Исцели мои раны

      Эта неделя далась ему нелегко. Тяжелее, чем он надеялся.       Грейнджер прервала прошлый сеанс. Ему казалось, что она бросила его посреди дороги. Оставила, не дав в руки компаса.       — Как вы себя чувствуете, мистер Малфой?       — Я в порядке, — звучит слишком сухо, но сейчас ей не стоит рассчитывать ни на что другое.       Всё это время он варился в своих мыслях без малейшего понятия, что ему с этим делать.       Он, мать твою, в полном порядке.       — Вы бы хотели поговорить о том, что произошло?       — Ты о том, как я не узнал… — на секунду запинается, — однокурсницу в собственном воспоминании, или о том, как я чуть не съехал с катушек после?       Драко наблюдает, как Грейнджер стойко выдерживает его выпад и записывает.       Разумеется, она запишет в своём чёртовом блокноте, что Драко Малфой вернулся к самому началу, когда все его попытки контролировать ситуацию сводились к неуместно язвительным, уклончивым ответам. Так и запишет.       — То, что вы испытали после процедуры, называется панической атакой, — спокойно и размеренно произносит она. — В вашем случае подобные проявления возможны из-за продолжительного стресса и повышенной тревожности. Иногда они возникают без конкретной причины, а иногда на это влияют внешние раздражители.       — Так Пэнси — мой внешний раздражитель?       Несколько секунд Грейнджер молчит. Наверное, она планировала прочитать очередную лекцию о том, что с ним происходит и почему именно ему приходится это испытывать.       Но сейчас Малфоя волнует совсем другое.       Почему его сознание так упорно не хотело узнавать в этой испуганной девчонке Пэнси Паркинсон.       — Я думаю, на возникновение приступа повлиял не сам факт того, что это была она. А ваше отношение к ней, — наконец отвечает Грейнджер.       — Я не узнал её, — хрипло и тихо.       Не узнал девушку, с которой жил и учился бок о бок всё своё детство. Девушку, что подарила ему первый поцелуй, проводила с его семьей летние каникулы, а на Рождество заворачивала его подарок в красивую, блестящую упаковку с огромным серебряным бантом. Стала опорой и поддержкой на шестом курсе, когда он был готов разбить в мелкую крошку свой череп о любую попавшуюся бетонную стену.       Он не узнал её.       Только после того, как Малфой покинул кабинет Грейнджер в тот день, воспоминания стали всплывать в его памяти, одно за одним, вкручивая в и так шаткое сознание кривые, ржавые гвозди.       Он не помнит, как добрался до лифта аппарации, как попал в свою квартиру и как оказался под струёй ледяного, пробирающего до костей душа.       Драко пришёл в себя, когда болезненная судорога сковала мышцы его правой голени и он свалился на холодную плитку, медленными, массирующими движениями пытаясь избавиться от спазма и восстановить нормальное кровообращение.       Оперевшись на стену, он подставил лицо под огромные падающие капли.       Это Пэнси.       Теперь последняя встреча с подругой детства приобрела для него новый смысл.       Совершенно новое значение, которое сейчас вызывало пульсирующую боль в висках.       — Мы уже говорили с вами о диссоциации, — Грейнджер пытается поймать взгляд Драко, снова смотрящего будто сквозь неё. — Наш мозг всеми силами пытается обезопасить нас. И иногда прибегает для этого к крайним мерам. Он может прятать от нас травмирующие психику воспоминания настолько тщательно, что даже самые сильные зелья не способны их отыскать. Вырывать куски из нашей жизни, словно этого и не было. Если это что-то может крайне негативно на нас повлиять, мозг сделает всё, чтобы мы об этом не вспомнили.       Малфой молчит. Обдумывает сказанное ей и спустя минуту спрашивает:       — Почему из всех воспоминаний именно те, что связаны с Пэнси, не получилось разблокировать во время сеанса? — он сводит брови к переносице. — Почему я не узнал её?       — Я не могу сказать наверняка. Но если вы расскажете, что именно происходило в том воспоминании, мы вместе попробуем разобраться.       Он совершенно точно слышит в её голосе просьбу.       Будто именно сейчас она опасается не получить положительного ответа.       Будто всё случившееся неделю назад способно надломить его хрупкое доверие к их терапии. К ней.       — Пэнси привели в Мэнор. В моё поместье, что всегда было для неё безопасным местом, — Драко опускает глаза перед собой. — Она должна была получить Чёрную Метку.       Его пальцы впиваются в подлокотники.       — Её привели собственные родители, — голос звучит хрипло. — Без малейшего сомнения собирались отдать дочь в пожизненное служение безумному ублюдку.       — С вами поступили так же.       Почти шёпотом.       Малфой горько усмехается, но не поднимает глаз.       — Он сам призвал меня. Я был ему нужен, — Драко прочищает горло и сцепляет руки в замок. — Пэнси же была практически бесполезной для его целей. Но родители всё равно сунули её, словно безделушку. Небольшой презент, который, как они считали, способен задобрить хозяина.       — Она сопротивлялась?       Драко вспоминает Пэнси, крепко сжимающую в руке палочку. Вот-вот готовую отразить атаку или напасть первой. Зная наверняка, что проиграет.       — Она не могла не сопротивляться. Пэнси Паркинсон другая. Она сильная.       — Ей было всего шестнадцать. Любого можно сломать в этом возрасте.       Грейнджер говорит про Пэнси, но Драко ощущает где-то на подкорке сознания, что речь вовсе не о ней.       — Тогда почему у неё так и не оказалось этой чёртовой штуки на предплечье? Малфой подаётся вперёд и закатывает рукав, обнажая свое клеймо.       Грейнджер затаивает дыхание.       Она точно хочет отвернуться, закрыть лицо руками, стереть из памяти, потому что это слишком.       Даже для неё. Это слишком.       Но она пересиливает себя и смотрит.       Драко наблюдает, как её зрачки бегают, изучая каждый рубец на его руке. Их слишком много, но она останавливается на каждом, будто в подробностях представляя, как он был сделан.       И страх в её глазах никак не связан с уродливой татуировкой, что на фоне истерзанного тела кажется безобидной кляксой.       Малфой позволяет ей рассмотреть.       Она хмурится и, видимо, сдаётся, закрывая глаза.       Драко медленно опускает рукав. Прячет одну из тысячи своих слабостей.       Когда Грейнджер возвращает внимание к его лицу, Драко понимает, что его вопрос останется без ответа.       — Расскажите о ваших отношениях с Пэнси. Кто она для вас?       Во рту появляется неприятный привкус. Драко сглатывает, чтобы избавиться от него, но тот будто въедается в его вкусовые рецепторы.       — Она была мне другом, — он отвечает еле слышно, будто бы даже не Грейнджер, а самому себе.       — А сейчас?       Сейчас она пройдет мимо, если заметит меня на горизонте.       Именно так и произошло в тот раз.       Они встретились случайно в стенах Визенгамота после очередного слушания его отца. Драко увидел её в конце коридора и уже сделал шаг вперёд, но резко остановился, когда взгляд Пэнси поймал его.       Обида.       Потускневшая, поистёртая временем.       Она перестала быть девушкой, которая заворачивает для него подарки на Рождество в красивую, блестящую упаковку с огромным серебряным бантом. Перестала быть той, кто не даст ему вскрыть вены старинным кинжалом с гербом Малфоев на рукоятке в переполненной ванне.       Он потерял её, когда окончательно потерял себя.       Она отвернулась от него и зашагала прочь вдоль коридора. Ни разу не обернулась. И ему оставалось смотреть вслед очередному напоминанию — ничего не будет как прежде. И если тогда он не до конца понимал почему, принимая это как очередное поражение, то сейчас всё встало на свои места.       И ему хочется оставить их последнюю встречу себе. Не подпускать никого к этому хрупкому воспоминанию. Поэтому он отвечает лишь:       — Сейчас нет.       Грейнджер молчит несколько мгновений, сканируя его.       Ненадолго опускает взгляд, будто сомневается, и вновь возвращает к нему.       — Она не смогла простить?       Кажется, Грейнджер снова закусывает щёку изнутри, и Малфою удаётся заметить эту маленькую деталь.       — Я бы тоже не смог, — хрипло отвечает он.       — Возможно, именно из-за этого так и не удалось разблокировать воспоминание полностью. Иногда чувство вины настолько сильно въедается в нашу сущность, что человек просто не способен его вынести. Поэтому сознанию пришлось от него избавиться.       Это кажется жутко ироничным. То, что мозг отчаянно пытается спрятать в самые дальние, пыльные уголки его разума, они в этом самом кабинете отчаянно пытаются найти.       Драко ухмыляется, и Грейнджер, будто считав его мысли по одной лишь мимике, произносит:       — Лучше снести стену, чем раз за разом закрашивать появившуюся на ней плесень. Рано или поздно она всё равно проступит.       Малфой раздумывает над её словами около минуты и в конце концов еле заметно кивает.       — Что вы испытывали, когда видели Пэнси Паркинсон в своём поместье в тот день?       Драко проводит большим пальцем по уже знакомым царапинам на подлокотнике кресла.       — Злость. На себя.       Царапины глубокие, и если он надавит чуть сильнее, то точно загонит себе занозу в подушечку пальца. Возможно, он так и сделает.       — На то, что я никак не могу ей помочь.       Он снова опускает глаза, мысленно обводя древесные узоры на светлом паркете.       — Сейчас я понимаю, что, наверное, это было лишь удачное внушение самому себе. Я мог отвлечь их, убедить в том, что она бесполезна, заключить сделку, в конце концов. На любых условиях. И, скорее всего, мне бы это удалось. Пэнси Паркинсон не была чем-то ценным для Реддла. Его бы даже позабавило то, как отчаянно я пытаюсь спасти свою подружку. Но я ничего не сделал. Она сама спасла себя, и я до сих пор не знаю как. На её предплечье так и не появилась метка.       Но в его кожу она въелась намертво.       В итоге тот, кто принял правила игры, проиграл первым.       — Это единственный раз, когда вы не смогли помочь человеку, которого знали?       Его взгляд замирает на одной из трещинок в полу.       Незаметный изъян на идеальном паркетном покрытии кабинета самого известного психотерапевта Магической Британии.       Ему кажется, что чем дольше он смотрит — тем больше становится трещина. Ползет прямо к ногам Грейнджер.       Он обрисовывает взглядом очертания её туфель, поднимаясь по лодыжкам, голеням, острым коленям…       Драко резко перемещает внимание к её лицу.       — Нет, это не единственный раз.       Спроси, Грейнджер. Спроси. Ты же хочешь.       Малфой наблюдает, как она в который раз закусывает щёку изнутри.       Возможно, там уже образовалась ранка и прямо сейчас Грейнджер чувствует вкус крови во рту.       — Что вы чувствовали, когда перед вами пытали мисс Грейнджер?       Умница.       — Мисс Грейнджер?       — Да, мисс Грейнджер.       Она спрашивает не о себе. Грейнджер — его психотерапевт, и это было бы неэтично.       Она спрашивает о девушке, что корчилась на полу Малфой-Мэнора, когда его помешанная тётка вырезала на нежной коже заветные буквы.       Интересно, она понимает, что это не одно и то же?       Она и Пэнси?       Его однокурсница, защита которой, возможно, оказалась бы понятной для большинства присутствующих. И маглорождённая, что ошивалась с главным врагом Волдеморта. Если бы он попытался…       — Я ничего не чувствовал.       Он действительно хочет сказать правду — он не должен был ничего чувствовать.       Иначе его матери пришлось бы соскребать то, что от него осталось, с пола собственной гостиной.       И ей должно быть это известно, но он слышит:       — На сегодня всё.       Малфой очень чётко ощущает, как трещина в этом чёртовом паркете ползёт под его ботинком. Кажется, вот-вот она разрастётся до размера Марианской впадины и они оба провалятся в бездну без возможности выбраться.       — Ладно.       Ебучее ладно.

***

      Гермиона помнит, как увидела Нарциссу Малфой в первый раз.       Это случилось на втором курсе, после матча по квиддичу.       Тринадцатилетняя волшебница случайно заметила её среди толпы. И несколько долгих минут не могла оторвать взгляда.       Высокая, статная женщина с бледной кожей и блестящими волосами. Она стояла слева от Люциуса возле одной из трибун в ожидании сына.       Присутствие супруга рядом никак не затмевало её. Даже напротив.       Они идеально дополняли друг друга. Холодные, гордые, величественные.       Грейнджер ещё не доводилось встречать более гармоничной пары.       Вот и сейчас ей удаётся найти сходство между ними.       Люциус, которого она помнит с момента встречи с Драко в Азкабане.       И Нарцисса, что стоит сейчас в метре от неё в стенах той же самой тюрьмы.       Серые, потерянные, обезличенные.       Почти ничего не осталось от тех Малфоев, что она знала до войны.       Лишь оболочки, неспособные наполнить друг друга.       Волосы Нарциссы больше не блестят. А в тусклом тюремном освещении даже заметно несколько седых прядей.       Она одета в тёмно-синее платье в пол. Несмотря на болезненную худобу, шёлковая ткань идеально сидит на её фигуре. А изящество дорогого материала смотрится слишком неподходяще среди грязных обшарпанных стен. В руках миссис Малфой держит маленькую сумочку из змеиной кожи. Теребит её в руках, периодически поправляя подол платья. Своим поведением она напоминает девушку, что волнуется перед свиданием с возлюбленным. Но никак не женщину, ожидающую встречу с супругом в тюремной камере. Прошедшую войну и потерявшую всё.       — Его любимый цвет.       Сначала Гермиона не понимает, что миссис Малфой имеет в виду, но через мгновение взгляд падает на бледную кисть, что нервно сжимает тёмно-синий шёлк.       — Вы очень хорошо выглядите.       Звучит невероятно глупо, учитывая текущую ситуацию. Но кажется, уголки губ Нарциссы приподнимаются в лёгкой улыбке.       — Спасибо.       Тихо. Почти шёпотом.       — За всё.       Добавляет она, и Гермионе не нужны лишние объяснения.       Она просто кивает и жестом предлагает женщине пройти вперёд, когда охранник оказывается возле двери.       Глухой стук каблуков отдаётся от стен, что будто покрылись ещё одним слоем гнили с момента её последнего визита сюда.       Они проходят тот же маршрут, что и с Драко, только Нарцисса идёт на несколько шагов впереди. Она не боится этой встречи в отличие от сына. Она жаждет её.       Когда их путь преграждает огромная железная дверь, Грейнджер негромко произносит:       — Я могу пойти с вами.       Женщина разворачивается и отрицательно машет головой:       — В этом нет необходимости, мисс Грейнджер. Это мой муж.       И снова на её лице появляется подобие улыбки. Трепетной, но одновременно с этим — горькой.       Дверь открывается с тяжёлым скрипом.       Нарцисса делает шаг. И замирает на пороге.       Гермиона замечает, как её худые плечи дрожат. И она не уверена, что является причиной. Холод, тянущийся из коридора с рядами камер, или то, что там находится.       Ещё один неуверенный шаг. Ещё.       Гермиона остаётся стоять за порогом и через открытую дверь наблюдает, как женщина, которая не видела своего мужа шесть лет, преодолевает себя, чтобы просто шагнуть вперёд.       Её неуместное девичье волнение сменяется страхом.       Это можно понять по тому, как каблуки её туфель подгибаются, когда она делает ещё несколько шагов и в итоге оказывается перед нужной камерой.       Третьей справа.       Она подходит ближе, и тонкие пальцы сжимают прутья решётки.       Грейнджер не слышит, что произносит Нарцисса, но по губам читается:       — Люциус.       Несколько раз.       Её веки дрожат в свете крошечного окошка почти под потолком камеры.       И тут страх охватывает уже Гермиону.       Никакого ответа.       Она затаивает дыхание.       Что, если он умер в своей камере?       Что, если это случилось несколько дней назад? Охранники наверняка не сразу замечают подобное, судя по тому, как они заинтересованы в своих «подопечных».       Что, если она привела и так отчаявшуюся женщину прямо к могиле собственного мужа?       Выдох облегчения вырывается из её груди, когда бледные ладони Нарциссы обхватывают мужские руки.       Загрубевшие, со следами грязи и глубокими кровавыми ссадинами.       Но на лице Нарциссы светится улыбка. Горькая. Трепетная.       По её щекам текут слезы, а губы произносят что-то неразборчивое для Гермионы с такого расстояния.       Они общаются около минуты, после чего каждый прислоняется лбом к холодному металлу. Напротив друг друга. Будто ничто не разделяет их.       Грейнджер вновь вспоминает о том, что не встречала в своей жизни более гармоничной пары. Даже внутри Азкабана, среди потрескавшихся стен, им удаётся продолжать любить друг друга какой-то особенной любовью.       Гермиона вздрагивает, когда слышит громкий звон возле себя.       Три удара.       Охранник стучит рукоятью своей палочки по железной двери.       Значит, ограничения по времени посещения всё же есть.       Драко потребовалось гораздо меньше.       Нарцисса медленно отходит от решётки, не отрывая взгляда от мужа. Она не издаёт больше ни звука, но Грейнджер ощущает это молчаливое прощание. Ощущает его, словно саднящую рану.       Гермиона вспоминает, как подошла к министру со своей просьбой. Вновь.       Ей было неуютно в очередной раз оказаться в ситуации, где решение принимается в её пользу не потому, что она высококвалифицированный специалист, хороший друг или честный человек.       Потому что она Золотая девочка.       И это липкое чувство не покидало её ровно до этих пор. До того момента, пока глаза миссис Малфой не встретились с глазами мужа.       Нарцисса подходит ближе, показывая свою готовность покинуть это место.       В её взгляде теплится что-то, не позволяющее произнести вслух ни слова. Чтобы не нарушить. Не испортить.       Благодарность.       И Грейнджер точно знает, что это того стоило.

***

      После одиннадцати вечера сил Гермионы остаётся лишь на то, чтобы доесть залежавшийся сэндвич под сопровождение «Ноттинг-Хилла». Она смотрит его уже раз… шестой?       Но какое это имеет значение.       Звонок в дверь раздаётся на одной из её любимых сцен.       Она неохотно поднимается с дивана и направляется к двери. На ней лишь длинная домашняя футболка, доходящая почти до середины бедра. Но это её дом, её свободное время, и она не собирается переодеваться для встречи непрошеных гостей.       Любые её гости приходят не вовремя. И дело не в том, что обычно она слишком занята. Дело именно в ней.       Когда Грейнджер поворачивает ручку, дар речи пропадает.       На пороге стоит Драко Малфой.       Он опирается рукой на дверной проём, будто удержать равновесие — одна из первостепенных задач.       Его взгляд немного рассеянный. Он что-то ищет в её лице, сканирует каждый миллиметр.       Когда Гермиона приходит в себя, то набирает воздуха и на выдохе произносит:       — Что ты здесь делаешь, Малфой?       Тон укоризненный, но в нём всё же проскальзывают нотки беспокойства.       — Просто Малфой? А как же твоя профессиональная дистанция?       На смену удивлению и беспокойству приходит раздражение.       Сейчас ей становится намного понятнее.       Малфой беспощадно пьян.       Как только он открывает рот, она чувствует резкий запах перегара, от которого могут заслезиться глаза, если он подойдёт чуть ближе.       Хотя нет. Ей абсолютно не становится понятнее.       — Мы находимся не в кабинете психотерапевта, а у меня дома. И это мои личные границы, которые ты успешно нарушаешь. Могу я узнать, по какому поводу?       Малфой опускает глаза в пол и очерчивает носком ботинка какую-то одному ему понятную фигуру.       — Мне нужно было прийти.       — Зачем? — не сдаётся она.       Молчание.       Его губы превращаются в тонкую линию, а брови хмурятся.       Кажется, он злится. От отсутствия такого простого ответа.       Плечи Грейнджер опускаются, и она, смягчаясь, спрашивает:       — Откуда у тебя мой адрес?       Драко поднимает взгляд, явно расслабляясь из-за смены разговора, и гораздо более охотно отвечает:       — Я спросил у Софи.       Разумеется.       Ей даже не хочется узнавать подробности того, какой хитростью он воспользовался, чтобы добыть эту информацию. Софи вряд ли сильно сопротивлялась, учитывая то, как она смотрела на него с первой их встречи.       — Мне стоит всерьёз задуматься об её увольнении.       Драко лишь пожимает плечами. Ему плевать.       Неожиданно его взгляд перемещается куда-то в район её груди.       Она уже готова возмутиться, но всё же решается проверить, что на самом деле привлекло его внимание.       На её серой свободной футболке оранжевое пятно от соуса.       Грёбаный сэндвич.       На Драко мятая белая рубашка, расстёгнутая сверху на пару пуговиц. Он явно не особо переживает, как выглядит, поэтому и она не будет.       Гермиона прочищает горло и медлит пару мгновений. Но в итоге всё равно освобождает ему проход.       Он отталкивается от дверного проёма ладонью и заходит внутрь. Несмотря на очевидно сильное алкогольное опьянение, его походка достаточно ровная.       Грейнджер стоит посреди гостиной, словно ей неловко находиться в собственной квартире, и жестом руки приглашает его сесть на диван.       Но Малфой не торопится воспользоваться её гостеприимством.       Он осматривается вокруг. Когда очередь доходит до телевизора, Малфой прищуривается и моргает несколько раз.       Возможно, он ещё не знаком с этим магловским приспособлением. Хотя с того момента, как он начал посещать эту часть Лондона, а впоследствии и жить здесь, он должен был хоть раз встретить…       — «Ноттинг-Хилл»?       Да. Очевидно, он знает больше, чем она думала.       — Что-то не так? — немного резче, чем, возможно, стоило произнести.       Малфой снова пожимает плечами.       — Не знаю, думал, ты смотришь какие-то документальные или научно-популярные фильмы, а не романтические комедии.       И это предположение раздражает её ещё больше. Он смеет заваливаться в таком состоянии к ней домой, даже не удосуживаясь объяснить причину визита, а после осуждает за выбор фильма на её свободный вечер.       Но силы на исходе, поэтому она просто падает в кресло и шумно выдыхает.       Она надеется, что Малфой всё же сядет напротив, но он снова слишком пристально смотрит на неё. Не совсем на её лицо, скорее…       Когда она прикасается рукой к своему лбу, то понимает, что на этот раз дело не в соусе.       Одна из её кудряшек выбилась из пучка волос, что с самого утра продолжают держаться на заклинании идеального выпрямления.       Драко прочищает горло и слегка трясёт головой, прежде чем наконец-то сесть на диван.       — Ты не можешь вот так просто приходить ко мне домой, когда тебе вздумается.       Звучит снова слишком резко.       Но ей кажется, чем понятнее она донесёт эту простую истину, тем лучше.       Малфой молчит. Он подаётся вперёд, облокачивается локтями на колени и прижимает ладони к подбородку, сцепив их в замок.       Не отводит глаз от её лица, будто сегодня он ещё недостаточно разглядел её. Возможно, он найдёт ещё что-то примечательное в её внешнем виде и позволит себе вот так бесцеремонно пялиться.       Ещё одного дурацкого замечания или странного взгляда она не выдержит.       — Если ты прямо сейчас не скажешь…       — А ты не можешь делать это со мной, — резко перебив её, Малфой стискивает зубы, и Грейнджер может поклясться, что слышит их скрежет.       — О чём ты? — несмотря на полное замешательство, её тон остается спокойным.       Губ Драко касается лёгкая усмешка.       Он перебирает пальцами перед собой и внимательно следит за этим движением.       — Раньше я думал, что это правда помогает мне. Но всё возвращается к началу, Грейнджер. И сейчас я чувствую, что мои раны, которые давно затянулись, раздирают тупым ножом. Заносят туда заразу. Она путешествует по моей крови, отравляя всё на своём пути.       Он так спокойно говорит это, будто уже не раз прокручивал в своей голове.       — Что ты имеешь в виду под заразой, Малфой?       — Тебя.       Тебя.       Гермиона не знает, что это значит.       И ей почему-то совсем не хочется уточнять.       Поэтому она сохраняет молчание.       — Ты хочешь знать, что я чувствовал?       Он поднимает взгляд.       — Я чувствовал себя последним трусом. Не способным ни на что, кроме как наблюдать. Жалкая беспомощность. Она скребла изнутри, словно мерзкая, злобная гиена, — наклоняется ближе к ней и практически шипит: — И дело не в тебе, Грейнджер. Даже если бы это был Поттер, даже если бы это был грёбаный Уизел, — он будто выплёвывает эти слова. — Что бы чувствовала ты, если бы перед тобой пытали человека, с которым ты практически выросла? Ребёнка? Такого же, как ты?       У неё нет ответа.       Он знает, что у неё нет ответа на его вопрос.       Ему кажется, что его раны затянулись. Но они гниют. Сочатся ядом, намереваясь полностью поглотить его.       Но он пришёл к ней, чтобы сказать правду.       Раскаяние — одно из самых сложных человеческих проявлений.       Оно не снизойдёт на тебя после сеансов у психотерапевта.       Это то, что либо случается с тобой. Либо нет.       Она множество раз видела, как Драко Малфой раскаивается за свои поступки. За поступки своих родителей, за поступки людей, что не имеют к нему никакого отношения.       И она искренне верит, что через своё раскаяние однажды он придёт к исцелению.