Развивающая детская игра

Антону кажется, что он немного, самую капельку, но ебанулся. За окном синяя темень смешивается с ещё более густой теменью. Внутри же их микроавтобуса чуть светлее, горит подсветка у потолка и сияют белёсым светом экраны телефонов в руках у Димы и Оксаны. Из-за спины доносится лёгкий шум музыки из чужих наушников. Антон упирается лбом в стекло. Кажется, он ебанулся. И может, совсем не капельку. И он точно знает, когда именно это произошло. Конечно, он бы мог развести драму и заявить, что всё произошло в тот самый момент, когда Стас произнёс: «Арсений, Серёжа и Антон». А Шастун споткнулся на первом же лице и только через пару секунд осознал, что надо-таки протянуть руку для рукопожатия. Да, он мог бы такое заявить. Но, очевидно, это не было отправной точкой. Одно лишь присутствие на горизонте Попова не повлекло за собой немедленного сдвига по фазе. Нет, всё произошло позже. Настолько позже, что это было, можно сказать, недавно. И нет, это было вовсе не тогда, когда он решил попросить разрешения, чтобы поиграть. Хотя, наверное, многие бы с этим утверждением не согласились. Но это было хорошо взвешенное, обдуманное и… Нет, не взрослое, но всё же решение. Да, именно обдуманное. Он думал о нём целых три минуты! И тогда он вовсе не ебанулся. Может, крыша его немного и отъехала… Или он сам отъехал? Чёрт его знает. Движение, насколько помнил Шастун, относительно. Всё зависит от тела отсчёта. И в его системе координат телом был именно он, а значит, относительно него отъезжала именно крыша. Ебанулся же он несколько позже. А осознал, кажется, только сейчас. При том, совершенно случайно. Ехал себе спокойно, старался уснуть, размышлял о том, что сейчас намного лучше было бы оказаться в квартире с Арсом, а не ехать из пункта А в пункт Б, чтобы затем отправиться в пункт В. И вдруг вспомнил. А затем аж выпрямился в этом убогом неудобном кресле, огляделся воровато, словно кто-то мог расслышать его мысли, сгорбился и уткнулся в окошко. Теперь он знает. Он ебанулся, когда Арсений сказал ему «нет». Про разбалованных людей часто говорят что-то вроде: «Да он в своей жизни никогда «нет» не слышал» или что-то в этом роде. Антон себя избалованным не считает и «нет» в своей жизни слышал регулярно. Конечно, самыми запоминающимися «нет» навсегда остались мамины. Быстрые, короткие. Настолько, что «е» почти превращалось «э». — Мам, можно мне… — Нет, сиди дома, я сказала. Или учительские «нет», чуть более раскатистые, круглые «нет», сказанные подчас с каким-то мнимым чувством превосходства. — Ирина Алексеевна, может, я вам реферат сдам завтра? Ну, я не успел. — Нет, Антон, раньше надо было думать. Потом он вырос и «нет» стали обрастать словами вежливости. Или маскироваться, прятаться за формулировками. — Знаете, нам это не подходит… — Лучше как-нибудь в другой раз… Иногда «нет» были прямыми, дружескими и ни разу не обидными. — Не, братан, ну это хуйня какая-то… Иногда предостерегали. — Нет, Антох. Шампанское? После водки? С энергетиком? Ты ёбу дал? В жизни Антона были «нет». Он мог бы назвать ещё с десяток разновидностей въедливых и вредных «нет». И Арсений ему отказывал. И не раз. — Нет, Антон, не сейчас. — Нет, не здесь… — Нет, сначала меня послушай… Но то «нет» было каким-то совершенно другим. Антон вовсе не ожидал его услышать. Он вообще в тот момент не шибко размышлял о вариантах ответа. Тогда ему куда важнее было задать вопрос. К тому же, в глубине души он ни на секунду не сомневался, что ему разрешат. Более того, он был уверен, что Арсений не только ответит согласием, но и издеваться не станет. А тут внезапное «нет». Короткое, отдельно стоящее «нет». Этот ведь, актёр недоделанный, ещё и паузу сделал поистине театральную прежде чем продолжить. И вот тогда-то, именно в момент этой трагикомедийной паузы, Антон и ебанулся. Это «нет» было колючим и шерстяным. Не таким, как тот-самый-свитер, который был у каждого ребенка. Его ещё надевали отчего-то только на голое тело, чтобы потом поверх натянуть пуховик, заставить проторчать в коридоре целую вечность и как следует пропотеть, а потом вывести на тридцатиградусный мороз, чтобы тащить за собой по сугробам в детский сад. А ты в этот момент мог думать только о том, как сильно натирает свитер между лопатками, скребёт потную кожу при каждом шаге. То «нет» было шерстяным и колючим, но совсем не таким. Скорее, как плед, которым ты растираешь ярко-розовые руки с мороза. Тот, который колет щёку, пока ты дрожишь от озноба с температурой под сорок и который вяжет вокруг поясницы бабушка во время очередного приступа радикулита. Уродливого коричневого цвета в зелёную клетку, который всё грозятся выкинуть, но выкинуть его нельзя. Он врос в дом, стал его частью. Это «нет» упало Антону под грудь, туда, где расходятся рёбра, забралось под мышцы пресса, там свернулось тем самым пледом, колюче обожгло на секунду и растеклось по всему животу, оставив за собой какую-то тянущую пустоту. И Антон точно знает, что «нет» так действовать не должно. И вовсе неважно, что ему потом всё разрешили, все желания исполнили и даже в лоб поцеловали. Неважно из-за этой долбаной секундной паузы, которую сделал наш герой театральных подмостков. Это всё Арсений. Это он с ним сделал. И теперь Антону ещё сильнее кажется, что он ебанулся. Потому что внутри зарождается новое желание. Желание повторить пережитый опыт, чтобы хотя бы проверить и убедиться в том, что ему не кажется. И, следовательно, требуется услышать ещё одно «нет». Но спрашивать какую-нибудь очевидную глупость, что-нибудь вроде: «можно мне всё бросить, продать квартиру, завести пасеку и зарабатывать на жизнь продажей меда?», не годится. Нужен вопрос, на который ответ «да» был бы куда разумнее, чем «нет». Антон ещё сильнее вжимается лбом в стекло, словно хочет его пробить. Но в голову ничего путного не приходит. Тогда вздыхает, откидывается на спинку кресла, прикрыв глаза, и разумно приходит к выводу, что дорогу осилит идущий. Поэтому в следующие дни на Арсения обрушивается сотня-другая разных, часто просто идиотских, но разнообразных вопросов. — Я решил занять твоё место, ты не против? — спрашивает Антон, уже вытянувшись во весь рост на полке Арсения в поезде. — Я возьму? — трясёт зарядкой от наушников перед самым носом, игнорируя тот факт, что точно такая же дожидается своего часа в сумке. — Я выйду покурить? — будит Арса на пятнадцатиминутной остановке. — Я за пассажиром, хорошо? — спешит к такси, даже не оглянувшись. — Я спать, ладно? — спрашивает почти вырубающегося Арсения в половину второго ночи. Дурацкие вопросы. Глупые и быстрые, на которые он, разумеется, всегда получает согласие пусть иногда и с приподнятой в искреннем удивлении бровью. Это не может не расстраивать. Какого хрена? И давно он стал таким уступчивым? Антон всегда считал, что Арс — самая упрямая и несговорчивая задница в мире (ну, может, после Позова). А тут гляньте, само великодушие. Но добить Антона решает, конечно же, Матвиенко. На четвёртый день в третьем по счёту городе они собираются поужинать в какой-то местной забегаловке. Заказав по пиву, разбираются с меню. Антон определяется быстрее всех, поэтому украдкой поглядывает на Арсения, сердясь то ли на себя, то ли на него. Щелкает костяшками пальцев, трясёт ногой под столом и всё не может себе места найти, повторяя про себя, как заведённый: «дорогу осилит идущий». И откуда это взялось? Перед Арсом ставят бокал пива, и внимание Антона тут же переключается. — Я попробую? — Это светлый Хугарден, — Арс даже глаз от меню не отрывает. — Ну, — мнётся Антон. Не утверждать же, что никогда не пробовал сию диковинку. Это было бы верхом тупости. — Да пробуй, конечно… Пожимает плечами Попов и кладет кусок заламинированной бумаги перед собой, оглядываясь в поисках официантки. Вот тут-то Матвиенко и решает вступить, чтобы одним вопросом добить и без того сидящего на нервах Шастуна. — А помните, — он задумчиво наклоняет голову в бок, — те прекрасные времена, когда Арс ещё мог отказать Шасту? Никто из присутствующих не успевает среагировать, потому что он тут же сам и отвечает: — Вот и я не помню. Антон так и замирает с чужим стаканом, зажатым в руке, взглядом пытается прожечь в Матвиенко дырку, но отчего-то не получается. А так хочется… — Это просто пиво… — равнодушно замечает Арсений, шаря глазами по залу. Бросив ещё один злобный взгляд в сторону самого раздражающего на свете армянина, Антон поднимает стакан и уже подносит к самым губам, когда в разговор вклинивается Поз. И как вклинивается! — А чё ты у него вообще всю дорогу на всё разрешения спрашиваешь? Антон тут же присасывается к пиву лишь бы не отвечать, чувствуя, как удушливый жар начинает расползаться от затылка к шее и лицу. — Его просто хорошо воспитывали… Антон делает такой большой глоток, что едва не давится. — Вежливые люди, Дим, — продолжает Арсений, как ни в чём не бывало. — Обычно спрашивают прежде, чем взять чужое. Говорят, там, «пожалуйста» и «спасибо». Вот это вот всё… Кажется, Антон выпивает почти половину, прикрывая стаканом лицо и стараясь не пересечься взглядом ни с кем из присутствующих. А потом ставит несчастное пиво на стол, глухо буркнув: — Спасибо. Арсений же бросает быстрый взгляд на стакан, затем поднимает глаза на растерянного Шаста, которому хватает этого, чтобы тут же отвернуться и сделать вид, что его до ужаса интересует интерьер сего удивительного заведения. Вы гляньте, какой плющ! Почти как настоящий. Должно быть, Арсений сейчас прикладывает титанические усилия, чтобы не закатить глаза, но Антону плевать. Плющ просто потрясающий, а эта коллекция специально состаренных бутылок под потолком… Ничего себе. — Девушка, будьте добры, ещё одно, пожалуйста. И у вас тут… Антон не слушает. У него горят уши, лицо, шея и даже спина. А в душе зарождается дикое желание прибить двух низкорослых участников их дружного квартета, закопать где-нибудь подальше и сделать вид, что всё так и было. Всегда дуэтом ездили. Что? Позов? Матвиенко? Первый раз слышу. — Ну как? Вкусно? — язвит напоследок Дима. *** Чуть позже, тем же вечером, они оказываются в гостиничном номере. Подвыпившие, уставшие и сонные. К этому времени раздражение Антона переключается с Позова и Матвиенко на ничего не подозревающего Арсения. Ну неужели так сложно сказать «нет»? Одно маленькое, ни к чему не обязывающее «нет». Антону просто нужно проверить. Он услышит, убедится в том, что ему показалось и отстанет. Просто проверить. Время экспериментов, так сказать. Но Арсений, к великому разочарованию Антона, не обладает телепатическими способностями, а потому стоит себе преспокойно, в зеркале себя разглядывает, пока Шастун грозно сопит перегаром под нос, пялясь тому в спину. — Ты на меня смотришь? — Арс отрывается от рассматривания собственной мордахи и поднимает глаза чуть в бок. — А что? Нельзя? — буркают на него плевком беспричинного раздражения. — Да нет, конечно, смотри сколько хочешь… Как же Антону хочется сейчас закричать, кто бы знал. И не просто закричать, а ещё затопать ногами от возмущения. Что же ты такой… Тугой. Ну, блядь, скажи «нет» хоть раз и разойдёмся. Но вместо крика Антон, как взрослая и разумная особь рода человеческого, спокойно выдыхает себе под нос, стараясь утихомирить глупое недовольство, а затем скрещивает руки на груди. — Матвиенко прав, ты мне никогда не отказываешь, — всё же не сдерживается и жалуется он, чуть ли не оттопырив нижнюю губу. — А мне запретить смотреть на себя? — Арс приподнимает брови, не отрываясь от зеркала. Из-за чего Антон вынужден общаться даже не с ним, а с его отражением. Это почему-то выбешивает ещё больше: — Ну… Арсений только ухмыляется и произносит своё фирменное: — М… Опять. Опять это чёртово «м». Что за диалог у них такой уебанский? «Ну» и «м»? Два брата-дегенерата. От собственной неспособности выражаться прямо Антон нервно дёргает головой, поджав губы. Сейчас ему как никогда необходимо, чтобы Арсений Сергеевич научился читать мысли. Вот в это же блядское мгновение. — Ну раз так, — Арс на секунду опускает глаза, чтобы тут же поднять и продолжить рассматривать маячившее позади недоразумение. — Попроси разрешения. Антон молча таращится перед собой. А до этого он не просил, получается? — Ты спрашивал, — улыбается зараза такая, — но не просил. Давя в себе дикое желание кинуть в зеркало чем-нибудь тяжёлым, Антон закрывает глаза, выдыхает и спрашивает, вкладывая в интонацию всё ехидство, на которое только способен: — Мне можно на тебя посмотреть? — Нет. Не показалось. Вообще. Нихуя. Не показалось. Если честно, охуеть, как не показалось. Антон распахивает глаза в ту же секунду. Арсений же больше не смотрит в зеркало. За эти пару секунд он успевает развернуться и теперь стоит, уперевшись задом в стол и сжав в руках столешницу. Стоит с безучастным лицом, но глаза-то довольные. А у Шастуна в горле пересыхает. Он этого и хотел, но теперь без понятия, что делать дальше. Не кричать же: «стоп-машина, я понял, это работает». Хотя, может, и стоит. «Нет» же влетает на прежнее место и точно так же сворачивается колючим клубком под ребрами, чтобы медленно растечься вниз. Но на этот раз тянущая пустота намного, намного сильнее. Она натягивается тросом от первого позвонка до пяток. — Отвернись. Брови от удивления сами подскакивают вверх. Дальше пункта «проверить, как влияют Арсеньевские нет на Шастунов обыкновенных» в его плане ничего не значится. Антон даже хочет возразить, но замечает слишком уж самодовольный блеск в глазах напротив. Этот блеск отчего-то вызывает странное желание сделать что-нибудь назло, из вредности, что-нибудь, что от него не ожидают. Поэтому он покорно поворачивает голову вбок и утыкается взглядом в пол. — Нет, не так. Развернись. — Что? — Повернись на сто восемьдесят градусов и не смотри на меня. Шаст только губы поджимает. Серьёзно, блядь? Но разворачивается в какой-то отчаянной попытке переупрямить. Лишь бы не спорить, а демонстративно выразить свое «фе». Теперь перед Антоном только белая стена гостиничного номера, да плинтус под ногами, больше ничего. — Так? — Ага, — голос у Арса почти равнодушный, но всё же подскакивает на полтона выше на последнем «а». И это почему-то заставляет Антона рвано выдохнуть. Он смотрит на белую стену и думает о том, в какой же дурацкой ситуации они оказались. Оба. Вот, в какой момент жизни он свернул не туда? Ещё пару секунд назад, разворачиваясь, он верил, что делает это назло, чтобы переиграть и доказать что-то Арсению. Он ведь наверняка был уверен, что его пошлют к черту, назовут придурком, а потом они вместе посмеются. Даже сейчас Антон в этом не сомневается, и доказательством этому служил сбившийся на полтона голос за спиной. Арсений не думал, что тот повернётся. А он сделал это. Переиграл и… Увяз, а не уничтожил. Антон опускает руки и вдруг понимает, что не имеет ни малейшего понятия, что с ними делать, сжимает кулаки, чувствуя, как взмокли ладони и медленно разжимает. Может, в карманы засунуть? Перекатывается с пятки на носок и поджимает губы. Как же всё это глупо… И эти чёртовы руки. Вытирает их о брюки лишь бы хоть что-нибудь сделать и всё же решает засунуть в карманы, а там вновь сжать в кулаки. Арсений молчит. Выразительно так, как умеет только он. Поэтому Антон решается заговорить первым. — Мне… — он запинается, не узнав собственного голоса. Тот слишком глухой, слишком басовитый, слишком не его. — Мне можно говорить? — Да, говори, конечно, — легко соглашаются за его спиной. И Антон умолкает. Переступает с ноги на ногу, плечи опускает ниже. Говорить уже и не хочется. Абсолютно. Но он спрашивает: — И долго мне… «Нельзя будет на тебя смотреть» тонет в очередном нервном выдохе, превращаясь в безопасное и сухое: — Так стоять? — Не знаю… Посмотрим, — Антон не видит, но чувствует, как тот улыбается на последнем слове. Этой своей, фирменной, хитровыебанной полуухмылочкой. И эта полуухмылочка блядская обжигает сзади, заставляя отчего-то выпрямиться в полный рост и вынуть руки из карманов. Пальцы будто бы где-то в другой вселенной, в отрыве от беспокойной башки, сжимают швы на брюках. «Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт», — кружится в голове. Иногда пробивается вполне логичное: «Какого хрена происходит?». Взгляд лихорадочно мельтешит по стене напротив, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь на этой выбеленной гладкости, но там, как назло, даже случайной кляксы или пятнышка не находится. В отчаянье Антон вновь зажмуривается, дышит рвано и старается не думать о том, как он вообще оказался развернутым к стене. Это же бред. Полный бред на грани абсурда. Что вообще значит «не смотри на меня»? Это же… Это даже как-то несправедливо. И как долго? Посмотрим… Посмотрим куда, Арсений? Или на что? На его поведение? Господи, ему же не пять, чтобы его отворачивали к стенке. Хотя даже в пять лет ему такого не устраивали. В их семье было как-то не принято ставить детей в угол. На этой мысли щеки обжигает румянцем, а нога начинает нервно подёргиваться. Чёрт. Антону очень хочется выругаться вслух, но он почему-то не может. Ебаныйтывротарсений А всего-то надо выдохнуть, собраться и одним движением развернуться. Делов-то меньше, чем на секунду, но только… Только Антону кажется, что не ему это заканчивать. Пусть Попов эту херню и расхлебывает теперь. Он начал — он и должен закончить. Всё просто. И главное — логично. Антону даже отлично это представляется. Вот сейчас Арс в лёгкую сделает два шага вперёд, подкрадётся со спины, легко коснувшись правого плеча, и скажет что-то вроде: — Эй, дурила, ты чего творишь? Я ж несерьёзно. Устроил тут спектакль. Театр одного актёра… Да, именно так и скажет. Потому что это не может быть серьёзным. Не может быть взаправду. Что бы это ни было. И тогда Антон выдохнет облегчённо, передёрнет плечами, улыбнётся и ответит: — Это я-то? Сам начал. Не смотри на меня… Откуда ты это взял всё вообще? Именно так всё и будет, а потом они посмеются, поспорят слегка, кто там и что начал, разберут шмотки, сходят в душ и наконец-таки улягутся спать. Картинка в голове у Антона выходит чудо какой реалистичной. Он буквально видит себя самого, гасящего свет в номере и залезающего под одеяло. Только почему-то на этой финальной сценке развернувшийся в голове короткометражки он вдруг чувствует лёгкое разочарование. Они просто лягут спать, да. Просто уснут, чтобы завтра просто проснуться. И он никогда не узнает, чем бы это всё закончилось, вернее, чем может это всё закончиться. А ему нужно узнать. Очень нужно. Хотя бы затем, чтобы больше не устраивать спонтанных экспериментов. Тут до его слуха долетает едва заметный шум, почти неуловимый. Он бы и не заметил, если бы в этот самый момент не был лишён главного из органа чувств. Антон вздрагивает и открывает глаза. На мгновение кажется, что его предсказание начинает сбываться и вот сейчас он услышит голос Арсения над ухом. Но этого не происходит, хотя тот точно куда-то лыжи навострил. Антон прислушивается. Да, это шаги. Но явно не в его сторону. — Что ты делаешь? — голос чуть хрипит. — А? Что а? Арсений? Что? Только не делай вид, что забыл о том, что тут происходит. — Я тебя слышу. — Да хотел вещи раскидать… Что?! Нет. Простите, но… Что, блядь?! Вещи? То есть… Антон аж щёки от возмущения надувает. Но помалкивает. Главным образом потому что у него буквально нет слов. То есть, он тут… Стоит, изнывает, не зная, куда себя деть, потеет как сука последняя. А этот… Вещи решает разобрать? Серьезно? То есть всё, что его сейчас волнует, это то, что у него концертная сменка в сумке залежаться может? Вот именно сейчас, да? Антон машет головой, словно передразнивая, хотя Арс этого перформанса при всём желании не смог бы оценить. Невыносимый… Говнюк. Да, самый настоящий говнюк. Позади него вжикает молния, слышится копошение. Нет, он реально это делает. Этот придурок разбирает вещи. То есть, Антону сказали «нет», развернули к стенке, а теперь внимания не обращают! Да, именно так. Будто бы его тут и нет, будто он такое нелепое, случайно оказавшееся тут дизайнерское решение по украшение интерьера. Да он — ёбаный плющ! У Антона пылают щёки и шея, ладони уже раз в десятый приходится вытирать о футболку, настолько они мокрые, нога трясётся так, что уже в пору обращаться к неврологу. А этот… Разбирает вещи. Чёртов говнюк. — Ты серьёзно? — Что? Антону кажется, что он сейчас взорвется. Разлетится на сотню маленьких разгневанных Шастунов, которые разорвут этого доморощенного актеришку на части, чтобы вся королевская рать никогда не смогла его собрать хоть во что-то единое. — Вещи? — шипит он недовольно. — Да, вещи. Он издевается? — Или… Опять эта блядская театральная пауза. Ну, уж договаривай. Антон чувствует себя чайником, у которого аж крышка подпрыгивает от напора пара. Прямо как в детских мультиках. А время в молчании тянется, как шматок жвачки, которую ты пачкой в рот засунул. Господи, да что там за «или»?! Или что? — Или мне нужно стоять здесь, — доносится прямо из-за спины. Чёрт. Он что, ёбаный ниндзя? Как он умудрился-то так незаметно? — Чтобы ты не обернулся? Вопрос выбивает из Антона весь дух, и он давится собственными невысказанными словами. Не в силах даже вдохнуть косится куда-то в бок, себе под ноги. Судя по тени на полу, Арс стоит в полуметре. Не дальше. — А может, здесь? Дыхание касается шеи над воротником. Ровно в том месте, где торчал бы непослушный ярлычок от футболки. И от этого Антона перетряхивает. Он глупо распахивает рот, будто бы это поможет ему вдохнуть. — Что ты делаешь? — опять спрашивает он. На этот раз почти не слышно. Чудо, что Арс вообще услышал. — Стою. — Можно я… — Нет. И по всему выходит, что действительно стоит. Просто стоит, но почти впритык. Так, что от каждого его выдоха вдоль позвоночника вниз спускается волна мурашек. Так, словно собирается спросить: «молодой человек, на следующей выходите?». Антон скорее инстинктивно, чем осознанно слегка подаётся вперед, наклоняет голову, будто хочет спрятаться от этого почти не ощутимого дыхания на шее. Он чувствует близость Арса позади себя всем телом: пятками, икрами, бёдрами, задницей, спиной и затылком. И от этого становится так горячо, будто его толкнули без предупреждения в хорошо растопленную парилку, где даже дышать почти невозможно. Пульс оглушительно грохочет в висках так, что мыслей своих расслышать невозможно. Хотя, не сказать, чтобы их особо много в голове-то сейчас. «Говнюк, какой же ты говнюк., — думает Антон отрывисто, — издеваешься, сволочь». Сжимает руками бёдра чуть повыше колен и вновь зажмуривается. Но ненадолго, потому как стоило закрыть глаза, перед глазами такие картины всплыли, да настолько яркие, что стало невыносимо. А для воплощения такого бесстыдства в жизнь требовалось, как минимум, чтобы до него дотронулись. Но Арсений стоит, не шевелясь. Подонок. Антон ещё сильнее впивается пальцами в бёдра, лишь бы самому до себя не дотронуться. Твою-то мать, Арсений. Запрокидывает голову назад, возводя глаза к потолку, стараясь вернуть, кажется, навсегда утраченную способность дышать. Не должно же быть так. Не должно же так крыть от того, что сзади тебя просто стоят? Верно? Верно. Переводит взгляд на стену. Грохот пульса в ушах сменяется оглушительным, но размеренным звукам гонга. Кажется, тело даже потрясывает слегка. — Арс? — М? — Прикоснись ко мне, — медленно сглатывает, — пожалуйста… К нему прижимаются сразу и всем телом. Но Антон всё равно вздрагивает от неожиданности. — Тихо, это просто я, — зачем-то уточняет Арс, крепко обнимая поперёк живота. — Просто я… И целует в шею, в то самое место над воротом футболки. Антон же в этот момент буквально задом чувствует, что не одного его здесь кроет. — Я, — шепчут куда-то прямо в ухо, отчего становится искристо щекотно. Антону кажется, что у него от этого шёпота даже волосы на затылке зашевелились, будто бы в нём внезапно развилось паучье чутье, только направленное не на опасность явно. Арсений забирается руками под футболку, гладит широкими ладонями живот и продолжает выцеловывать шею сзади. Антон же всё никак не может заставить себя пошевелиться. Он будто бы застрял, закаменел, увяз… Чужие руки опускаются ниже, к брюкам. И если ещё пару секунд назад Антон сам готов был об этом попросить, то сейчас он вдруг очень ясно осознает, что сначала это нужно закончить. Вернее, Арс должен закончить. Поэтому останавливает: — Нет, не надо… Просто можно мне уже.? — Да, повернись, — поспешно соглашаются с ним. И Антон, наконец, поворачивается. При этом внутри него что-то то ли обрывается, то ли взрывается ко всем чертям. Цепляется за чужие плечи и замирает, понимая, что всё ещё не может посмотреть. Дышит тяжело, пялясь куда-то в никуда, мимо. — Эй, — Арс кладёт руку на щеку, пытаясь заглянуть в лицо напротив, — можешь уже посмотреть на меня. И Антон медленно переводит взгляд. Смотрит на знакомые глаза, изучает лицо. Волнение в Арсе выдают нахмуренные брови да плотно поджатые губы. Тот тоже его изучает. А Антон цепляется за родные черты, за морщины у глаз, родинки, шрамы. — Всё хорошо? — спрашивают у него вкрадчиво. Моргает пару раз очумело и чувствует, как его отпускает, как все мышцы в теле разом расслабляются, как опускаются плечи, грудь спокойно опадает в выдохе, а губы вздрагивают в чуть заметной улыбке: — Охуеть, — произносит на выдохе. — Ага, — улыбается Арсений в ответ, поглаживая одной рукой по спине.— Действительно, охуеть. — И что мы будем с этим делать? — Разбираться.