Знакомство
Лети на юг, я — северная птица, Не тронет лед сердечного тепла.
Сторибрук, Октябрь 2001 год.
Под вечер поднялся ветер, он задорно гонял по тихим городским переулкам жёлтую листву, опавшую с деревьев, и норовил забраться за шиворот редким прохожим, коих на улицах было крайне мало. Сторибрук — маленький развивающийся городок всего с несколькими тысячами населения, что не так давно возник рядом с мегаполисом. Хоть город и находился в пятидесяти минутах езды от шумного и слепящего огнями Сиэтла, создавалось впечатление, что он вовсе не из этого мира. Пересекая городскую черту, словно попадаешь в другую реальность, с другим ходом времени. Здесь оно не летело стрелой, а медленно текло, будто воды пролива, что соединял городок с Сиэтлом. Весь город можно было не торопясь обойти пешком; встречая друг друга, люди здоровались, а не пробегали мимо, опаздывая на работу или пытаясь догнать автобус. Здесь всегда было спокойно и тихо, будто городок невидимым куполом скрыт от жестокого мира. Мира, в котором люди каждый день убивают друг друга, бьют своих детей или продают их за дозу наркотиков. Где люди умирают от болезней, от которых ещё не изобрели вакцин и от которых не застрахован никто. Сторибрук был маленьким островком спокойствия и тишины, и хотелось верить, что таким и останется, не превратившись в бурлящий муравейник. Зелёная табличка с названием города осталась позади, как и этот суетный, трудный и сумасшедший день. А впрочем, бывали ли у него другие? Если и да, то они уже в прошлом. Время шло к закату, на синем небе уже появились жёлтые полосы. Ветер усилился — стало прохладно. Голд пересёк черту города и, бросив машину, пошёл пешком. Домой заходить не стал — сын сегодня остался у друга, а пустых стен дома он с некоторых пор старался избегать. Купил несколько сэндвичей в кафе и не спеша отправился в сторону городского кладбища, чтобы пробыть там до темноты и, вернувшись домой, сразу уснуть. Шел, не торопясь, наизусть зная, сколько метров осталось до цели. Приветливо кивал тем, кто возникал на его пути, и, не останавливаясь для светских бесед, молча продолжал свой путь. Его в городе все хорошо знали, и знали, куда он ходит каждый вечер, возвращаясь из Сиэтла, где работал, в Сторибрук, поэтому тоже просто улыбались, стараясь не затевать ненужных разговоров. Ему было чуть больше сорока. Всегда элегантен, вежлив и учтив. С лица почти никогда не сходила дружеская полуулыбка, но никто никогда не ответит, что за ней скрывалось на самом деле. Как никто никогда не сможет разглядеть, что в глубине карих глаз таилась вся тьма этого мира, всё его неприглядное нутро, все те воплощения существующей в мире жестокости, которые ему доводилось видеть. Но вместе со всей таинственностью ему были присущи обаяние и шарм. И пусть волосы посеребрила первая седина, и хромота была весьма заметна — всё это только добавляло ему привлекательности, а трость с золотой рукоятью всегда прекрасно гармонировала с дорогими костюмами. Женщины из его окружения отдали бы многое, если не всё, за его внимание к своей персоне. Однако он со всеми был одинаково обходителен и холоден одновременно, ибо каждый из вечеров у него был занят — он спешил на свидание к ней, так же, как сегодня, вчера и завтра. И напрасно представительницы прекрасного пола ждали, что когда-нибудь её образ померкнет — быстрее навеки погаснет солнце. Хотя для него со дня их встречи она и была ярчайшим из солнц, теперь с небес светило лишь жалкое подобие. Сторибрукское кладбище разрастись ещё не успело. Оно было ещё моложе, чем сам город, и насчитывало пока около полутора сотен надгробий, при желании их можно было пересчитать. В самом центре возвышался склеп, принадлежащий семье первого мэра. От склепа вправо на двадцать один шаг. Он через каждый останавливался, сжимая в ладони рукоять трости всё сильнее. И дело было вовсе не в хромоте, к ней он давно привык, сроднившись с тростью — дело в боли, которая к ноге отношения не имела. Болела душа, и чем ближе он подходил, тем острее она становилась. Время, может, и хороший лекарь, только медленный. Можно и умереть, так и не дождавшись полного исцеления. А впрочем, существует ли полное исцеление от душевных ран? Едва ли — так или иначе, остаётся рубец, к которому мы привыкаем по прошествии дней. Дойдя, мужчина устало опустился на скамейку, сложив руки на рукояти трости и опёршись на неё. Сделал несколько глубоких вдохов, словно пытаясь отдышаться, будто он пешком обошёл весь земной шар, а не прошёл несколько улиц. Если бы она могла, то вмиг бы подбежала, присела рядом и провела тёплой ладонью по щеке, и вся тяжесть прошедшего дня, вся тьма, в которую он снова сегодня погружался, остались бы просто дурным сном. Она улыбнулась бы, и эта улыбка осветила бы самую тёмную ночь ярчайшим из солнц. Она до сих пор улыбается, но отныне лишь с фотографий, развешанных на стене дома, и с этой могильной плиты, что выделялась среди всех на кладбище. Она была больше остальных и сделана в форме открытой книги. На одной странице было написаны её имя и фамилия, дата рождения и смерти, а рядом фотография. Облачённая в нарядное платье, с длинными локонами и искренней улыбкой, она чем-то напоминала героиню всем известной сказки о девушке, что любовью расколдовала чудовище. Под фотографией так и было написано — «Моя красавица». — Привет, моя красавица, — наконец заговорил мужичина, — вот ещё один день прошёл. Ещё один день его жизни был прожит — без неё. Он уже перестал их считать, они просто растворялись в бесконечности времени. И в конце каждого такого дня он приходил сюда, сидел на скамейке, наблюдая, как за горизонтом исчезает холодное солнце. Оно уже не греет, а значит, скоро наступит зима. В день, когда её душа вспорхнула ввысь, будто бы птица, улетающая к югу, тоже наступила зима. Иногда ему казалось, что с тех пор она стала вечной, но он всё равно пытался жить и делать, что должно. Бороться со злом, любить сына, пытаясь быть ему за обоих родителей сразу. Вдвоём с сыном он переживёт и новую зиму, сохранив от холода тепло воспоминаний и надеясь, что там, где она теперь — вечное лето, и что однажды там, в недоступных живым мирах, он сможет её отыскать. Сидел молча, смотря то на мраморное надгробье, что при всей изысканности исполнения не передавало теплоту улыбки, то в закатное небо, которое понемногу окрашивалось из голубого в жёлтый, а затем в розовый. Вокруг тишина, только ветер шуршит ещё не опавшей листвой на ветвях, и ничто не нарушает их единения… Так было всегда, но не в этот раз. Мужчина не сразу понял, откуда доносились звуки и какова их природа — то ли это раненый зверь воет, то ли… Кто-то плачет? Это и вправду был плач, доносившейся из приоткрытой двери склепа. Он лишь с пониманием посмотрел в сторону, где раздавались крики и всхлипы. Человек вправе горевать так, как ему угодно: кто-то молчит, кто-то пьёт, кто-то срывается на крик. Каждый ищет свой способ пережить утрату, правда, никто не знает, работает ли хоть один из них. Он снова погрузился в свои собственные мысли, про себя говоря с ней о прошедшем дне. Если души не умирают, она его слышит, а если после смерти ничего нет, то и громкие слова бесполезны.***
Она вышла из склепа и направилась к старому мосту с причудливым названием «Мост троллей». За десять лет, что её здесь не было, город изменился. Но это всё ж не Нью-Йорк, в котором легко потеряться, да и вряд ли мост изменил своё положение. Под мостом быстрое течение воды и каменистое дно, а учитывая, что плавает она плохо, это место было что надо. Ей всего восемнадцать, но она ощущала себя лет на тысячу. Вчера были мечты — сегодня пустота. Вчера этот мир казался ей прекрасным, удивительным, она хотела увидеть всю его красоту и запечатлеть — не успела. Он весь с грохотом разлетелся на куски, а придавать осколкам целостность не было ни сил, ни желания — проще шагнуть с моста. Её отец стал первым мэром Сторибрука, когда ей было шесть лет. Тогда город больше напоминал просто небольшую деревушку. Её матери всё быстро наскучило. Амбиции миссис Миллс попросту не вмещались в пределы строящегося городка. Каждое утро, просыпаясь, она хотела видеть из окна Манхэттен, а не городскую ратушу с часами на башне. Год они жили, как на вулкане, но когда стало ясно, что её спокойный и податливый отец на сей раз не собирается уступать капризам жены, мать забрала детей и переехала в Сиэтл. Впрочем, её жизнь была совершенно нормальной. Она ходила в школу, обзавелась прекрасными друзьями, а все выходные проводила с отцом. Несмотря на должность мэра и занятость, он всегда освобождал время для дочери. Обычно отец приезжал в Сиэтл, там для ребёнка куда больше развлечений. Но иногда ездили и в Сторибрук, не забывая заглянуть в кафе «У Бабушки», у них были потрясающие блинчики, что собственноручно готовила хозяйка заведения миссис Лукас. Так проходили дни. Обычные дни обычного восьмилетнего ребёнка, омрачало которые лишь недопонимание с матерью и старшей сестрой, которая во всём ей поддакивала. Они хотели её полного подчинения, а она пыталась сопротивляться, но силы были явно неравны, однако это огорчало, но вовсе не делало её несчастной — у неё был отец, до одури любивший единственную дочь, всегда служивший ей опорой и защитой. Всё изменилось два года назад. Отец умер, и девушке пришлось принять правила игры, она ни в чём не перечила авторитарной матери. Она научилась терпению, молча повиновалась, копив в себе гнев на родных за их нежелание прислушаться к ней хоть раз, и силу, чтобы однажды суметь отразить удар. Но даже тогда жизнь не стала невыносимой, потому что в неё пришла первая любовь — Дэниел Кортелл. Сирота, племянник, одного из самых влиятельных людей Сиэтла мистера Сальваторе. Молодые люди действительно очень сильно любили друг друга. Вместе витали в облаках, мечтали объездить весь мир. Она погрузилась в чувства, как в море, с головой, не боясь заплывать за буйки. Считая дни до совершеннолетия, больше всего на свете она надеялась, что хотя бы в этот раз мама примет её сторону и благословит её на этот брак. И мама благословила, но на брак с двоюродным братом Дэниела. Кора искренне считала, что любимчик влиятельного отца и наследник целого состояния куда лучшая партия для дочери, нежели сирота-племянник, живущий на деньги дяди. Кора Миллс возражений никогда не терпела, исключением не стал и этот раз. И вот портнихи уже снимают с неё мерки для свадебного платья, а у неё недостаточно сил, чтобы воевать с властной матушкой, и больше некому её защитить. Но и терпеть она это больше не может. Ей предстояло в восемнадцать лет стать женой человека, которого она и не знает толком, и о котором ходили самые разные слухи, будто он всегда добивается, чего хочет. Не говоря уже о том, что любимого она отныне будет видеть на всех семейных вечерах и обедах, они должны будут вести беседы и мило улыбаться, как подобает членам одной семьи… Сама мысль об этом была хуже смерти. Мать, выбирающая цвет салфеток для свадебного банкета и уже нарисовавшая себе во всех красках её беззаботное будущее, не учла одного — за внешней терпимостью дочь прятала сильный характер, и на сей раз сдаваться не собиралась. Все юные девушки с трепетом и замиранием сердца ждут своего совершеннолетия, она же ожидала его, как смертного приговора, ведь через два месяца после была назначена её свадьба. За две недели до даты бракосочетания влюблённые, которые всё это время встречались тайно, решили бежать. Что ничего не выйдет, стало ясно, когда в условленном месте на парковке вместо возлюбленного её поджидали старшая сестра и мать. Вспоминать, что произошло дальше, для неё сродни пытке; если бы она могла, она бы силой выдавила из головы эти воспоминания, сжав её в тисках. Воспоминания были мучительны. Однако ещё большую боль причиняло осознание того, что на поверку этот мир оказался ложью. Матушка с детства внушала: любовь — это слабость, а правда состояла в том, что её не бывает вовсе. Те дни стали самыми чёрными за всю её недолгую жизнь, и ни у кого она не нашла поддержки — ни у сестры, ни у матери, ни у того, кто клялся любить её вечно. Осталась один на один с болью, посреди руин этого мира… Ей больше не вынести. Впрочем, больше и не придётся — вот он, Мост троллей. Взошла на мост, посмотрела вниз. Прозрачная вода быстро текла, огибая булыжники. Вдох. Реджина закрыла веки, склонилась над водой, чувствуя спиной чей-то взгляд. Не обернулась, как ни разу за всю дорогу, пока он шёл за ней от кладбища.***
Голд шёл за ней от самого кладбища. Сам не знал, зачем, просто ему казалось, что она нуждалась в этом. Двадцать лет непростой работы научили его многому, например, различать среди прочих отчаявшиеся души, которые молча кричат миру о помощи. И либо их услышат и протянут руку, либо останутся глухи, и тогда или они сами станут жертвами, или кто-то станет их жертвами. Третьего не дано, он знал наверняка. Это стало её порядком раздражать. Стоявший позади незнакомец молчал. Он не говорил дежурных речей о прелестях жизни, о кольце Соломона и о том, что это тоже пройдёт. Просто молча буравил взглядом спину. Вроде ничто не мешало перегнуться через перила, но она отчего-то не могла. Не выдержав, девушка выпрямилась и обернулась. Кареглазый мужчина, волосы с проседью, почти до плеч. Элегантный костюм, галстук. Держал в руках трость. Она видела его пару раз во время уикендов у отца, но не знала, кто он. В городе он появился сравнительно недавно, поэтому был ей незнаком. Мужчина, в свою очередь, тоже позволил себе оглядеть её с ног до головы. Брюнетка с шикарными длинными локонами. Карие глаза, тонкие брови, еле заметная родинка слева у нижней губы. Если хорошо присмотреться, можно узнать в ней горячо любимую дочь покойного мэра, да и выходила она из его склепа. Но, несмотря на профессиональную внимательность, озвучивать свои предположения по поводу её личности он не стал. Просто молча продолжал смотреть. Видимо, в силу возраста — по юности все нетерпеливы, — девушка, не выдержав, попыталась заговорить первой. — Вы… — Дитя моё, будьте уверены: что бы ни произошло в вашей жизни, прыжка с моста оно точно не стоит, — на лице мужчины появилась загадочная полуулыбка. — Да откуда вам знать! — отмахнулась она, вновь повернувшись и посмотрев вниз. — Вы правы, мне неизвестны ваши мотивы. Может, расскажете? На это предложение она не отреагировала вовсе. — Вы не хотите этого делать, — продолжал он говорить ей в спину. — Хотели бы, моё присутствие вам бы не помешало. Не хотите мне рассказывать, тогда позвольте, я вам расскажу одну историю, вы послушайте, а уж после… Долгие годы после она будет размышлять о том, что её подтолкнуло, но она протянула руку незнакомцу. — Мистер Голд, — наконец представился неожиданный спаситель. — Реджина Миллс, — через силу улыбнулась девушка, чувствуя, как холодная рука согревается в тёплой ладони.