Исцели мои раны

      — Почему именно посттравматическое стрессовое расстройство?       После привычного кивка в качестве приветствия Малфой расслабляется в кресле и сам начинает диалог. В его зубах тут же оказывается сигарета, и, когда он чиркает зажигалкой, до обоняния Грейнджер доходит уже ставший неотъемлемой частью этих сеансов запах табачного дыма.       — Я рада, что вы спросили, мистер Малфой. Многие пациенты боятся говорить об этом, не осознавая, что, только приняв, смогут бороться.       — Мне перестали сниться кошмары. Наверное, эта штука работает, — Малфой небрежно пожимает плечами, в очередной раз делая глубокую затяжку.       Никто из них не собирается обсуждать произошедшее во время последней встречи. Кажется, оба понимают — для Малфоя это пройденный этап и он готов двигаться дальше.       Поэтому Гермиона, не задавая лишних вопросов, отвечает на его:       — Я сделала данное заключение, основываясь на симптомах, которые имеются у вас сейчас. В отчёте я перечислила их все. Мы можем поговорить подробно о каждом, если вы хотите.       — Нет, я имею в виду… — он приподнимается в кресле и прочищает горло. — Ты, Поттер, Уизли… Вы были на этой войне. Почему только у меня?       Грейнджер на секунду теряется. Не то чтобы вопрос вводит её в замешательство. Ведь она не раз задавала его самой себе и у неё уже есть готовый ответ.       Но озвучить это ему — совсем другое.       Признаться, что ему просто повезло меньше.       Меньше, чем им. Меньше, чем ей.       Да. Она считает, что тревожность, ОКР, депрессия — это везение.       После всего пережитого они могут считать, что легко отделались.       Конечно, Драко не знает, с чем приходится сталкиваться каждый день всем, кто был в её кабинете в качестве пациента.       Возможно, он думает, что все они живут счастливой жизнью, не оглядываясь на прошлое. Не испытывая тупой боли где-то под рёбрами, когда вспоминают обездвиженные лица погибших товарищей. Не прокручивая в своей памяти, кем они были до этой чёртовой войны. И как сильно она изуродовала каждого.       Поломанные куклы, которые пытаются собрать себя по кусочкам и просто жить дальше.       Но это ни хрена не просто.       Хотя в одном Малфой всё же прав.       Между ними есть несколько отличий.       — Не у всех переживших похожие травматические события может развиться это расстройство. Многое зависит от того, что предшествовало травме. И что случилось сразу после. В вашем случае именно эти факторы сыграли ключевую роль.       Малфой вопросительно поднимает бровь, ожидая продолжения.       — Если вы готовы обсудить это, мы можем начать с того, что происходило с вами после войны.       Утвердительный кивок напротив.       — Социальная изоляция, отсутствие поддержки со стороны близких, принудительная дача показаний в суде, негативные реакции окружающих в магической части Лондона, — Грейнджер запинается, на секунду опуская глаза в блокнот на своих коленях, — навешивание ярлыков, — она возвращает взгляд ему, всматривается в серые глаза, что пристально следят за движением каждого мускула на её лице, — потеря определённого положения в обществе, что было у вас прежде. Это лишь часть тех причин, которые повлияли на становление болезни. Дали толчок к её развитию.       Малфой молчит несколько мгновений, а затем медленно кивает, давая понять, что ему ясен ход её мыслей.       Все это не коснулось Золотого Трио. Не коснулось никого, кто оказался в рядах победителей.       Не по счастливой случайности обошло стороной.       По закономерности, что делит этот мир на чёрное и белое, не оставляя шанса серому оттенку стать чем-то более значимым. Существовать вне прописанных стандартов и установок.       — Если говорить о периоде до… Я могу лишь выдвигать предположения.       Малфой делает плавный жест рукой в её сторону, разрешая озвучить.       — Если не упоминать довольно восприимчивый возраст… Возможно, в связи с некоторыми событиями у вас были завышенные требования к себе. Вы испытывали стресс, нервное истощение, тревожность, необходимость прятаться и блокировать свои эмоции.       Гермиона прочищает горло. Но не отводит глаз от него.       Лицо Малфоя не выражает ничего. Нет напряжения, что встречалось раньше при упоминании его болевых точек.       Он абсолютно спокоен, и пока Гермиона не понимает, насколько подобная реакция удовлетворяет её.       — Также могу предположить, что настроения в семье сыграли не последнюю роль.       Она произносит это осторожно.       Ступая на ещё не до конца протоптанную тропу, на которой может столкнуться с непринятием.       Гермиона замечает, что Малфой никак не реагирует. Смотрит будто сквозь неё.       И отстранённо произносит:       — На самом деле про мою семью — это неправда, — он словно резко приходит в себя, трясёт головой, смахивая одному ему известные мысли, и опускает взгляд в пол. — Точнее, это не совсем так.       — Ваша мать?       — Да, — он перемещает внимание на лицо Грейнджер.       Она понимающе кивает.       Тема семьи всегда являлась для её пациентов спусковым механизмом. Гермиона знала — даже если на поверхности спокойно, всего пара вопросов может прорвать плотину.       Она гордилась своим подопечным. Он смог преодолеть часть пути, но нельзя остаться посередине дороги.       — Чем она являлась для вас до войны?       Малфой сводит брови к переносице.       — Ты хотела сказать «кем», Грейнджер? Она была моей матерью, — в его голосе проскальзывают оттенки раздражения, и Гермиона спешит уточнить:       — Нет, я не ошиблась. Ощущения зачастую гораздо важнее фактов. Что вы ощущали, находясь рядом с ней?       Около минуты он обдумывает свой ответ. Морщинка между бровей постепенно разглаживается.       — Люциус, несмотря на свою сдержанность, всегда был штормом, сносящим меня с пути. Сбивающим мои внутренние ориентиры, ломающим что-то внутри, стирающим всё то, что я считал собой. Он вкладывал в меня слишком много себя, — Малфой неспешно затягивается и выдыхает небольшое облако дыма. — К матери я приходил, когда не оставалось сил бороться. Она была моей тихой гаванью.       Облако рассеивается, оставляя после себя терпкий запах.       — А чем она стала для вас после войны?       — Напоминанием. Таким, как это, — Малфой бросает взгляд на левое предплечье, не решаясь обнажить метку. — Сейчас рядом с ней я чувствую, что ничего не прошло бесследно. Ничего не будет так, как раньше.       Гермиона ощущает, как кожа на её собственном предплечье покалывает.       Она понимает его. Теперь всё — напоминание.       Шрам, что сросся не только с её телом, но и с душой.       Глаза друзей, в которых плещутся тени прошлого.       Она сама.       Всё вокруг — одно сплошное напоминание.       — В какой момент вы в первый раз почувствовали это? Что всё изменилось? — Гермиона возвращается из своих мыслей и замечает, что Малфой внимательно изучает её.       — Когда Реддл начал угрожать её смертью, если я не справлюсь.       — Ваше задание убить Дамблдора?       Малфой утвердительно кивает. Медленно, не отрывая взгляда.       — Вы хотите поговорить о нём? — Гермиона спрашивает лишь то, что должна спросить, не позволяя себе прогнуться под натиском ожидаемого сопротивления.       — Я не хотел его убивать. Ты же это хотела узнать?       Стеклянное спокойствие Малфоя даёт трещину. Будто в витрину попали маленьким камушком.       — Но вы готовы были попытаться?       Этот камень побольше, и им она замахивается сильнее, прицеливаясь точно в уже образовавшуюся щель.       — Иначе Он бы убил её. А потом меня. Думаешь, в шестнадцать лет я был не прочь убить какого-нибудь старика?       В его голосе отчётливо слышны нотки сарказма и возмущения.       Именно поэтому Гермиона понимает, что близка.       — Я думаю, вы и сейчас не способны на это. Дело не в возрасте, — её тон остаётся спокойным и твёрдым.       — А в чём? — Малфой наклоняет корпус вперёд, опираясь на подлокотники кресла.       — В том, что порой мы поступаем так, как нам кажется правильным. И, возможно, тогда этот выбор таким и был.       Его глаза бегают по её лицу в поиске чего-то… Искренности? Ему кажется, она блефует?       Малфой фыркает и с глухим звуком откидывается на спинку кресла.       Кожа портсигара бликует при искусственном освещении кабинета, пока Малфой слегка дрожащими пальцами достаёт очередную сигарету.       — У меня не было выбора, Грейнджер, — сквозь стиснутые зубы произносит он, чиркая зажигалкой.       — Он был. Просто вы выбрали свою мать.       Это даже не камень — булыжник. Неровный и увесистый.       Им сложно промахнуться, и он разбивает стекло вдребезги.       На лице Малфоя появляется нервная ухмылка. Около минуты он сохраняет молчание, и Грейнджер не планирует прерывать его размышления.       Она слегка наклоняет голову вбок, изучая, как постепенно мышцы его лица расслабляются.       — Мне кажется, что сейчас она не понимает этого. Она будто винит меня во всём, что случилось с нами, — Малфой отряхивает невидимые пылинки с брюк.       И снова затягивается густым дымом.       — Почему вы так решили?       Малфой проворачивает окурок подушечками большого и среднего пальцев и сосредоточенно следит за своим движением, пока предмет не исчезает в воздухе.       — Она холодная. Отстранённая, — голос ровный, но Гермиона замечает, как его нижняя губа слегка подрагивает. — Её интересует только отец.       Грейнджер пытается представить. Каково это — каждый день просыпаться в огромном доме, видеть единственного оставшегося у тебя близкого человека и не находить в нём утешения.       Она уверена, что не только Драко испытывает это.       — А вы вините себя за то, что с ней произошло?       Гермиона ступает по битому стеклу, подходя всё ближе.       По ощущениям — не крупные осколки. Скорее мелкая крошка.       — Я знаю, что не должен чувствовать это, но… каждый раз, когда я вижу её, чёртова вина вибрирует. Где-то здесь, — он с нажимом прислоняет два пальца к своему виску.       — Вы злитесь на неё за это?       Стекло впивается в её ноги, оставляя кровавые порезы на коже.       Но ей не больно. Она сможет вытерпеть, потому что его боль сильнее.       — За то, что чувствую вину?       — За то, что сейчас она не способна дать вам столько же любви, что прежде?       Гермиона уверенно произносит слово любовь, когда говорит о Нарциссе.       Она помнит, как та крепко прижимала к себе растерянного рослого парня в Большом зале после битвы за Хогвартс, гладила по светлой макушке и шептала что-то на ухо.       Всё будет хорошо?       Безусловную материнскую любовь ни с чем не спутаешь.       — Я лишь хочу защитить её, — Малфой предпочитает не отвечать на вопрос Грейнджер.       Это слишком сложное чувство. Возможно, он и сам не до конца понимает его.       Любить и оберегать мать, но быть бесконечно обиженным на то, что она не может ответить тем же.       На то, что он остался один.       — Я и представить себе не могу, каково это — лишиться любимого человека, с которым ты прожил полжизни. Без шанса увидеться когда-то вновь. А вы?       Вопрос сбивает его с толку.       Он прочищает горло и выпрямляется в кресле.       Гермиона не предоставляет ему возможности ответить, продолжая:       — Ни вы, ни я не сможем понять Нарциссу. Её боль… другая. И она пытается найти способ справиться с ней, даже не замечая, как отдаляется от вас. Но что-то мне подсказывает, что вы нужны ей не меньше, чем она вам.       Гермиона всматривается в его лицо.       Не может прочитать эмоцию.       — У вас есть только два варианта. Оставить всё как есть или сделать шаг навстречу.       Малфой делает глубокий вдох.       Выдох.       — А если она не сделает шаг в ответ?       Грейнджер замечает, как в серой радужке проскальзывает сомнение.       — Вы не узнаете, пока не попробуете.       Она помнит показания Гарри на слушании Нарциссы Малфой.       О том, как она, рискуя собственной жизнью, соврала Волдеморту для того, чтобы узнать, жив ли её сын.       Узнать, что с ним всё в порядке. Вот что было для неё важно.       Безусловную материнскую любовь ни с чем не спутаешь.       И если два человека, что потеряли друг друга в огромном поместье, не могут найти путь обратно — тот, у кого ещё остались силы, должен отправиться на поиски другого.

***

      Ólafur Arnalds Feat. Arnór Dan — So Far       Давящую тишину прерывает лишь невнятный скрежет ножа по тарелке.       Тёплый ароматный стейк и запечённые овощи — его от этого тошнит.       Он возвращается в Мэнор несколько раз в неделю, чтобы поужинать с матерью. И каждый раз ощущает, как холод, исходящий от неё, становится всё болезненнее.       Он пронзает каждую клеточку тела, проходит по сосудам и венам.       Ей не становится легче. Ему не становится легче.       Слова Грейнджер отдаются эхом у него в голове, но сейчас это кажется беспощадной издёвкой с её стороны.       Сделать шаг навстречу.       Он прочищает горло.       — Чем ты занималась сегодня, мама?       Нарцисса изящно берёт в руки салфетку со стола и прислоняет сначала к одному уголку губ, а затем ко второму.       — Миссис Понс читала мне «Короля Лира».       — Тебе понравилось? — он делает вид, что отрезает от стейка маленький кусочек, но результат — лишь скрежет ножа по тарелке.       — Шекспир мастерски превращает любую ситуацию в полнейший абсурд. Наверное, в этом хаосе и скрывается истина.       Драко отпивает большой глоток красного сухого из бокала и чувствует, как жидкость приятно проскальзывает по стенкам горла внутрь, даря мимолетное чувство успокоения.       Но лишь на мгновение.       — Ты уехал из Мэнора и даже не предупредил меня об этом. Ты бросил меня, Драко. Оставил совсем одну.       Её голос не дрожит. Руки не трясутся, а нож в её ладони отрезает ровный кусочек мяса.       Такой ровный, что ему хочется разбить эту чёртову тарелку об стену.       А ещё ему так хочется сказать. Что это она оставила его одного задолго до того, как он переехал.       Как можно чувствовать себя настолько одиноко, находясь в метре от собственной матери?       Но он сдерживается.       Сделать шаг навстречу.       — Я не бросал тебя, мама. Мне просто нужно немного времени. Мой терапевт… — и снова этот неприятный скрежет и имитация приёма пищи.       — Твоя терапия совсем не помогает нам.       — Она помогает мне, — он больше не скрывает раздражения.       — Наш план был другим, — и Нарцисса отвечает тем же.       — Мой план изменился, мама. Я хочу выздороветь. В том числе для того, чтобы иметь возможность помочь тебе.       — Ты должен помочь отцу. Когда он вернётся…       Драко резко встаёт, и стул под ним с грохотом падает на мраморный пол.       — Отец не вернётся! — он первый раз произносит это вслух при ней. — Ты не можешь думать ни о ком, кроме него. Ни обо мне, ни о себе, — он тычет указательным пальцем в свою грудь, а затем указывает на мать. — Тебя не волнует абсолютно ничего.       Малфой тяжело дышит и не сводит глаз с её лица.       Оно будто покрывается маленькими трещинками, собираясь рассыпаться на осколки.       И он подберёт каждый и поставит на место, если понадобится.       Драко ждёт, что Нарцисса взорвётся или просто уйдет, хлопнув дверью.       Но в ответ слышит лишь:       — Ты прав.       Её тихий голос, словно удар молота, отдаётся тупой болью в висках.       Она не произносит больше ни слова. Это всё.       Нарцисса встаёт из-за стола, не отрывая взгляда от Драко.       Он хочет просить прощения, обещать, что ничего подобного больше не сорвётся с его языка, но все слова шершавым комом застревают в глотке.       — Мне даже не дали возможность проститься с ним.       Драко никогда не видел, как Нарцисса плачет. Эта женщина не проронила ни одной слезы за всё время войны и после. Даже в самые тяжёлые времена.       Поэтому солёные дорожки на её щеках сейчас кажутся ненастоящими.       Бутафорией, игрой воображения, чем угодно.       Но свет, который отражается в них, выдаёт реальность.       Нарцисса огибает стол и подходит вплотную к сыну.       Её рука невесомо ложится на его затылок, и Драко подчиняется, наклоняясь к матери.       Холодный поцелуй касается его лба.       Это всё, что ему достаётся. Потому что после Нарцисса уходит, оставляя его одного.       Снова.       Драко поднимается в свою комнату.       Он отмечает, что Лея продолжает поддерживать идеальную чистоту, несмотря на то что он даже не ночует здесь.       Взгляд быстро отыскивает пустой пергамент на столе. Драко достаёт из кармана бывший портключ и ограничивается двумя строчками.       Через несколько секунд птица улетает с письмом, на котором размашистым почерком выведено: «Гермионе Грейнджер».