***
— Ваши кошмары прекратились? — Нет. — Вам снится то же самое? — Да. Наверное, такие односложные ответы не особо устраивают её, но это всё, что он может сказать. Грейнджер хмурится и слегка постукивает кончиком своей ручки по плотной бумаге блокнота. — Зелья, которые вы принимаете на ночь, должны были повлиять на это. Исключить возможность возникновения любых сновидений на то время, пока мы не проработаем причины появления самых беспокойных из них. Если этого не происходит… у меня есть только одно предположение. Малфой поднимает бровь в ожидании. — Вероятно, воспоминание, с которым связаны кошмары, настолько сильно воздействует на ваше сознание, что даже такое эффективное зелье не может его заблокировать на время сна. — И ты предлагаешь?.. Он уже догадывается, что она скажет, но искренне надеется, что ошибается. — Вы не против, если я просмотрю воспоминание? Он против. Против. — Зачем? Я помню всё до мельчайших подробностей, и нет необходимости… — Я хотела бы понять, как вы помните это, — она осторожно перебивает его, делая акцент на одном слове, — и почему кошмары продолжают сниться после стольких лет. Драко ощущает, как что-то постепенно наполняет его, миллиметр за миллиметром разъедая внутренности. Ткани, органы, мышцы. И вот-вот дойдёт до головного мозга. Лёгкий тремор проходится по его запястью, прежде чем он крепко обхватывает подлокотник кресла в попытке остановить это. Грейнджер замечает. Кажется, она видит его насквозь и нет шанса спрятаться. — Если вы действительно не готовы… — начинает она, в её глазах плещется нескрываемое беспокойство. — Я согласен, — перебивает он резко. Он ведь сам этого хотел, верно? Избавиться от того, что уже так долго уничтожает всё, чем он когда-то был. Исцеление. Такое странное, невозможное слово. Но здесь, в её кабинете, оно кажется реальнее, чем где-либо. — Начинай, — то, что он должен сказать, чтобы она перестала колебаться. Если она ещё хотя бы раз спросит, уверен ли он, он не сможет. Просто не сможет. Грейнджер выжидает несколько мгновений, но не говорит ни слова. Лишь медленно кивает, прежде чем подойти к проклятому шкафу и достать оттуда бутылёк с голубой жидкостью. Дать ему в руки, чтобы он выпил всё, до последней капли. Что он и делает. Малфой закрывает глаза, не дожидаясь команды, и слышит, как она почти шёпотом произносит заклинание. Кулаки непроизвольно сжимаются. Он не хочет сопротивляться, но это ещё сложнее, чем казалось. Он не знает, что она видит перед собой. Он видит только темноту. Грейнджер молчит. Она всё понимает. Даёт ему время. Глубокий вдох. Выдох. В сознании начинает проявляться блёклое изображение. Он восстанавливает очертания и позволяет ей посмотреть. Ногти сильно впиваются в кожу ладоней, но он не чувствует боли. Пока нет. Он сконцентрирован на воспоминании. Вот он лежит на полу собственной гостиной. Вот Реддл, что без тени сомнения уже несколько часов посылает в него лучи Круциатуса. Вот добрая тётушка Белла, что кружит вокруг, словно змея, и шепчет, что он должен терпеть, как она учила. Вот толпа Пожирателей, которые просто наблюдают. Его мать… — Всё слишком размыто, мистер Малфой. У меня есть ощущение, что вы используете окклюменцию, — её голос отдаёт таким неуместным теплом, что он непроизвольно трясёт головой. — Мистер Малфой. Не надо, Грейнджер. Он сводит брови к переносице; кулаки по-прежнему крепко сжаты. — Покажите мне настоящее воспоминание. Малфой чувствует привкус крови во рту. Возможно, стискивая зубы, он сильно прикусил щёку изнутри. Роговицу обжигает влага. Слёзы не стекают по его щекам — вместо этого предательски собираются в уголках глаз. Покажите мне настоящее воспоминание. Проходит несколько секунд, прежде чем он слышит её прерывистый вдох. Грейнджер тут же произносит заклинание. Он не может открыть глаза. Ему кажется, что сейчас в них она сможет увидеть больше, чем на любой проекции. — Это Люциус. Веки поднимаются, но он всё ещё не может взглянуть на неё. Смотрит прямо перед собой. На идеально начищенные ботинки. — В этой проекции вас пытал Люциус, — почти шёпотом повторяет она. — Почему вы изменили воспоминание? Я не менял чёртово воспоминание, Грейнджер. — Я показал то, что ты хотела увидеть. Волдеморт никогда не пытал меня. Это всегда был отец. Она молчит. Не может поверить или просто не знает, что сказать. — Я не хотел видеть, как отец пытает меня. Для меня это всегда был Реддл. Малфой наконец поднимает взгляд. И видит то, что так боялся увидеть в её лице всё это время. Сожаление. — Вы настолько не хотели признавать, что отец мог так поступать с вами, что даже в кошмарах видели лицо Тома Реддла. Она не спрашивает. Утверждает. Малфой хочет съязвить, что она невероятно проницательна и, наверное, чтобы добиться этого, выскребла знания из всех возможных учебников по психологии. Но это даже не похоже на колкость. Скорее — на правду, которую не имеет смысла озвучивать. Он надеется, что Грейнджер решит поговорить о погоде, о его новой квартире, о том, какие кофейни он успел посетить в новом районе. Но этого не произойдёт. Они здесь не для этого. — Вы бы хотели поговорить о нём? О вашем отце? Драко смиренно вздыхает. — Мне нечего тебе сказать. Это не совсем так. Но все слова, что он мог бы сказать, застревают в глотке, вызывая приступ тошноты. Если его вырвет прямо здесь, она поморщится? — Я понимаю, что это нелегко, — Малфой так привык к её успокаивающей интонации, что мышцы лица невольно расслабляются, заставляя его принять усталое выражение, — но тот путь, что вы сейчас проходите, и не должен быть простым. Я думаю, вы станете сильнее, если переборете это сейчас. «Сильнее», — отдаётся в его голове. Это правила игры, которые он принял несколько недель назад. Он не хочет проиграть. Но победа каждый раз выскальзывает, словно песок сквозь пальцы, не задерживаясь в его ладонях. Глубокий вдох. Выдох. Драко кивает ей. И она благодарно принимает его согласие. — Может быть, расскажете о том, каким он был в вашем детстве? Как относился к вам? Малфой прочищает горло. — Он был… другим, — начинает он. — Это сложно объяснить, но тогда я чувствовал, что он действительно мой отец. Строгий и требовательный. Но в то же время он давал мне всё, о чём бы я ни попросил. Обычно перед этим он читал долгую нотацию о том, что я слишком многого хочу. Но после всё равно исполнял моё желание. Сейчас я думаю, он делал это только для того, чтобы чувствовать своё превосходство над другими чистокровными семьями. Малфои всегда добиваются своего. Но тогда меня мало волновали истинные причины: я получал, что хотел. Единственное, что он негласно просил взамен, — чтобы я был лучшим. Во всём. И злился, если я не оправдывал его ожиданий. — Что он делал, когда злился на вас? — Ты спрашиваешь, наказывал ли он меня? — он замечает, как Грейнджер затаивает дыхание, подтверждая его догадки. — Физически — никогда. Наверное, считал, что такому, как он, не по статусу пороть своего отпрыска ремнём. Но Люциус не избегал других наказаний, — Драко вновь прочищает горло. — Обычно он просто игнорировал меня. Это могло продолжаться неделями. Будто меня не существовало вовсе. Уж лучше бы он воспользовался ремнём. Я бы потерпел десять минут. — И когда всё изменилось? Малфой усмехается, но звук получается слишком глухой, будто кашель. — Когда грёбаный Реддл поселился в моём доме. А с ним — ещё десятки Пожирателей, что сновали по поместью, которое я больше не смел называть домом. Тогда отец изменился — и его отношение ко мне тоже. Она кивает, словно ответ оказался довольно очевидным. — Что именно поменялось в его поведении? — Он всегда делал всё лишь ради своей выгоды. Это осталось неизменно. Но всё, что его волновало теперь, — как угодить своему Лорду. Как оказаться в кругу приближённых, быть на хорошем счету. Люциус готов был сделать для этого всё. И я стал одним из средств достижения его целей, — Драко проводит средним пальцем по подлокотнику кресла, сосредоточенно отслеживая взглядом это движение. — Он прекрасно понимал, что любое неповиновение равно смерть. И для нас с матерью, и для него. Но, думаю, собственная судьба волновала его больше. — Как думаете, отец любил вас? Выстрел. Ты вообще слышишь, о чём я тебе говорю? Вопрос кажется настолько абсурдным, что возмущение, тут же обосновавшееся в его груди, готово вот-вот выплеснуться наружу. Грейнджер, понимая, что он не собирается отвечать, произносит кое-что ещё более нелепое: — Мистер Малфой, я прошу вас вспомнить случай из детства, когда вы по-настоящему ощущали любовь отца. Драко смеётся. Это больше похоже на истерику. Наверное, так оно и есть. Но он не может остановиться. Грейнджер не предпринимает никаких действий. Не пытается успокоить его. Просто ждёт, пристально наблюдая за тем, как он слетает с катушек. Когда смех постепенно стихает, оставляя горькое послевкусие, Малфой видит, что она всё ещё ждёт от него ответа. — Грейнджер, я… — Я прошу вас, мистер Малфой. Уверена, вы сможете вспомнить хоть что-то, — её тон остаётся мягким, но Драко отчётливо ощущает, как в нём проскальзывают нотки настойчивости. Она не собирается отступать. Малфой опускает глаза в пол. Ему кажется, что чем дольше он смотрит ей в глаза, тем больше она сможет прочитать между строк. Спустя несколько долгих минут он отвечает: — Однажды, — в очередной раз прочищая горло, Драко выпрямляется в кресле, всё так же не поднимая глаз на свою собеседницу, — на мой тринадцатый день рождения он вывел меня на прогулку в сад. Начал говорить что-то о том, что я взрослый и теперь должен сам нести ответственность за свои поступки. Половину из этого монолога я даже не помню, лишь… последняя фраза. Я отчётливо запомнил его последнюю фразу, когда он сказал, что гордится тем, что именно я его сын. Это единственный раз, когда я слышал от него нечто подобное. Он возвращает взгляд к Грейнджер. Она выдавливает из себя что-то похожее на улыбку. Вряд ли эта история растрогала её до глубины души, но она точно понимает, насколько это воспоминание ценно для него. Эта улыбка исчезает с лица Грейнджер ровно в тот момент, когда она произносит: — Мне известно о том, что в суде вы давали показания против Люциуса. — Да. — Это было ваше собственное решение? Или на него кто-то повлиял? Драко начинает раздражать, что она не желает признавать. Он хотел, чтобы отец оказался в тюрьме. Он искренне хотел наблюдать, как тому вынесут пожизненный приговор. — Кого ты имеешь в виду? Адвокатов, которые несколько десятков лет работали на нашу семью и непосредственно на Люциуса? Или Нарциссу, которая любила его больше жизни? Нет, Грейнджер, я сам принял это решение. — Смею предположить, что и без ваших показаний Люциус оказался бы за решёткой. Почему вы сделали это? Драко резко подаётся вперёд и тычет указательным пальцем в сторону Грейнджер, словно доказывая что-то лично ей. — Потому что я хотел, чтобы он знал. Что именно его я считаю виноватым во всём, что произошло с нашей семьёй. Я смотрел ему прямо в глаза и ни секунды не колебался. Он откидывается обратно на спинку кресла и громко выдыхает. Несмотря на то что он поддался эмоциям, Грейнджер остаётся невозмутимой. Она лишь делает пометку в блокноте, впервые за этот сеанс, прежде чем задать следующий вопрос. — Что вы испытываете, понимая, что ваш отец остаток жизни проведёт в Азкабане? Уголок его рта поднимается в горькой усмешке. — Облегчение, Грейнджер. Я чувствую облегчение, — Малфой наблюдает, как её губы вытягиваются в прямую линию, будто она не согласна с тем, что он только что сказал. Но она не озвучивает это. — Вы считаете, что он не заслуживает прощения? — Суд решил, что Люциус не заслужил прощения общества. Именно поэтому ему дали пожизненный срок, — как можно спокойнее говорит он, сцепляя руки в замок. — Но я спрашиваю именно вас. Отец заслуживает вашего прощения? Второй выстрел. Этот точно пришёлся куда-то в голову, потому что Малфой чувствует, как в глазах резко темнеет. Не дождавшись ответа, Грейнджер ненадолго опускает взгляд на запись, которую сделала несколько минут назад. — Мистер Малфой, как вы думаете, ваш отец разделял даже самые категоричные взгляды Волдеморта? Этот вопрос оказывается гораздо легче предыдущего. — Я не знаю, что было у него в голове, но он с детства внушал мне, насколько важна для магического мира чистота крови. Грейнджер сухо кивает. Драко не думает, что подобное может как-то её задеть. Маленькую, одиннадцатилетнюю ученицу Хогвартса — возможно. Но не её. Не сейчас. — Как он относился к тому, что делал Реддл? Поддерживал ли его методы? — Безусловно, — сразу же отвечает Малфой. — И ему нравилось наблюдать за пытками невиновных? Этот допрос кажется Драко бессмысленным. Он не понимает, до чего Грейнджер пытается докопаться, но сдерживается. — Я не знаю, нравилось ли ему, но он никогда не отводил взгляд. — Какие эмоции он испытывал в это время? Малфой задумывается, отыскивая в своих воспоминаниях нужное. — Его выражение лица всегда было нечитаемым. Но единственный раз, во время убийства профессора Бербидж… он поморщился. Будто его сейчас вырвет. Грейнджер едва заметно вздрагивает при упоминании профессора магловедения, которого Волдеморт лично убил в качестве демонстрации перед своими приспешниками. — А теперь, мистер Малфой, — произносит она после нескольких секунд тишины, — вспомните эмоции своей тёти во время подобных событий. Ей нравилось наблюдать? — О, она была в восторге, — не сомневаясь, отвечает Драко. — Как думаете, ваш отец способен когда-нибудь испытать то же самое? — Беллатриса была не в себе… — начинает он, но Грейнджер его перебивает, уточняя: — Нет, я имею в виду, считаете ли вы, что он способен испытать что-то похожее, наблюдая за тем, как мучают невиновного человека? Грейнджер замечает, как Малфой сводит брови к переносице. И всё ещё не совсем понимая, к чему она ведёт, озвучивает: — Наверное, нет. Она медленно кивает. Кажется, это именно то, что она хотела услышать. — Хорошо, — она шумно выдыхает, и её плечи опускаются, расслабляясь. — Не думайте, будто я пытаюсь как-то оправдать Люциуса Малфоя, — она трясёт головой из стороны в сторону в отрицательном жесте. — Я не меньше вашего — если не больше — считаю его виновным в преступлениях, связанных с правлением Волдеморта. Но не всегда нам подлинно известны причины, почему человек поступает так, как поступает. И не всегда люди способны показать своё настоящее отношение к нам. Не все способны любить правильно. Грейнджер смотрит ему прямо в глаза, медленно произнося каждую фразу. — Как бы вы ни отрицали внутри себя, что ваш отец любит вас, вы должны хотя бы допускать возможность, что его решения были связаны не с целью получения собственной выгоды. А с тем, что его семья погибнет ровно в тот момент, когда он сделает неправильный выбор. Вы, как никто другой, знаете, каково чувствовать эту ответственность, — она делает небольшую паузу, ненадолго опуская взгляд в свой блокнот, прежде чем вернуть его к Малфою. — Вряд ли мы когда-то узнаем правду. Но ненависть к отцу тяготит в первую очередь именно вас. И непосредственным образом отражается именно на вашей жизни. Поэтому я спрошу ещё раз: сможете ли вы простить его, мистер Малфой? Складка между его бровей постепенно разглаживается. Но он не произносит ни слова. — Подумайте об этом.***
Драко выходит из кабинета и следует вдоль длинного коридора больницы. Он в замешательстве. Не понимая, почему Грейнджер — одна из маглорождённых ведьм, которых всей душой презирал его отец, — может говорить такие вещи. Он прокручивает в голове всё то, что услышал за последние несколько минут. Как вдруг осознание заставляет его резко остановиться. Ненависть к отцу тяготит в первую очередь именно вас. Всё это сказано не в защиту Люциуса. Это сказано только для него. Для того, чтобы искоренить чувство, отравляющее его каждый раз, когда он вспоминает об отце. Она не считает, что у Люциуса не было выбора. Она не знает, был ли он на самом деле любящим отцом и поступал ли он так только ради безопасности своей семьи. Но ей важно, чтобы Драко допустил в своё сознание мысль, что, возможно, это так. Чтобы ненависть не сжирала его изнутри. Чтобы он смог простить. Малфой продолжает свой путь, поворачивая в конце коридора и спускаясь по лестнице из светлого мрамора. Она в очередной раз оказалась права. Это прощение нужно не его отцу. Оно нужно ему.