнул, будто до этого ему не хватало воздуха. — Ты постоянно жалуешься, что я не хочу тебя слушать, — сказал он, оборачиваясь к едва поспевшему за ним и даже немного запыхавшемуся Цзинь Гуанъяо. — Так вот: я слушаю. Говори. Он смотрел ему в глаза, но взгляд его совершенно невозможно было прочесть. В нем не было ни злости, ни раздражения. Ничего, что было ожидаемо и привычно. Только внимание и серьезность. Однако Цзинь Гуанъяо почувствовал, как пересохло в горле и засосало под ложечкой в предчувствии чего-то непоправимого. Лучше бы Не Минцзюэ орал и хватался за саблю. — Сюэ Ян заключен в темницу до конца его дней, — проговорил Цзинь Гуанъяо. — Не самая лучшая участь. Во многом еще хуже, чем смертная казнь. Я не стану тебя уверять, что убежден в его невиновности. Скорее даже напротив… Но, находясь в заточении, Сюэ Ян не причинит никому зла. А мы за это время сможем спокойно во всем разобраться. Возникли новые обстоятельства… и даже Чан Пин осознал… — Демон, — прервал его Не Минцзюэ. — Ради этого все затевалось, верно? Вы хотели подчинить демона? — Я не понимаю, о чем ты… — пробормотал Цзинь Гуанъяо. Не Минцзюэ стиснул зубы и раздраженно махнул головой, как если бы отгонял назойливую муху. — Не ври мне, — тихо сказал он. — Если ты считаешь, что заслуживаешь, чтобы я тебя слушал, то и я заслуживаю правды. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и Цзинь Гуанъяо показалось, что внутри у него что-то обрывается и с головокружительной скоростью летит вниз. Неожиданно стало легко. Исчезли страх и напряжение, и вместе с ними тягостная необходимость бесконечно все улаживать. Наверное, он слишком уж долго ждал этого разговора, слишком сильно его боялся. Правды, да неужели?! Где-то в глубине груди его зарождался безумный злой смех. — Правда в том, — усмехнулся он, — что ты все равно меня не услышишь. Что бы я ни сказал. Тебе не важно знать, о чем я думаю и к чему стремлюсь. Ты хочешь лишь того, чтобы я делал то, что ты считаешь нужным, по какой-то странной причине решив, что лучше всех знаешь, чем добро отличается от зла. Ты пожелал голову Сюэ Яна, и я должен тебе ее принести. Не важно как. Не важно, чего мне это будет стоить. Не важно, достаточно ли доказательств его вины. Тебе нужно лишь то, чтобы твои указания были для меня превыше всего остального. Ты же видишь меня насквозь, — так зачем задаешь вопросы? Что может быть непонятным? Сюэ Ян талантливый заклинатель, он нужен клану. Отец не хочет его смерти. Как прикажешь мне разорваться между вами двумя?! — Опять все валишь на отца? — поморщился Не Минцзюэ. — А неужели ты думаешь, что я значителен сам по себе?! — изумился Цзинь Гуанъяо. — Что мое слово и мое желание здесь что-то значат?! Да я никто! Я самый жалкий из его слуг! Сколько я ни пытался быть для него хорошим сыном, выполнять все его приказы, он не перестал ненавидеть меня и презирать! И никогда не перестанет! Он никогда не признает меня своим наследником, предпочтет притащить в клан любого ничтожного выродка, лишь бы только это был не я! От переполнившей его обиды и ярости горло перехватило спазмом и губы дрогнули в кривой судорожной улыбке. — Мне даже интересно, — хмыкнул Цзинь Гуанъяо, — кого он откопает в следующий раз... Не Минцзюэ смотрел на него потрясенно, будто увидел какую-то неведомую странную нечисть, выползавшую из хорошо знакомой человеческой оболочки. На лице его было столько горечи и боли, и сокрушительного разочарования, что Цзинь Гуанъяо захотелось орать от отчаяния. Он понимал, что сейчас своей же рукой уничтожает окончательно и навсегда их мир, свет и тепло между ними, любую возможность снисхождения и прощения, но уже поздно было отступать, да он и не смог бы. — Я каждую минуту жду яда или ножа в спину, — проговорил он, закрывая глаза и отворачиваясь. Под веками горело, будто глаза засыпало пылью. — Пытаюсь угадать по взгляду отца, сколько еще он и его достопочтенная женушка будут меня терпеть, что перевесит чашу, ненависть или расчет: ублюдок слишком послушный и полезный, чтобы его убить, но слишком отвратительный, чтобы держать рядом. Я никогда не избавлюсь от пренебрежения и насмешек в спину! Ты не поймешь такого! Ты никогда не поймешь и не представишь, каково приходится мне! Ты законный сын главы великого клана, окруженный с детства любовью, уважением и почетом! — Может, мне следует просить у тебя прощения за это? — мрачно спросил Не Минцзюэ. — Думаешь, будь иначе, я вырос бы такой же подлой тварью, как ты? Был бы готов скармливать живых людей демонам? Убивать без счета? — Мы никогда не узнаем, — Цзинь Гуанъяо снова повернулся к нему, глядя насмешливо и зло. — Хотя, впрочем, я ничуть не сомневаюсь, что ты всегда оставался бы самим собой. Не только за неправедное деяние, но и за косой взгляд в твою сторону ты отвечал бы ударом сабли. Ведь можно сколько угодно убивать, если делаешь это так, как пристало благородному мужу! — Я никогда не убивал ради своей выгоды! — воскликнул Не Минцзюэ. — Это как посмотреть! — Как посмотреть?! Ты что хочешь сказать?! — Ты убивал всегда, когда считал нужным. Думаешь, каждый раз был прав? Ты так справедлив и непогрешим, и видишь людей насквозь? Ты точно знаешь, кто заслуживает жить, а кто умереть? — Может быть, не каждый раз! Шла война, некогда было разбираться! Но я никогда не считал себя лучше других! Я никогда не хотел ничего для себя! — Потому что у тебя все было! — Да что у меня было?! — все более закипая, взревел Не Минцзюэ. — Умирающий отец? Маленький брат? Огромный клан, который я, мальчишка, должен вести за собой против врага, который значительно сильнее? Ты думаешь, все эти седые воины, закаленные в боях, смотрели на меня как на достойного? Ни хрена подобного! И никого совершенно не было у меня за спиной! Никого! Ничего! Соверши я хоть один недостойный поступок, хоть раз прояви слабость, ты думаешь они не сожрали бы меня с потрохами? Человек сам выбирает каким путем ему идти! Подло бить в спину, конечно, попроще, чем выходить на честный поединок и смотреть в глаза! Цзинь Гуанъяо вздрогнул, как от пощечины, и, словно после удара, вспыхнуло лицо. Мир рухнул во тьму. Все что происходило дальше — было нельзя, ни говорить, ни делать. Не здесь, нигде, никогда, не друг другу, не в присутствии слуг и адептов, с одной стороны не рискующих приближаться, с другой — жадно пытающихся разобрать, в чем именно на сей раз причина ссоры названых братьев. Но если падает трухлявая плотина, можно ли остановить рвущийся на свободу поток? — Не тебе об этом судить! — крикнул в ответ Цзинь Гуанъяо. — Тебя воспитывали заклинателем с рождения! У меня же никогда не было шанса сражаться лицом к лицу и победить! Так что, по-твоему, я заслуживаю только одного — сдохнуть с честью?! Благодарю покорно! Да и кто бы это оценил? Сколько сотен и тысяч погибло в этой войне? Кто-то помнит их имена? Кто-то строит в их честь храмы? Вся слава и почет достаются главам кланов и прославленным заклинателям! Только их жизни имеют значение! Ты думаешь, я мог бы вызвать на бой командующего твоим гарнизоном и победить? Да он и не снизошел бы до поединка! Пинком ноги отправил бы меня в грязь и рассмеялся! Что я мог противопоставить ему? Ничего! Не говоря уж о Вэнь Жохане… — Цзинь Гуанъяо осекся, будто вдруг в груди кончился воздух. — Вот уж не думал, что это тоже ты можешь поставить мне в вину. Ладно, теперь я знаю, что ты думаешь обо мне. Что всегда думал на самом деле! Не Минцзюэ шагнул к нему, будто хотел ударить, но вместо этого лишь схватил за отворот клановой накидки, приближая к себе, заставляя поднять голову. Цзинь Гуанъяо очень не хотелось этого, его сжигала ярость, и ему совсем не было нужно, чтобы Не Минцзюэ видел его слезы. Сморгнув застилающую взгляд влагу, он с вызовом посмотрел на него и был поражен, увидев его покрасневшие несчастные глаза. — Я так не думал! — проговорил Не Минцзюэ хрипло. — Я, наивный дурак, питал надежду, что тебя еще можно исправить, что где-то глубоко в душе ты лучше, чем кажется. Что можешь думать не только о себе, что, если дать тебе шанс, дать тебе все… ты сможешь стать достойным человеком, хорошим заклинателем. Но что не делай — всякая тварь останется собой. Для тебя ничего не существует кроме твоих обид и несчастий, кроме твоего высокомерия! И нет других целей, кроме желания возвыситься над другими! Цзинь Гуанъяо резким движением вырвал из его пальцев ткань своей одежды и отступил назад, не замечая, что почти уже нависает над краем лестницы. — Можешь думать, как хочешь! Мне наплевать! — прошипел он и презрительно фыркнул. — Кто ты такой, чтобы давать мне шансы и исправлять?! Да мое высокомерие ничто в сравнении с твоим! — Да неужели? В отличие от тебя я не считаю, что лучше других! — Да, я лучше! — воскликнул Цзинь Гуанъяо, вскидывая голову. — Лучше и достойнее многих! Ты сам это знаешь! И жизни десятка и даже сотни ничтожеств не стоят моей! Лицо Не Минцзюэ перекосило от гнева и отвращения, он шагнул назад и с силой ударил Цзинь Гуанъяо ногой в грудь, сбивая с лестницы. — Неудивительно слышать такое от сына шлюхи! — крикнул он ему вслед. Лань Сичэнь, конечно же, не остался в кабинете Цзинь Гуанъяо дожидаться, чем кончится дело. Спокойный вид Не Минцзюэ не внушал доверия, было видно, что он как натянутая струна. Радовало лишь то, что, похоже, он старается удерживаться от припадков ярости, и, значит, есть надежда, что разум его не покинет и он не устроит что-нибудь такое, о чем потом сам будет сожалеть. Может быть, он начал сознавать и то, что каждый взрыв безумия может стать для него последним? Не Минцзюэ очень изменила война. Он привык к тому, что его слушаются беспрекословно. Привык никого и ничего не бояться. Привык побеждать. Но даже в то время он прислушивался к советам и умел быть осторожным, осознавая, что любая ошибка может привести к разгрому. Сейчас же, в отсутствии опасного врага, он все более терял критичность к своим поступкам. Цзинь Гуаншань проявлял недюжинное терпение, снося его откровенное пренебрежение и неприязнь, однако до бесконечности это не продлится. Лань Сичэнь понимал, что нужно что-то делать, но не знал, что. Не Минцзюэ и раньше-то не особенно слушал нравоучения, сейчас же и вовсе не станет. Может быть, спросить совета у дяди? У него всегда получалось сладить со строптивыми мальчишками. И с Не Минцзюэ в том числе... Лань Сичэнь неспешно прогуливался по Цветущему Саду, делая вид, что разглядывает фрески, с ним пару раз заводил беседу кто-то из адептов Цзинь, слуги порой пытались что-то предложить. Лань Сичэнь не особенно слушал их и что-то рассеянно отвечал, возможно, иногда невпопад. Но это никого и не интересовало. Лань Сичэнь с досадой замечал, что все больше обитателей Башни Кои стекаются в павильон, чтобы не пропустить что-нибудь важное и интересное. Все очень старательно делали вид, что ничего особенного не происходит, меж тем жадно устремляя внимание к парадной лестнице. О чем ругались на сей раз глава Не и Цзинь Гуанъяо из павильона было плохо слышно. Суть, конечно, все знали и так, но хотелось подробностей. Жаль глава Лань своим присутствием мешал насладиться зрелищем в полной мере. Эдак ничего толком и не увидишь! Вопреки его надеждам, разговор на лестнице все менее походил на дружеский, и Лань Сичэнь неспешно отправился туда. Бася не покидала ножны, поэтому беспокоиться было не о чем, но все же ему начало казаться, что пора бы уже вмешаться. Он немного не успел, появившись как раз в тот момент, чтобы услышать последние слова Не Минцзюэ и увидеть, как ударом ноги тот отправляет Цзинь Гуанъяо кубарем лететь с лестницы. Лань Сичэнь подбежал ближе, не веря ушам и глазам своим, и с ужасом воззрился вниз, наблюдая за тем, как Цзинь Гуанъяо пересчитал телом каждую ступеньку, а затем упал на каменные плиты площади, с такой силой ударившись головой, что Лань Сичэню даже показалось, что он услышал хруст. Какое-то ужасное мгновение Цзинь Гуанъяо лежал неподвижно. Но уже в следующий момент начал подниматься и жестом остановил стоявших у подножия лестницы и выхвативших мечи стражей. Механическим движением Цзинь Гуанъяо надел слетевшее с головы ушамао, увидев кровь на пальцах, вытащил платок и вытер лоб. Кровь не перестала течь, но он, казалось, больше не замечал этого. Он поднял голову, а потом начал медленно подниматься, тяжело, шаг за шагом, переступая по ступеням, будто преодолевая невыносимое сопротивление. Он шел вверх, не отрывая взгляда от Не Минцзюэ, и у него было такое лицо, что Лань Сичэню стало страшно, — ни ярости, ни боли, никаких чувств, лишь застывшая ничего не выражающая улыбка. И взгляд пустой и темный, как у лютого мертвеца. С таким лицом идут или резать глотки, или в петлю. Цзинь Гуанъяо прошел больше половины лестницы, когда Не Минцзюэ словно очнулся от оцепенения. Ничего не говоря, он развернулся и решительно направился вглубь павильона. Столпившиеся у входа слуги в страхе разлетелись от него, как осенние листья под порывом ветра. Лань Сичэнь не смотрел на него, он следил за поднимающимся по лестнице Цзинь Гуанъяо, понимая, что должен помочь ему, но не в силах сдвинуться с места, завороженный этим жутким взглядом, направленным теперь на него. — Останови его! — процедил сквозь зубы Цзинь Гуанъяо. И только тогда Лань Сичэнь обернулся и понял, что происходит. Не Минцзюэ почти уже скрылся за поворотом коридора, и он явно направлялся вглубь дворца. Куда он шел и кого искал, нетрудно было догадаться. Тихо выругавшись, Лань Сичэнь кинулся за ним. Он схватил Не Минцзюэ за плечо, разворачивая к себе. — Какого гуя ты делаешь?! — Уйди с дороги! — прорычал Не Минцзюэ, отталкивая его прочь. — Я хочу видеть Цзинь Гуаншаня! Что, не имею права?! В тот миг, когда его рука потянулась за саблей, Лань Сичэнь врезал ему кулаком в челюсть, вложив в удар все обуревающие его чувства и изрядно духовных сил. Обычному человеку такой удар, наверное, снес бы голову. Не Минцзюэ пошатнулся и отступил на шаг. Глядя на Лань Сичэня исподлобья, он слизнул кровь с разбитой губы и ухмыльнулся, словно говоря: «Ах, вот оно как?» Он замахнулся в ответ, но Лань Сичэнь увернулся и толкнул его плечом в бок, на подоспевшего и кинувшегося Не Минцзюэ под ноги адепта Цзинь. Споткнувшись об него, Не Минцзюэ потерял равновесие и рухнул на пол. Лань Сичэнь упал на него сверху, не давая опомниться, перевернул на живот и, упершись коленом в поясницу, заломил руки. Кивком головы он велел помогавшему ему стражу снять с главы Не пояс и связал ему руки. Была надежда, что вышитые заклятия, увеличивающие прочность, позволят поясу продержаться какое-то время. Цзинь Гуанъяо неспешно прошел мимо, бросив на них короткий ничего не выражающий взгляд. Лань Сичэню хотелось окликнуть его и остановить, нельзя было допустить, чтобы он сейчас ушел, нужно было забрать его отсюда, увезти куда-нибудь подальше, возможно в Облачные Глубины, неважно куда, главное — очень далеко. Нужно было говорить с ним, пытаться что-то объяснять и оставаться с ним так долго, как будет необходимо. Но невозможно было оставить Не Минцзюэ, который ругался и пытался освободиться. Необходимо было увезти из Башни Кои и его тоже, потому что если он пройдет хотя бы полдороги до покоев Цзинь Гуаншаня — ему не жить. Лань Сичэнь вдруг подумал, что, может быть, именно в этом и состоит его цель. — Что же вы творите?! — воскликнул он с горечью. — Зачем? За что?! Стоило отвлечься на мгновение и ослабить захват, Не Минцзюэ резко выгнулся и ударил его затылком в лицо. — Отпусти меня! — прорычал он. — Все равно не остановишь! — Остановлю, — Лань Сичэнь вытер рукавом хлынувшую из носа кровь и рывком поднял его на ноги. — Сдохнуть собрался? Не выйдет. Будешь жить. Вытолкнув Не Минцзюэ из павильона, он кинул под ноги меч и уже в дверях встал на него, втащив Не Минцзюэ следом. Тот по-прежнему сопротивлялся, и высыпавшие на лестницу Цзини вскрикнули в едином порыве ужаса, когда показалось, что на взлете они оба свалятся с меча. Но Лань Сичэнь все же удержал равновесие. В потрясенном молчании Цзини провожали взглядами улетающих глав великих кланов, пока те не скрылись в облаках. Больше никто не сокрушался, что их лишают интересного зрелища. Такого никому из них еще не доводилось видеть никогда... Цзинь Гуанъяо сам не знал, зачем он отправился в покои отца. Соображай он чуть лучше, предпочел бы на некоторое время исчезнуть, забиться в какой-нибудь угол, свернуться калачиком в темноте и тишине и перестать существовать. Голова разламывалась от боли и кружилась, к горлу поминутно подступала тошнота, правая нога подгибалась, вероятно, он вывихнул или сломал лодыжку, и при каждом вдохе грудь словно огнем обжигало. Сознание мутилось, и Цзинь Гуанъяо порой выпадал из мира, обнаруживая себя в разных местах, совсем не в тех, где хотел бы оказаться. Ему нужна была медитация и возможность хоть как-то восстановить силы. Ему был нужен Лань Сичэнь. Совершенно необходим рядом прямо сейчас. Нужно было видеть его глаза, слышать его голос, упасть головой ему на плечо, почувствовать его руку на пульсирующем болью затылке. Тогда будет лучше. Не так больно. И наверняка пройдет это жуткое чувство, будто свершилось что-то непоправимо плохое. В присутствии отца Цзинь Гуанъяо почти пришел в себя, словно воспряли какие-то скрытые силы организма, проснулась эта вечная необходимость оставаться собранным и работоспособным, что бы ни происходило. Он выпрямился, превозмогая боль, потом низко поклонился. Из-за резкого движения комната поплыла, яркие краски покрывал и украшающих стены драпировок, сверкающей драгоценной посуды и золотого отцовского облачения смешались ослепительным калейдоскопом. Цзинь Гуанъяо не мог понять, какое у Цзинь Гуаншаня выражение лица, и не знал, что сказать, чувствуя все более охватывающий его ужас. Ему показалось, что он находится внутри кошмарного сна, только там бывает такое, что невозможно сосредоточиться, а ткань привычного мира расползается под пальцами, словно тончайший шелк. Он попытался сказать что-то о том, что ничего особенного не происходит, и об искажении ци, которое всегда и всему виной, но, видимо, это было не совсем то, что Цзинь Гуаншань хотел услышать, потому что, не говоря ни слова, он отвесил Цзинь Гуанъяо такую оплеуху, что тот отлетел к стене и врезался в нее затылком, так что на некоторое время в глазах его потемнело и безумное мельтешение красок наконец померкло. Утопая в заливающем уши звоне, Цзинь Гуанъяо решил, что на сей раз голова его точно раскололась на части и коснулся ладонями висков, ожидая почувствовать вместе с кровью вязкие кусочки мозга. От этого движения ушамао свалилось на пол, чего он даже не заметил. Слипшиеся от крови цинхэшные косички повергли главу Цзинь в такое изумление, что на некоторое время он лишился дара речи, а потом громко расхохотался. — Какое же ты ничтожество! — проговорил он, брезгливо морщась. — Прочь с глаз моих! Если еще раз я увижу рехнувшегося главу Не на пороге Башни Кои, я прикажу выпустить по нему тысячу стрел! Не дожидаясь пока до сына дойдет смысл сказанного, глава Цзинь схватил его за ворот и выкинул за дверь. В следующий раз Цзинь Гуанъяо пришел в себя в подвале. Как он там оказался и сколько времени прошло, он не знал, вероятно, добравшись сюда в полубессознательном состоянии, по наитию, как раненый зверь в поисках надежного убежища. Это был самый нижний уровень подземелья, специально приспособленный для деятельности Сюэ Яна. Вход защищали талисманы, здесь никто и никогда не бывал кроме них двоих. Холод привел Цзинь Гуанъяо в чувство, и он улегся на пол, с наслаждением прижимаясь щекой к покрытым изморозью камням. Голова не перестала болеть, но сознание больше не путалось и дышать стало легче, главное не шевелиться. Некоторое время Цзинь Гуанъяо лежал так, глядя, как тепло его дыхания оставляет на камнях мокрые проталины. Он вспоминал их разговор с Не Минцзюэ, мгновение за мгновением, слово за словом, его презрительный взгляд, выражение гадливого отвращения, исказившее его лицо за миг до удара, его последнюю фразу. Это было тысячу крат хуже, чем боль переломанного тела, это погружало его во мрак и возвращало на много лет назад, в те жуткие времена одиночества и беззащитности перед миром, когда приходило тягостное, высасывающее силы понимание, что никакие надежды и чаяния мамы никогда не осуществятся. И ничто не имеет смысла. Презрение, унижение и отчаяние — вот то, что будет с ними всегда. И пусть случаются моменты радостного вдохновения, потом все так или иначе возвращается на круги своя. Мама любила предаваться мечтаниям. Сначала она мечтала для себя и для него, потом, незадолго до смерти — уже только для него одного. Неужели она и правда верила, что можно вырваться из порочного круга? Или это была ее сказка для того, чтобы продолжать есть, пить, двигаться, дышать, исполнять прихоти гостей весеннего дома и не сойти с ума? Ее милый мальчик проделал такой долгий путь, и где он оказался в итоге — там же, где и был? Цзинь Гуанъяо усмехнулся и перевернулся на спину. Ну уж нет. Он совсем не там и никогда не вернется. Он будет врать, притворяться, изворачиваться, ненавидеть и мстить, он не позволит никому себя уничтожить. Он оставит этот день в памяти навсегда. Он больше не станет забывать, что его жизнь — это презрение, унижение и отчаяние. И ненависть. Ненависть ко всему и всем, кто стоит у него на пути. Только она единственная помогает жить и делает сильнее. Она, как чистейший ледяной источник, проясняет разум и усмиряет жар в крови. Она должна убить все остальное. Глаза Цзинь Гуанъяо вдруг наполнились слезами, и он горестно всхлипнул, с силой прижимая ладони к лицу. Горячей неудержимой волной наружу рвались рыдания. Почему все закончилось так? Как Не Минцзюэ мог поступить с ним столь безжалостно? От кого угодно Цзинь Гуанъяо мог бы ожидать желания ударить его побольнее, но только не от него… — Ненавижу, ненавижу тебя! — прохрипел он, скрипя зубами. Уныние сменялось все нарастающей злостью. Цзинь Гуанъяо ударил кулаком об пол с такой силой, что онемела рука. Он с трудом поднялся, судорожно переводя дыхание. В груди снова горело, закружилась голова. Не нужно было просить Лань Сичэня останавливать его! Пусть бы Не Минцзюэ шел к отцу! Пусть бы его нашпиговали стрелами на подходе! А еще лучше — пусть бы он добрался до Цзинь Гуаншаня и свернул ему шею! И только потом его бы расстреляли! Как бы хотелось посмотреть на это! Надо же как может быть, что сильная любовь сменяется настолько же сильной ненавистью в один миг! Как же теперь хорошо! Как легко! Теперь все будет легко… Ненависть захватывала Цзинь Гуанъяо, это было приятное живое и яркое чувство, вызывающее восторг, умеряющее противную слабость и боль в голове. Слезы высыхали на полыхающей коже, как капли воды на раскаленной печи. За то, что ты сделал, будь ты проклят, Не Минцзюэ, мерзкая тварь! С яростным воплем Цзинь Гуанъяо ударил по стеллажу, на котором аккуратно лежали инструменты и ровным строем стояли баночки и кувшинчики с разнообразными снадобьями и настоями, опрокидывая его на пол. На грохот откуда-то примчался Сюэ Ян, воззрился на учиненный погром и, словно кот, прыгнул на Цзинь Гуанъяо, сбивая с ног и подминая под себя. Цзинь Гуанъяо даже не удивился, когда снова ударился головой об пол. — Да ты спятил! — зорал Сюэ Ян. — Здесь же два месяца работы! Я ради чего старался?! Чтобы ты явился и смел все на пол?! Он собирался еще раз приложить его головой об пол, но Цзинь Гуанъяо извернулся и ударил его коленом между ног. Сюэ Ян ахнул от боли, и Цзинь Гуанъяо сбросил его с себя, усаживаясь сверху, выдергивая из рукава струну и прижимая ее к его горлу. — Посмей еще раз тронуть меня, — прошипел он злобно, — и я отрежу тебе голову! Сюэ Ян удивленно вскинул брови, потом ухмыльнулся и, насмешливо глядя ему в глаза, начал медленно подниматься. Струна врезалась в его шею все глубже, потекла кровь. Цзинь Гуанъяо вынужден был ослабить натяжение. — Кишка у тебя тонка, — произнес Сюэ Ян почти с сожалением, сталкивая его на пол. — Не обещай, чего не можешь сделать. Цзинь Гуанъяо свалился с него, как мешок с соломой, и бессильно остался лежать на полу. Несколько мгновений Сюэ Ян задумчиво смотрел на его распухшее, перепачканное кровью лицо и растерзанный вид. — Кто на этот раз? — спросил он. — Папаша или братец? Наверное, все же не мамаша: у этой сил бы не хватило так тебя отделать... Сюэ Ян провел пальцем по ранке на шее и слизнул кровь. — Так кого ты хочешь убить на самом деле? — Обоих, — едва слышно прошептал Цзинь Гуанъяо. Сюэ Ян хмыкнул. — Да неужели? Наконец-то... Он поднялся и подошёл к разгромленному стеллажу, мрачно посмотрел на него, потом, переступив через осколки, отправился в соседнюю комнату. Откуда принёс два кувшинчика. — Выпей вот это. А потом это. Видя, что Цзинь Гуанъяо никак не реагирует, он уселся на пол с ним рядом, приподнял его голову и насильно влил ему снадобья в рот, заставив разжать крепко стиснутые зубы. Цзинь Гуанъяо едва не захлебнулся и надсадно закашлялся. — Что за дрянь? Ты отравить меня хочешь?! — прохрипел он. — Вот еще. Стал бы я ради этого тратить драгоценные эликсиры. Расскажи, ты уже придумал, как убьешь главу Не? — с любопытством спросил он, устраиваясь рядом поудобнее. — Иди нахер, — устало пробормотал Цзинь Гуанъяо, закрывая глаза. То ли снадобья были тому виной, то ли просто кончились силы. Его неудержимо клонило в сон. Сюэ Ян разочарованно смотрел, как он засыпает, потом поднял его и отнес в соседнюю комнату, где за неимением лучшего уложил на стол, предварительно скинув с него на пол выпотрошенный труп. — Я бы хотел на это посмотреть, Яо-Яо, — протянул он, склонившись к его уху. — Как ты будешь убивать его. Надеюсь, это будет медленно. Обещай взять меня с собой.