Одна минута
Что наша жизнь? Минута. И в эту минуту надо уложить, чёрт возьми, всё: радость, счастье, взлёты, падения, желание делать добро, грешить. Всё нужно успеть в эту одну минуту. А смерть? Смерть — это навсегда, это единственная стабильность, которая навсегда.
Голд был зол на себя и на этот мир в целом. Царящие в нём жестокость и несправедливость, кажется, окончательно погубили в нём веру в лучшее. Происходящее будто бы стало последней каплей, и тьма в его душе вот-вот возьмёт верх над светом, навечно. В ночной тишине послышались отзвуки боя часов на центральной башне. Мужчина вздрогнул, ему казалось это невероятным, но мир продолжал жить, время шло вперёд. И оно продолжит идти, уменьшая отпущенные ей дни. А что дальше? Что дальше, когда её вдруг не станет рядом?.. Кристиан посмотрел на спящую жену. Сквозь её побледневшую кожу пробивался лёгкий румянец, ресницы подрагивали. Вот она была на расстоянии вытянутой руки, живая, тёплая, настоящая, а завтра — будет ли она завтра? Впервые в жизни Голд так остро ощутил это, буквально почувствовал кожей. Вдруг пришло осознание, что наша жизнь — это всего-навсего одна минута. Мы строим планы и расставляем приоритеты, менее важное оставляем на завтра — завтра, которое может вовсе не настать. Жизнь — минута, и всё нужно успеть в эту одну минуту. Любить, дорожить, ошибаться, грешить и ненавидеть; у нас есть одна минута, и никто не скажет, что будет после. От мыслей Кристиана отвлёк детский плач, что донёсся из соседней комнаты. Он нехотя пошёл на звук и, войдя в детскую, аккуратно склонился над колыбелью. Малыш плакал и требовал, чтобы его взяли на руки, но мужчина просто смотрел на разрывающегося от крика младенца и осознавал, что, кажется, стал тем, кем всю жизнь боялся стать — чудовищем. Сейчас он ненавидел родного сына. Его рождение принесло смерть, будто бы жизнь обменяли на жизнь. И больше всего Кристиан Голд был сейчас зол на вселенную за то, что та не предоставила ему право выбора. Он, конечно же, выбрал бы Белль. Мужчина смотрел на мальчика, что отчаянно тянул к отцу маленькие ручки, и уже видел серийного убийцу; он ведь знал, что почти всегда они получаются из тех, кому недостало любви. Это было жалкое зрелище, и Голд был благодарен, что ни жена, ни команда соседок-сплетниц не видели его со стороны. Взрослый мужчина горько рыдал над детской колыбелью и не знал, как ему дальше жить, как воспитать сына достойным и счастливым человеком, и каким оно будет, новое утро.***
С наступлением нового дня дом Голдов вдруг погрузился в молчание. Они вообще не разговаривали друг с другом. Кристиан так пытался показать жене, что всё его естество против, что он не согласен, а она молчала просто потому, что все слова разом утратили смысл. Убедить его она не сможет, он просто должен принять её выбор. Да и о чём говорить? О том, где и как она должна быть похоронена и как её нужно проводить в последний путь? Все мы старательно избегаем подобных тем, не желая осознавать, что смерть — неотъемлемая часть жизни. А для Голда подобные разговоры значили ещё и то, что он смирился. Вести обычные будничные беседы за завтраком, делая вид, что ничего не происходит, тоже не было смысла, поэтому оба обоюдно решили, что молчание — лучший выход. Так, в полной тишине, которую разбавляли лишь плач и смех Бэя, прошло несколько дней, и кто знает, сколько прошло бы ещё, если бы в дело вновь не вмешалась Карен. — Ей так мало осталось, и ты хочешь провести все эти дни, не разговаривая с ней? — спросила женщина, встретив соседа на улице и пропустив часть с приветствием и дежурными вопросами. — Я зол, — кратко ответил Голд. — Потом позлишься, у тебя будет вся оставшаяся жизнь, а вот чтобы любить её…***
— Он очень похож на Белль, — будто бы невзначай проронила Линетт, глядя на Бэйлфаера, весело играющего с её сыновьями. — Сложно вообразить себе двух более похожих друг на друга людей, — произнёс Голд, давно привыкший к таким вот спонтанным беседам с соседками, вроде как ни о чём. Надо сказать, он даже был удивлён такту своих всезнающих и всевидящих соседок. Ещё ни разу с тех пор, как Реджина появилась в городе, они не проронили ни одного неловкого вопроса и предположения, и Голд им за это был весьма признателен. Он снова поглядел на сына. Их сходство с Белль было просто поразительным. Жена, будто заранее предчувствуя, что не сможет быть с сыном долго, отдала ему всё — и характер, и внешность, будто бы оставляя его с мужем вместо себя и надеясь, что сына он будет любить так же сильно, как и её. С годами так и вышло. Голду удалось сменить точку зрения, теперь он безумно любил сына и не представлял без него жизни, день ото дня всё больше понимая, что его рождение — вовсе не кара, а спасение от одиночества. Но тогда он об этом не думал, тогда он был просто зол.***
Слова старой грымзы из головы не выходили, но тактики Голд не сменил. К чему говорить слова, если они вряд ли будут услышаны? Мужчина был зол на этот город, на его вечно спешащих обитателей с фальшивыми улыбками на лицах, самая большая проблема которых — городские пробки, и на свою неспособность что-либо изменить — например, поменяться с ней местами и самому пройти всё то, что ей предстоит. Город гудел, он был наполнен голосами, шумом и самыми разнообразными звуками, но Кристиан будто бы оглох; не слыша голоса Белль, он не слышал ничего, даже слова коллег до него доходили не сразу, преобразовываясь в гулкое эхо. Но в следующее мгновение резкий звук без спроса ворвался в его тишину. Это был визг тормозов, скрежет шин, а за ними последовал крик. Голд поспешил на потревоживший его звук. На асфальте в луже собственной крови лежала женщина, на вид ровесница Белль. Мужчина бегло окинул бездыханное тело взглядом — обычная молодая женщина. В нескольких метрах от неё лежала сумочка, из которой выпали вещи — детское фото, ключи со смешным брелоком, наушники и ежедневник с полностью заполненными страницами, что перелистывались лёгким ветром. Собралась толпа зевак. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то что-то гневно выкрикивал. Поблизости послышались сирены, а Кристиан Голд, не обращая внимания на суету, думал лишь об одном: судя по всему, у этой женщины были те, кем она дорожит. Был дом, куда она всегда спешила, а ежедневник кишел делами. У неё были планы на сегодня, на завтра, на жизнь, а всё взяло и закончилось в одну минуту. Подоспевшие медики лишь констатировали смерть, и мужчина как никогда остро ощутил, что на самом деле в нашем распоряжении не жизнь, а минута, и что по её истечении нас ждёт, неизвестно. А ещё Кристиан понял, что небеса не карают его, а награждают. Они не отняли Белль внезапно, как эту женщину, которую домой уже не дождаться, а дали им ещё целых три года и возможность держать её за руку, когда часы на городской ратуше всё ж пробьют её час. Жизнь — минута, и больше тратить их впустую Голд не хотел.***
— Я попросил Мэри Элис побыть с Бэем, собирайся, — сообщил Кристиан, едва переступив порог собственного дома. Белль отложила полотенце и посмотрела на мужа. На мгновение у неё перехватило дыхание: барьер рухнул, и она наконец слышала голос любимого. Только сейчас девушка поняла, как сильно успела соскучиться по нему. Хоть они были, как прежде, рядом, жили под одной крышей, но за те дни, что их разделяла стена безмолвия, успели отдалиться друг от друга, и она, проводя дни в тишине и наедине с собой, больше всего боялась, что пропасть станет непреодолимой. Она не боялась смерти, она боялась умереть отвергнутой самым близким человеком из-за того, что тот так и не смог принять её выбора, но теперь с плеч наконец обрушился непосильный груз. Облегчённо выдохнув и подняв брови вверх, она с прежней хитрой улыбкой поинтересовалась: — А мы куда-то идём? — Да, — заявил Голд, и тон его не терпел возражений. Оставив Бэя с Мэри Элис, которая всегда с радостью оставалась с малышом, мистер и миссис Голд под покровом ночи покинули тихий и уютный Сторибрук, отправившись в Сиэтл.***
Голды сидели за тем самым столиком у окна, в полупустом зале того самого ресторана, что и во времена одной из первых встреч. Только на сей раз под ними простирался ночной, переливающийся огнями город, а тогда был рассвет. Тогда они только узнавали друг друга, не подозревая, что их ждёт впереди, сейчас узнавали по шагам и читали души по слогам. Рассвет и закат одной истории — какими они были и какими стали, того ли хотели и сбылись ли их мечты? Тогда во время одной из первых встреч Голд ошибочно предположил, что она слишком хрупка для суровой профессии журналиста, а она смело вступала в переговоры с серийными убийцами. Белль же думала о том, что вовсе не планировала оставаться в Сиэтле дольше двух дней, а получилось, что задержалась на целую жизнь. Целую жизнь, что пролетела, будто одна минута. Будто всего минуту назад они вошли в двери этого ресторана едва знакомыми людьми. Барьер молчания рухнул, но говорить друг с другом им отчего-то не хотелось, они просто смотрели друг другу в глаза, пытаясь на веки вечные запечатлеть в памяти лицо человека напротив, а под ними бурной рекой журчал город, текли минуты, и для кого-то, возможно, каждая из них станет последней… Теперь Кристиан окончательно понял, что едва ли не единственная ценность этого мира — минута. Только она у нас есть, чтобы жить. И каждая может стать последней. Один из лучших профайлеров ФБР готов был признать правоту зловредной старушки — чтобы любить, времени у него осталось мало. Его всегда мало, и он больше ни секунды зря не истратит.***
Кристиан молча смотрел, как Реджина неторопливо уже минут пять размешивает ложкой, по всей видимости, давно остывший чай, и, несмотря на пристальный взгляд, глаз не поднимает. — Плохой день? — наконец поинтересовался Голд. Миллс лишь молча кивнула. Было видно, что у девушки совсем нет настроения, но приставать к ней с душевными беседами не стал, ибо сам не любил их до жути, лишь сказал: — Реджина, ты ещё так молода. Ещё тысячи раз у тебя случится очень плохой день, но каждый раз в такие моменты помни, что для кого-то этот день последний. Девушка наконец оторвала взгляд от чашки и, распахнув карие глаза, пристально посмотрела на Голда в немой мольбе не проводить психоанализ. — Просто обещай, — Кристиан решил ответить на её безмолвную просьбу, — когда у тебя снова будет плохой день, ты просто скажешь мне об этом…