***
Ей было пять. Рудольфусу Лестрейнджу семнадцать. Пятилетнюю Беллатрикс продали роду Лестрейндж. Был договор, слово чести, а летами позже — помолвка. Журчанье горного ручья баюкало утомленное сознание, девушка с покрытыми багрянцем скулами устало откидывалась на изумрудные ковры, сотканные матушкой-природой, и кудри её легко покачивались, взволнованные весенним ветряком, и острый её взор поражал. А позади — мужчина, тогда ещё молодой, но с уже прижившийся печалью в льдистых глазах. — Ты испортил мне жизнь, Дольф! — тонкие губы волшебника изгибаются в недовольстве: ему не нравилось искаженное ею звучание собственного имени. В поцелуях, оставленных солнцем, на безупречной коже Беллатрикс, в неясном блеске бездонных глаз, в изгибах губ да трепете ресниц рисуется рассказ. Нужно лишь приглядеться, нужно внимать. Рудольфус привычно отводил взгляд: ему — так по крайней мере ей казалось — было плевать. — Ты испортил мне жизнь, ублюдок! — впервые она сталкивается с сапфировыми омутами незадолго до своего одиннадцатилетия. Влюбляется парой лет позже. Когда повзрослевшее тело, взбудораженное вкусом юности нутро начинали шептать на ухо Его голосом. Когда грудь трепещет, когда дыхание безбожно сбивается. Отчего же? От одного невзначай брошенного: «Тебе следует гордиться своей старшей дщерью, Сигнус, Лорд Волан-де-Морт, скажем по большому секрету, тайно восхищён её красой да резвостью ума», — Он имел привычку говорить о себе в третьем лице, Он имел привычку жаловать Беллатрикс, осыпать милостью и бесценными дарами. Андромеда, Меда. Рудольфус Лестрейндж любил, но не ту. Мне доводилось видеть эту женщину всего лишь пару раз: до второй войны и через семь лет после. Кажется, она была выжжена с гобелена за брак с***
После окончания первой магической войны Лестрейндж-Мэнор большую часть времени пустовал. Иной раз захаживали туда мы с матерью. Вглядывались в колдографии с лицами, что господин Время уже успел помутить во взрослеющем моем сознании. И лишь женщина с непокорными патлами цвета воронова крыла никогда не покидала закоулков памяти. Это было давно. Начало. Так давно, что многие подробности безвозвратно утеряны. Так давно, что знавшие Беллу Блэк лежат в объятьях сырой земли или же, поглощённые безумием, коротают отписанные года в окружении мшистых стен Азкабана. Я не говорю о воинственной Беллатрикс, я жажду поведать о Белле, Белле Блэк с чернильными пятнами на изящных пальцах. Нынче — ежели очень сильно постараться — можно сыскать колдографии юного Тома Реддла. Сложнее — взрослого мужчины. У него глаза были — сапфиры. И Белла встречает ставящего на колени высший свет колдуна в длинной мантии незадолго до одиннадцатилетняя. Незадолго до поездки в Хогвартс. За его спиной постоянно маячит Гидра Кэрроу. Женщина необыкновенной красоты, чего не скажешь о близнецах — они парой лет старше самой Блэк. Плоды мерзостного кровосмешания. В чистокровном обществе бродили слухи, мол, была она изнасилована собственным отцом. Другие же заявляли, будто это вовсе не её дети, а младшей, тогда только справившей шестнадцатилетие сестры. Мы ещё вернёмся к этому, дорогой друг, но значительно позже. А сейчас Белла, донельзя впечатлённая силой, исходившей от загадочного Лорда, порхает на ненадежных крыльях опасного чувства, кое ей пока ещё рано понять. Осознать. Принять.***
В Хогвартсе мисс Блэк высокомерно наблюдала за вечно куда-то спешившими студентами с доски почета. Ею восхищались учителя, на неё со жгучей завистью, затолканной в самую глубину гнилостного нутра, ровнялись сверстницы. А черная ворона, точно бросающая вызов порхающим вокруг совам, регулярно уносила письма в родительский дом. «Моя дорогая maman! Пишу Вам, прикрепляя к письму отметки за прошедшую неделю. Как поживаете? Каково самочувствие отца? Тоскую по Вам. Среди старшекурсников бродят сплетни о бале у Малфоев с Его участием. Если это так, то может ли быть возможным мое в нем участие? С нетерпением ожидаю ответа. Ваша Беллатрикс.» Друэлла, носившая в девичестве фамилию Розье, над чувствами дочери посмеивалась в компании нелюбимого супруга. Рудольфус Лестрейндж гостит у них по пятницам, вежливо улыбается, целует изящные руки, вручает дамам пышные букеты приевшихся цветов. Она не может ведать судьбы старшего своего дитя, однако я уверена, друзья, узнай эта чопорная, но в глубине души любящая женщина, какую сеть спряли озорницы-Мойры для её первенца — вынести бы лишних истин не смогла. Белла была любимицей, гордостью семьи, Белла оплакивала младость и свободу — под роскошной фатой слёз её никто не заметил, разве что Он, но, конечно, смолчал. Быть может, подумал, что девчонка, что глупая и вскоре одумается. Он смолчал, усмехаясь Гидре, ведя ладонью от талии до бедра.***
— Тетушка Беллатрикс, Вы бесподобны! — говорила ей я. Темному Лорду, готова поклясться, тоже так казалось. И, к слову, совпадение это или нет, но была она чем-то схожа с той самой Кэрроу, к которой мы обязательно вернёмся, потому что она важна до крайности, потому что она — вопросительный знак, так и не получивший ответ, потому что у Лорда Волан-де-Морта пылилось колдофото, потому что она оставила Ему нестираемое напоминание о себе. Отражение себя. Подарила Ему тень. И как-то я оказалась достаточно решительна, дабы спросить у Леди Нарциссы: — Тетушка Беллатрикс любила Милорда, но любил ли Он её? — сердце мое набатом стучало в ушах. Ответ был важен. Нарцисса знала. Она ответила, а сотрясающая небо и землю гроза вторила сим словам: — Если умел, то, очевидно, да, — если? Ах, амортенция, звучные слова Дамблдора… Но разве не любовь Свет зовёт возвышенным чувством? И ежели это так, то разве ж могут простые семейные драмы с печальным концом менять суть мироздания? Любил ли Волан-де-Морт Беллатрикс? Пред моим взором письмо. Быть может, даже единственное. Она всегда была рядом — рукой подать, так зачем же было ей писать? Тем не менее оно есть: без дат, подписей, однако с печатью — шипящая змея и странная роспись. «Наша прелестная Беллатрикс, Мы совсем недавно имели разговор с Рудольфусом, он любезно поведал о причинах внезапного отъезда своей супруги. Крэбб вместе с письмом должен вручить тебе Наш скромный дар. Ожерелье пронизано древним колдовством, не снимай его. Лорд Волан-де-Морт заботится о своих поданных. Мы ожидаем тебя в особняке как можно раньше. Отсутствие звонкого смеха нагоняет немыслимую тоску.» Отправитель не нуждается в представлении. О чем Он пишет? В чем причина? Пожирательница хворала? — Леди Нарцисса, Ваша сестра была больна? — не на словах — на деле. — Она лечилась? От чего? Изумруд шелкового платья так шёл овдовевшей Малфой, как шли кровавые разводы огненной мадам Лестрейндж. — Ты разве не наслышана о безумии рода Блэк? Оно не обошло стороной ни одного… — даже Вас? — хочу спросить я, но благоразумно молчу. — Давая о себе знать порой в старости, реже - в молодости, погружая в омут с головой или же просто вешая общественное клеймо «чудного». Протягиваю ей пергамент. — Ах, это… Замолкает на несколько минут, неспешно поглаживая бумагу, казалось, теряясь в настоящем, полностью отдаваясь во власть прошлого. — Это было ещё до зарождения меж ними проклятой связи, — она всегда со жгучей ненавистью говорила обо всем, что связывало сестру с их Господином, — Беллатрикс была беременна, но случился выкидыш, что окончательно разрушило её и без того неудачный брак с Рудольфом — позднее они станут друг другу славными друзьями… Но тогда оба были молоды, ей около двадцати — двадцати одного. Разумеется, такая большая потеря крайне пагубно отразилась на её душевном здоровье. Случился первый серьезный приступ. Колдомедик настаивал на незамедлительном отъезде, смена обстановки и прочее… Ты ведь помнишь Надежду Долохову? Несчастная женщина… Беллатрикс отправили к ней, в Петербург. Там в те времена были лучшие специалисты и курорты, — прервёмся тут. Россия? — удивятся многие. В те времена Британия ещё не успела безвозвратно испоганить свои отношения с самой сильной державой магического мира. Бродят даже слухи, — не берусь клясться в их достоверности — будто Темный Лорд лично гостил у Кощея, блуждал по нескончаемым лабиринтам знаменитого Кремля. Надежда Долохова. Мы поговорим о ней позже, мы обсудим во всех подробностях русскую женщину, ровесницу Нарциссы. Сейчас же добавлю от себя: супруга самого искусного в боевой магии пожирателя была небесно красива и столь же несчастна. Это было незаметно прочим, но мне отчего-то виделось ясным, точно кристальной чистоты её взгляд. Надежда Долохова была прекрасна с пшенично-белой косой доходящей до округлых бёдер, в сарафане нежно-голубого — реже ярко-алого — цвета, с покорностью и безграничной преданностью супругу, что был многим ее старше, со сталью в профиле, когда имела дело с его врагами. Антонин прав, даже если он не прав. Ну а мы вернёмся к увядшей моей тётушке. Что было дальше?***
— Как ты, Беллатрикс? — белёсые пальцы скользили по мраморному лицу. Он уже не был так красив, как прежде. Он был пугающ и ликом, и нутром. А Беллатрикс плохо. За окном снегопад, в ушах слова надежной Надежды каменного Антонина: «Слушай сердце, Беллатрикс. Руководствуются разумом лишь обожженные прошлым старики». «Слушай сердце, Беллатрикс, ходи по тлеющимися углям, пляши на лезвии ножа!» — русская была странна и безумна. Русская с широко распахнутыми глазами знала о чем говорит, и некогда Блэк прислушалась. Потянулась к бледным, иссохшим устам, впилась в них своими, жаждущими, впилась, дабы раствориться в горьковатом вкусе на кончике языка на долгое всегда. Он не сопротивлялся, позволял, точно позволяет любящий родитель изредка подурачиться несмышлёному своему дитя. Он не сопротивлялся, а в соседней комнате заходился горькими слезами младенец. Её назвали Морриган. Этой ночью Гидра Кэрроу умерла.***
Незадолго до своей гибели Драко Малфой заходил ко мне на бокал изысканного вина. Момент был самым что ни на есть подходящим. Я решилась, рассуждая, что либо сейчас либо никогда: — За что ты любил её? — ведь не было причин. Было лишь насилие, Круцио и кровь на белоснежных простынях. О них написала Скитер, о ней солгали многие, о нем тоже. О них говорил каждый, о нем — плохо, о ней — ещё хуже. Я бы посвятила этой странице Реквием, я бы понесла к могилам розы оттенка бордо, я бы поставила свечку в Церкви. Но разве ж изменит это скорбную суть? Я сделаю то, что умею лучше всего, я напишу. Правду разукрашу в адаманты её бесстрастных глаз, ложь перечеркну кровавыми его слезами. Позже. Сейчас хочу покончить с главой шепотом, лившимся из тонких уст разбитого Драко родом из змеиного гнезда: — За что наша тетка любила уродливого Волан-де-Морта? За что моя сильная мать обожала отца, чем сама она поражала слабого его? Отчего жертвенная миссис Паркинсон неизменно возвращалась к твоему жестокому отцу? Почему чтящий традиции Рудольфус не мог забыть предательницу Андромеду? Любят не за что-то, Пэнс, а вопреки, любят тех, кто дополняет, любят тех, кто рядом несмотря ни на что. Помнишь, мадам Мальсибер, а жену Руквуда? Одна была красива, другая — умна. Обе были счастливы — обеим повезло. Повезло, потому что не любили, а пользовались. Положением, властью, сейфами с галеонами. А помнишь Надежду Долохову? Она была красива, умна, мудра, верна. И прочее, прочее, прочее. Она была несчастна, потому что любила, как любила Гидра Кэрроу, как никогда не умела Она, но это не мешало мне преклонять колени из раза в раз. Любить кого-то — это всегда больно, Пэнс. Бутылка незаметно для обоих опустела. Ночь медленно уступала свои права утру. На небосвод восходило Солнце нового дня. Я посмотрела в его глаза — мертвые стекляшки, подобно осколкам разбитой случайно бутылки из-под вина. Он усмехнулся, пригладил белёсые волосы, аккуратно зачёсанные назад, но успевшие слегка растрепаться за незаметно пролетевшие часы нашей последней — я бы спросила и сказала куда больше, знай, что это так — беседы, медленно встал, поцеловал мою трясущуюся руку, выдохнул короткое: «Прощай, зануда Паркинсон» — детское прозвище из Слизерина, и растворился в предрассветном тумане, дабы этим же днём я вычитала в письме с родовой печатью Малфоев, что главы рода в живых более нет. Писала Астория. Достойная девушка, нелюбимая жена, мать малыша Скорпиуса с глазами-васильками, который не плакал на похоронах — не понимал. Вы слышали о бумеранге? Темный Лорд в одну из наших малочисленных встреч прошипел, глядя на меня, усевшуюся на холодному полу рядом с тётушкой и Нагайной: — Есть возмездие и есть месть. Мы мстили и получали возмездие. Мы расплачивались за свою глупость, за свои проступки. Мы вершили, вершим и будем вершить правосудие, Мы мстили, мстим и будем мстить месть заслужившим, Мы восставали из пепла, даруя самим себе новое, лучшее тело, Мы обманули Смерть, поравнялись с Богом, Мы стоим над законом возмездия, а он над всеми вами, — он говорил о себе. Он утонул в собственных амбициях и чаяниях, уподобляясь Гитлеру, чьи последователи сбрасывали бомбы неподалёку от приюта, где ютился Великий Том Реддл. Он обманул Смерть, но, вопреки собственным ожиданиям, так и не сумел обуздать величайшую силу Возмездия. Ту, что рушит города и страны, ту, что не ведая жалости отнимает миллионы жизней, ту, что покарала Малфоев, Лестрейнджей, Блэков, Долоховых, Руквудов, Кэрроу и ещё многих, многих, многих...