Остановиться и сделать вдох
Вдох-выдох, и мы опять играем в любимых.
В марте погода почти всегда переменчива. Выходишь утром из дома и трясёшься от холода по пути от калитки до машины, днём может быть нестерпимо жарко, а вечером снова поднимется пробирающий до костей ветер. Первый месяц весны словно проверяет нас на прочность, наблюдая, кто из нас действительно достоин нового шанса. Реджину бросало то в жар, то в холод, но причиной этому было вовсе не то, что на дворе март. Тучный темнокожий мужчина смотрел на неё в упор, то и дело поправляя свой галстук, словно тот был удавкой на его шее, и был явно недоволен. То ли туго затянутым галстуком, то ли присутствием Реджины. Чувствуя это, девушка нервно потирала кольцо на безымянном пальце, к которому ещё не успела привыкнуть. Эрик Кинан двадцать лет уже сидел в этом кресле, и каждый день напротив него сидели самые разные мужчины и женщины, и он слишком редко был ими доволен. И этот раз исключением не стал. Двадцать лет, стажёр ФБР, и пусть папка с её делом на вид казалась безупречной, Кинан чуял, что в её прошлом есть пятна, кем-то старательно затёртые. Она даже теперь сидела перед ним и то снимала, то надевала обручальное кольцо, безуспешно пытаясь справиться с мелкой дрожью. Какая из неё мать? Но, похоже, никого не волновало, какая она мать. Ставку все сделали на отца, уважаемого агента ФБР, руководителя отдела ОПА, сорокапятилетнего вдовца и до недавнего времени отца-одиночку Кристиана Голда — мужа этой юной особы, что сейчас сидела перед ним. Ещё с утра Кинану позвонили и в приказном порядке велели дочку Зелины Миллс отдать чете Голдов. И этим мужчина был недоволен, в такие моменты он ненавидел свою работу — в моменты, когда бездушная бюрократическая машина решала, кому отдать ребёнка. По его мнению, эти двое в родители не годились, хотя бы потому, что оба будут сутками пропадать на работе, на которой их могут убить, но ему отдан приказ, и приходится его выполнять. Как раз когда Реджине казалось, что она больше не выдержит, скрипнула дверь, и вошёл Голд. Он протянул мужчине папку с документами, и тот, пролистав её, с фальшивой улыбкой сообщил: — Ну, что ж, всё в порядке. Это усыновление тайное, то есть никаких контактов с биологическими родителями. — Более того, нам нужны гарантии, что биологические родственники никогда не узнают, где девочка, — уточнил Голд. — Разумеется, — вновь натянуто улыбнулся мужчина и обратил взор на девушку. — Ну что ж, миссис Голд, готовы познакомиться с дочерью? Реджина не сразу отреагировала на обращённый к ней вопрос. У неё почти не было времени привыкнуть — к новой фамилии (ей всё казалось, что обращаются не к ней), к кольцу на пальце, которое за всё цеплялось, к стремительным переменам, которые продолжали происходить. Ей бы остановиться и сделать вдох, но времени не было ни чтобы остановиться, ни чтобы передумать. Она, подчиняясь неведомым силам, кивнула. Раздался звуковой сигнал, и через пару минут в комнату вошла женщина с младенцем на руках и небольшой сумкой через плечо. Реджина не сразу смогла обернуться. Никто никогда не узнает, что её терзал тот же самый вопрос — «какая из неё мать?» Лучше других зная цену материнских ошибок, она слишком боялась их совершить. Но тут женщина подошла к ней вплотную и протянула малышку; времени на раздумья не было, и Миллс неумело взяла племянницу. Такого Реджина ещё не испытывала — малышка была словно комок тепла и любви, той самой невинной и чистой любви, которой в начале пути обладаем мы все, но по мере взросления и столкновения с жестокостью мира утрачиваем её. Девушка держала девочку всего пару минут, но ей казалось, что этого времени хватило, чтобы этим теплом залечить её раны. Может, всё было правильно и сложилось как должно? Может, это подарок судьбы? — Ну, здравствуй, мой подарок судьбы, моя Робин. — Робин? — улыбнулся чиновник, и на сей раз, кажется, совершенно искренне. — Так сейчас редко кто называет.***
— Робин Анна Голд, — произнёс Кристиан, открывая перед Реджиной дверцу машины. — Уверена, что стоит так назвать? Может, ещё бы подумали? — Уверена, — ответила девушка, подходя к авто. — Робин — так звали её отца, и я отчего-то думаю, что он был хороший человек, хоть и связался с моей сестрой, — сказала Реджина. — Пусть у неё останется что-то от него и от Белль — в том, что она была хорошей, я не сомневаюсь. Кристиан кивнул, у него не было ни аргументов, ни желания спорить с молодой женой. В том, что она говорила, был смысл. — Кстати, где похоронен её отец? — спросила девушка, опускаясь на заднее сидение автомобиля. — Нигде ещё. Он до сих пор в морге, но через пару дней этим займутся, — ответил Кристиан, сев за руль. — Кто займётся? — Специальные службы, у него не было родственников, — пояснил мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания. — Мы должны сами его похоронить. Голд не стал задавать вопросов, а сосредоточился на выезде с парковки, надеясь, что жена сама всё объяснит, и надежды оправдались. — Каждый заслужил, чтобы его проводили в последний путь. Эстер и Майкла — и тех хоронили с почестями. И потом, однажды Робин вырастет, мы расскажем ей правду, и у неё должно быть место, где она сможет навестить отца. Кристиан ничего на это не ответил, лишь согласно кивнул, и в этот раз он понимал смысл её поступков. Ему бы тоже выдохнуть, просто выдохнуть. Последние дни и его вымотали. Слово «жена», которое вновь вернулось в его лексикон, каждый раз больно царапало, словно рыбная кость, застрявшая в горле. А теперь в его доме появился младенец. Он и сам до сих пор не понял, как решился на это, просто в жизни бывают моменты, когда нужно действовать так, как велят тебе сердце и внутренний голос, невзирая на «за» и «против». Чернокожий мужчина, всё это время наблюдавший за Реджиной и Голдом, со злостью рванул на себе галстук. Он всегда недоволен теми, кто переступает порог его кабинета, по тем или иным причинам ему кажется, что хороших родителей из них не выйдет, но каждый раз ему хочется ошибаться.***
Реджина была не единственной, кому хотелось остановиться, оглядеться, осмыслить происходящее и выдохнуть. За последний месяц жизнь Асли Чинар до неузнаваемости изменилась. И она уже, кажется, не узнавала ни свою жизнь, ни себя саму. Мало того, что ей пришлось выйти замуж против собственной воли, так ещё теперь всё время приходилось быть вовлечённой во все неприятности и интриги её новой семьи, а учитывая, что каждый из них был готов утопить другого в стакане воды, скучать ей не приходилось. Только за этот месяц ей пришлось принять преждевременные роды у сестры своего мужа, прямо на полу гаража, а после наблюдать за тем, как свекровь отняла у дочери ребёнка, и молчать. Пришлось спасаться бегством от вооружённых бандитов, а потом тащить раненого Ферхата на себе. Асли прекрасно помнит это липкое и вязкое, будто паутина, чувство страха, когда воздух застревает в горле, и ты не можешь сделать ни вдох, ни выдох. Впервые она испытала его, когда Ферхат наставил на неё пистолет, а во второй раз — когда был ранен Ферхат. Страх был таким же, парализующим, не позволяющим сделать вдох. — Почему я теперь так боюсь? — снова и снова спрашивала она сама у себя, сжимая в ладони его руку и пытаясь понять, долго ли ещё ехать до больницы. — Почему я так боюсь, ведь на этот раз умереть могу вовсе не я? То ли за этот месяц она настолько привыкла к постоянному страху, то ли жизнь Ферхата и он сам стали иметь для неё значение. Ей не нравились оба эти варианта. Она всегда считала себя храброй, умела идти на риск и руководствовалась чутьём, которое ни разу до того дня её не подвело, и превратиться в трусливую и запуганную ей совсем не хотелось, как не хотелось и испытывать чувства к Ферхату. Он был убийцей, она же всегда старалась жить в ладах с совестью, и привязаться к нему означало пойти вразрез со своими же принципами. Асли противилась переменам, происходящим то ли вокруг, то ли внутри неё. Она раз за разом давала себе слово держаться подальше от всевозможных заговоров, и каждый раз нарушала свой же обет и мчалась за Ферхатом, лгала патрульным, свято сохраняла чужие тайны, при этом продолжая на публике играть с Асланом в любовь. Завидев вспышки фотокамер, она улыбалась и начинала совершенно правдиво рассказывать фальшивую историю фальшивой любви, стараясь на публике выглядеть, как подобает, и пусть ей всё это опротивело, однако жить ещё не надоело. Жить ещё не надоело, но, как назло, эта самая жизнь с каждым днём становилась всё более запутанной, переплетая врагов и друзей, добро и зло, ненависть и любовь воедино, словно нити узорчатого ковра, и всё меньше было понятно, что между ней и Ферхатом и когда заканчивается игра и начинается жизнь. — Собирайся, — в свой привычной манере приказал жене Аслан, — мы едем на семейный ужин. — Семейный ужин? — Чинар непонимающе подняла брови. — Ради Аллаха, Ферхат, в этом доме каждый готов утопить друг друга в стакане воды! — Ты слишком много говоришь, доктор, — хмыкнул мужчина и пошёл прочь.***
Они появились в ресторане последними. Все остальные были уже в сборе, и когда Ферхат, пропустив супругу вперёд, вошёл в помещение, взгляды всех членов семьи оказались прикованы к ним тотчас же. Она была одета в белый костюм, волосы были уложены в аккуратную причёску, в руке — белая сумка-клатч. Ферхат, по традиции, был облачён во всё чёрное — чёрную рубашку, брюки и пальто. Они стояли плечом к плечу, так разительно отличаясь и одновременно так идеально дополняя друг друга. Люди из разных миров, которые и встретиться не должны были, сейчас вместе находились под обстрелом чужих язвительных ухмылок, лишь только пара человек за этим большим столом искренне улыбнулись, увидев их. Сначала Асли докоснулась кожей запястья шерстяного рукава его пальто, но спустя мгновение девушка взяла мужа за руку и почувствовала, как тот в ответ сжимает её ладонь. В эту минуту они, такие разные и такие несовместимые, как огонь и вода, были одним целым. Асли хотелось остановиться и сделать вдох, чтобы понять, станет ли её жизнь прежней и на чьей она теперь стороне, чтобы понять, играет она или живёт. Однако вместо этого она просто задержала дыхание и крепче сжала руку Ферхата.***
Учёные предполагают, что земля стала крутиться в разы быстрее, нежели было прежде, и это диктует человечеству новые правила в новом, ещё более бешеном ритме жизни. Иногда из-за страха не успеть всего запланированного они не успевают осуществить главного. Иногда их жизнь меняется так стремительно, что они не успевают этого осознать, понять, что тот, кто угрожал твоей жизни, понемногу становится её смыслом, а просто играют по кем-то установленным правилам в надежде, что скоро всё закончится. Другие же благодарно принимают те дары, которые приносят эти перемены, невзирая на трудности, которые ждут впереди.