Развивающая детская игра

Арсений открывает после третьего удара и сталкивается с неприветливой, нахмуренной, но так милой сердцу мордахой. Мордаха морщит нос и пару раз удивлённо моргает. Словно не ожидал его увидеть на пороге собственного номера. Возмущённый и взлохмаченный Антон вызывает искреннее желание широко улыбнуться, но Арс в этом порыве сдерживается. Ещё за издёвку примет. Но про себя думает: «Ничего себе, и трёх минут не прошло. Бежал, что ли?». Думает он так, потому что, несмотря на домыслы Шастуна, вовсе не чах всё это время над телефоном, а вообще-то своими делами занимался: в душ сходил, сумку дорожную перебрал, размялся. Да и прокол Шастуновский заметил только потому что Матвиенко изволил перед отходом ко сну на жизнь тяжкую пожаловаться. У Арсения на тот чат даже оповещения не стоят. Так, выходя из диалога с Серёжей, он краем глаза узрел, что его единственный запрет нарушили. Ну и написал сразу. Чего утра ждать? Но даже не подумал о том, что провинившееся чудо тут же прискачет отношения выяснять. Он-то планировал разбор полётов отложить на завтра, желательно на вечер, чтобы весь день с наслаждением наблюдать за нервными подёргиваниями длинного. А тут это. На ночь глядя. — Ты не прав, — выдают ему, порог не переступивши. Но Арс лишь плечами в ответ пожимает: — Допустим… И пропускает гостя внутрь, вслед замечая: — Но, по моему опыту, это бывает крайне редко. Шастун замечание игнорирует. Сосредоточенно губёхи сжёвывая, он проходит в центр комнаты, там нерешительно останавливается и складывает руки на груди. Арсений же, борясь с диким желанием улыбнуться, прикрывает тихонечко дверь. Вечер обещает закончиться весьма интересно. Или ночь обещает начаться..? Поди разберись. Антон мнётся, озираясь по сторонам. Тут, ровно посередине небольшого свободного пространства, он внезапно ощущает себя будто бы на сцене. А Арс, скотина такая, не подходит, становится чуть поодаль и опирается руками на стул, сжимая спинку. Смотрит внимательно, молчит. Некоторые заявления требуют за собой пояснений. Так считает Арсений. Например, заявления о том, что он в чём-то там может оказаться неправым. Вроде и сказать ничего не успел… Так, поинтересовался… — Это правило дурацкое, — разрождается после нескольких тягостных секунд молчания Шастун. А дальше его начинает нести. Он тут же напрочь забывает, что там было «во-первых», а что «во-вторых», и вываливает всё единым потоком.  — Это дурацкое правило. Почему вообще телефон? И допустим, ладно, я сам подписался… Но гастроли же, Арс, тут вообще всё… по-другому. Тут должны действовать какие-то другие правила, нет? — говоря всё это, он смотрит куда угодно, кроме адресата своего посыла. — Сам подумай, что мне вообще делать в номере? Телик смотреть? Серьёзно? А спать я не хочу… И блядь… Арс терпеливо слушает. Улыбка, которой не дали появиться на губах, в отчаянии решает поселиться в уголках глаз, которыми он изучает полуночного гостя с ног до головы. Речь явно готовил. Ибо импровизация у Антона всегда получалась лучше, а заготовки, как назло, всегда превращаются в такое вот невнятное бормотание. Что сказать-то хочет? — М… — тянет Арсений после завершающего речь «блядь» и качает головой. — Это нечестно, — выплёвывает Антон и опускает руки. А потом бросает на них удивлённый взгляд, будто бы и вовсе забыл, что они крепятся к телу. — Нечестно? — переспрашивает Арс, сам не определившись до конца: делает он это для того, чтобы время потянуть, или для того, чтобы Антона заставить понервничать. Но успешно добивается обеих целей. — Мне было скучно… И я… — Скучно? — наклоняет голову вбок, впиваясь глазами в собеседника. Господи, да не переживай ты так, не съем я тебя. Так… поднадкусываю. — Арс… — То есть, посылание Зинченко на хуй — это такой способ развлечься? — спрашивает он, чтобы тут же продолжить, недождавшись ответа. — Нет, я не осуждаю. Каждый… развлекается, как может. Просто уточняю. — Нет! Дело вообще не в Зинченко, я… — тут Шаст осознаёт, что проще согласиться с тем, что посылание на хуй кого бы то ни было веселит его до усрачки, чем признать, что нарушить правило его вынудило дежурное сообщение из домового чата. — Я просто… Арс, послушай, я… Он открывает пару раз рот, будто захлёбываясь воздухом, и опускает глаза. Чёрт, у него были какие-то аргументы, когда он сюда шёл, точно были. А этот всё портит со своим Зинченко. Дело вообще не в этом, просто правило дурацкое. Арсений в задумчивости голову опускает, сжимая посильнее деревяшку от стула. Исподлобья наблюдает, как Антон хмурится упрямо, но в лицо ему так ни разу и не заглядывает, каждый раз останавливаясь взглядом где-то в районе груди. Как же хочется сейчас взять рукой за подбородок и… А ещё хочется расхохотаться. Из-за внезапно возникшего Зинченко, из-за абсурдности ситуации и из-за того, какой Шаст упрямый придурок. Эти два желания не вяжутся между собой от слова «совсем». Зато вместе рождают в груди чувство, близкое к куражу. И Арс вдруг вспоминает, что он-то, может быть, и эквилибрист-самоучка, но теперь-то со страховкой. Хлипенькой и ненадёжной, но страховкой. И широко улыбается сам себе. Антону сейчас не до внутренних кризисов Попова. Он проклинает блядские паузы. Эти, будто бы отрепетированные, Поповские паузы. Давайте делать паузы в словах? Так, вроде бы, пел Макаревич. Так вот. Пошёл на хуй, Макаревич. Нервно подёргивая ногой, он в очередной раз оглядывает Арса снизу-вверх, смотрит, как тот, в задумчивости опустив голову, сжимает руки, отчего рисунок вен на руках прорисовывает ещё чётче, чем обычно. Залипает на то, как те реками бегут вдоль предплечий, и недовольно бурчит себе под нос: — Я, блядь, даже подрочить не могу! Именно в этот момент Арс поднимает голову: — Интересно… Осознав, что это утверждение вряд ли будет засчитано как весомый аргумент, Антон открывает рот, чтобы срочно что-то сказать и как-нибудь тему незаметно перевести. Но сделать ему этого не дают лёгким движением руки. Арс почти манерно прикладывает два пальца к губам и растянуто-тягуче вопрошает: — Подожди… Мне просто интересно. А как это связано? — Что связано? — Ну, запрет на использование телефона и… скажем так, удовлетворения себя? Антон, не стесняясь, громко хмыкает в тишину. Что? Слово «дрочка» претит особам графских кровей? — Ой, ещё скажи, что ты порно не смотришь… — Нет, смотрю, конечно… — Дело не в этом! — перебивает его Антон. Арсений бросает быстрый взгляд из-под ресниц, заставляя нервно поджать губы, и отпускает злосчастный стул, делая полшага назад, будто бы перед разгоном. — Арс, — в который раз за последние десять минут повторяет Антон, отчаянно надеясь, что хоть в этот раз слова сами выстроятся в нужную синтаксическую конструкцию. Но сделать им этого не даёт, появившаяся из ниоткуда, та самая гаденькая улыбочка Попова. — Да нет, я понимаю, — Арсений делает широкий шаг вперёд, чуть вздёргивая подбородок и пряча руки за спиной, — тебе было скучно… Антон неосознанно кивает в ответ, соглашаясь. — В номере действительно нечем заняться. Ещё один шаг. — И подрочить не вышло… Непонятно, чего в голосе больше: издёвки, раздражения или… Ещё чего-то. Антон даже почти соображает, чего именно, но мысль не успевает сформироваться до конца, потому что Арсений оказывается рядом, почти вплотную. — Это, наверное, досадно. В твоём-то возрасте… Сука какая, а. — И правило — дурацкое. Хотя оно не было таким, пока его было просто соблюдать, да? Антон слегка двигает головой, чтобы отрицательно махнуть ею, но останавливается. Потому что Арс слишком рядом. В каких-то сантиметрах. Вновь приходит абсолютно дурацкая ассоциация с общественным транспортом на ум. Нос улавливает запах гостиничного мыла, а глаза замечают ещё влажные после душа виски. И футболка на нём старая, домашняя, Антону хорошо знакомая. Арс её постоянно в поездки таскает и пару раз забывал у Шастуна дома. Он стоит босиком в наспех натянутых джинсах и наверняка смотрит, только вот Антону легче смотреть куда, блядь, угодно, чем в это лицо со вздёрнутым подбородком. — Нет, я правда понимаю. Только, давай честно, ты проебался, Антош. Ласковое и мягкое обращение шипяще касается слуха вслед за нехарактерным для Арсения матюком и отзывается микровзрывом глубокой и вросшей в самого Шастуна нежности. Вдруг оказывается, что сердце у него сместилось. Эта глупая мышца теперь находится не слева, а ровнёхонько посредине. Забившись в глубь, бьётся истерично о позвоночник, пока Антона натурально мажет. — Ведь, будь дело в скуке или дурацком правиле, ты бы мог, ну не знаю, написать мне? Или позвонить. Прийти в конце концов. Поговорить, понимаешь? Но вместо этого, ты накосячил и прибежал оправдываться. Как провинившийся мальчишка. Я не прав? Антон медленно сглатывает, понимая, что даже, если бы сейчас от его способности говорить зависела судьба человечества, он бы всё равно не смог и слова вымолвить. Сказал бы ему кто-нибудь пару месяцев назад, что у него будет вставать от того, что его называют «мальчишкой», он бы, во-первых, охуел от того, что ему вообще подобное говорят, а во-вторых, покрутил пальцем у виска. Но сейчас этот факт отрицать никак нельзя. Потому что Арсений, сука такая, прав. Антон прекрасно понимал, что рано или поздно правило нарушит. И не из маразматического утверждения о том, что правила, мол, созданы для того, чтобы их нарушать, а потому что сам же тогда, в темноте, признался в том, чего на самом деле хочется. И хотелось. Очень. Только он думал, что сделает это сам, что всё будет по-другому, а на деле проебался из-за тупого сообщения о шлагбауме. Идиотство. А сейчас ему очень хочется рухнуть на колени лишь бы оказаться правильного роста, но вместо этого только робко заглядывает в лицо Арсению. Тот смотрит на него в ответ и улыбается самодовольно, брови вопросительно приподнимает, будто действительно ждёт ответа на поставленный вопрос. — И что мне с тобой делать? — спрашивает, уже догадываясь, что ответа точно не дождётся. Антон как воды в рот набрал. Стоит, не шевелясь, благо хоть дышит. Арс собой доволен. Чего уж таить? Получилось весьма эффектно. Только вот, что дальше делать, он не придумал. Вернее как, он об этом думал много, а с той самой ночи ещё и часто, но всё же, оказавшись внутри ситуации, отчетливо понимает, что придётся импровизировать. Потому резко разворачивается, через два шага оказывается у кровати и усаживается на край. Ему нужно подумать. Срочно. Антон остаётся на месте, только голову слегка опускает, пряча за дурацкой чёлкой лицо. Он так же, как и Арсений, без понятия, что тот дальше делать-то будет. Но, признаться, сейчас ему плевать, ведь всё, о чём он может думать, это о том, как почти до болезненно тянущего ощущения ему хочется, чтобы его коснулись. Неважно где, желательно везде и сразу. И прямо сейчас. Когда Арс внезапно отходит, первый же внутренний импульс толкает на то, чтобы двинуться следом. Но он остаётся стоять. Потому что сейчас ему нужно разрешение, чтобы шагнуть. — Подойди. Срывается с места ещё на первом слоге и тут же оказывается напротив. Арсений, подтягивает его ближе за бёдра и прижимается лбом к животу, слегка задевая подбородком возбуждённый член в штанах. — Ну, чего молчишь? Что мне с тобой делать-то? — шепчет куда-то себе под нос. — Я не знаю… Арс вздыхает тяжко и отстраняется, чтобы поймать на себе взволнованный взгляд. Улыбается широко и на секунду возводит глаза к потолку. За что ему это всё? — Сядь. Антон плюхается на колени. Да так резко, что Арс слегка морщится, представляя, каково сейчас несчастным коленным чашечкам. «Я вообще имел в виду на кровать, но допустим…», — думает он, укладывая ладони на чужие плечи, чтобы чуть нажать. — Садись, говорю. И тот усаживается на пятки. Оставляя руки на плечах, Арсений на секунду прикрывает глаза. Иногда Антон делает это так просто. Без бахвальства, вызова или показной распущенности. Но и без стеснения, неловкости или протеста. Встаёт на колени, выгибается или открывает рот по первой же просьбе. Не всегда, но порой у него это получается так просто и так естественно. Арса поражало это до глубины души, пока он не понял, что за этой простотой скрывается обычное доверие. Антону просто, потому что это Арсений просит. И это… Это… Возможно именно поэтому так сложно самому Арсению. Выдохнув, берёт Антона за руки и кладёт себе на колени, потому что за последние разы выучил: у того проблемы с руками. Он вечно не знает, куда их деть, а потому отвлекается. — Слушай, — медленно произносит Арсений. Антон в ответ смотрит на него с плохо скрываемым волнением и почти нездоровым предвкушением. От этого взгляда голову посещает одна дурная, но жутко привлекательная идея. Но для начала он должен… Нет, просто обязан, спросить кое-что. — Ты сегодня, — рука будто сама собой ложится на лицо и приподнимает за подбородок. Сегодня Арсению надо, чтобы на него смотрели. Он хочет услышать ответ, наблюдая за тем, как ему отвечают, — заикнулся, что не можешь дрочить без порно. Поэтому я спрошу: в тот вечер, когда ты мне написал, это случилось за просмотром? Он не успевает договорить, как лицо у Антона начинает буквально гореть. Пару раз хлопнув глазами, он облизывает пересохшие губы и удивленно поднимает брови. Это серьёзно сейчас? Почему вообще именно сейчас? Арс же выглядит невозмутимым, как поверхность какого-нибудь злоебучего озера. Будто поинтересовался, как день прошёл. — Ты можешь ответить честно, — пальцы на подбородке сжимаются сильнее. — Это никак не повлияет на то, что… на это. И мою самооценку не заденет, если что. Просто утоли любопытство. Утолить любопытство?! Он сейчас серьёзно?! Брови, кажется, от удивления почти встречаются с волосами. Утолить любопытство… Ну как же… Тем не менее, Антон отвечает прямо. — Нет, мне просто хотелось… — набирает побольше воздуха, решив идти до конца. — Посмотреть на твою реакцию и немного тебя побесить. — Зато честно, — улыбается Арсений, — а в промежутке между моим ответом и твоим звонком? — Нет. — Хорошо. На этом Арсений отпускает его лицо и кладёт свои ладони поверх Шастуновских, которые всё ещё смиренно покоятся на коленях. — Расскажи мне. — Что? — Расскажи мне, что ты представлял, разговаривая тогда со мной. — Арс? — непонимающе моргает Антон. А внутри него та самая девочка из рекламы школы английского языка в Балашихе удивлённо тянет: «чего, блядь?». — Я хочу знать, что именно ты представлял, — спокойно поясняет Арсений, всматриваясь в чужое лицо синими глазищами. — Что именно ты представлял, пока выклянчивал моё «да». Ебаныйтывротарсений — Серьёзно? — Да. Внутри у Антона всё поджимается на последних словах. Выклянчивал. А между тем, он именно этим тогда и занимался. Память услужливо подсовывает обрывки воспоминаний, как он лежал с трубкой у уха, сжимая простынь. Хочется так же сжать руки в кулаки, но ему не дают этого сделать. — Говори. Опять этот голос. Только что был обычный, чуть насмешливый, Арсеньевский. А сейчас… Антон пытается опустить глаза, но тут же замечает лёгкое движение подбородка и останавливается в своём порыве. — Я… — запинается, гадая, что вообще Арсений от него ждёт. — Я представлял тебя… — Уж смею надеяться, — ухмыляется этот садюга чёртов. Ещё раз взглянув в до боли любимое лицо, Антон понимает, что тут два варианта: либо он продолжит смотреть, либо рассказывать. А так как в первом случае Арс от него не отстанет, то… Антон наклоняет голову. Чёлка тут же падает на глаза. Теперь он может разглядеть только их руки, верхняя часть Арсения надёжно укрыта за ширмой волос. — Я… — он шумно выдыхает, — я думал о твоих руках… Воображение красочно рисует картины того вечера. Голос Арса в трубке, ровно такое же, почти сводящее с ума возбуждения и… — Вернее, — голос опять становится, хриплым, не его, — о твоей руке на моём члене… Я думал о том, как ты мне, — он запинается на секунду, поджимает губы, но продолжает. — как ты мне дрочишь… Я не хотел сам, я хотел тебя… Раньше Антон считал, что сгорать от стыда — это фигура речи, сейчас же он убеждён, что вернее было бы говорить: плавиться. Потому что он именно плавится, медленно, но верно стекая к ногам Арсения. Прошлое возбуждение той ночи смешивается с текущим, член почти болезненно ноет, требуя, чтобы к нему прикоснулись. Антон чувствует, что он натурально мокрый. Это, блядь, уже ни в какие рамки. В надежде хоть как-то унять это тягучее чувство, он еле заметно двигает бёдрами, но рука Арса тут же предупредительно сжимается на запястье. — Продолжай. Голос у того стал глуше, и Антон слегка приподнимает глаза убеждаясь в правдивости своей догадки. У Арса тоже стоит. В узких чёрных джинсах это отлично заметно. Антон облизывает пересохшие губы и продолжает. — Я… — картинки в голове яркие, но вот слова… С ними снова проблема. Разбегаются как черти. — Я представлял твой член и его… Вкус… Рот тут же наполняется слюной. — И то… Какой он на ощупь. На этом моменте в ход идёт ещё один человеческий рефлекс. На этот раз хватательный. Правда, Антон слышал, что тот исчезает ещё в младенчестве. Но рука, он мог бы поклясться, сжимает Арсеньевское бедро сама по себе. — Эй, — Арсений вновь берёт его за подбородок и заставляет посмотреть на себя, — мне кажется, вид моего члена тебя слишком отвлекает. — Ну, пожалуйста… — получив возможность двигать рукой, Антон тут же передвигает её выше, но всего на несколько сантиметров, ибо его тут же останавливают. — Нет. Просто говори. Антон зажмуривается на пару секунд. Это просто, блядь, невозможно. — Так что ты ещё представлял? С закрытыми глазами Антон чётко видит перед собой на подушке светящийся экран телефона, на котором белым цветом светятся три буквы. — Я, — распахивает глаза. — Я не помню… Это слегка отрезвляет Арсения. Ибо картина Шастуна с опущенной башкой, проговаривающего всё это вслух, почти заставляет забыть о том, ради чего все затевалось, и что этот гадёныш сегодня натворил. Потому что, честно слово, в определённый момент Арс был готов забить вообще на всё и просто подтянуть это румяное от стыда лицо к собственному паху. — Врёшь, — улыбается он, но отпускает подбородок, позволяя тому стыдливо опустить глаза. Антон не спорит. Конечно помнит, блядь. Всё он прекрасно помнит. Но говорить уже нет никаких сил. Он отлично помнит, как сильно тогда ему хотелось ощутить на себе руки Арсения, но по сравнению с теперешним желанием, то было почти ненастоящим. — Арс, — шепчет умоляюще. Но тот его игнорирует. Вместо ответа резко встаёт и оказывается где-то сбоку, присаживаясь на корточки рядом. — А я вот кое-что помню, — шепчет на самое ухо, касаясь дыханием кожи, которое, кажется, стекает по телу патокой. — Ты просил меня, стоя на четвереньках, так ведь? Спрашивает почти ласково, тепло и даже спокойно. — Я хочу посмотреть… Антон давит в себе порыв взвыть от отупляющей невозможности получить того, чего так сильно хочется, и заскулить, вымаливая эту возможность. Перед глазами сейчас пустая застеленная кровать, за ней зашторенное наглухо окно (Арс — чёртов параноик), под ногами белый ковролин, а краем глаза можно заметить внимательный взгляд голубых глазищ. Но всего этого Антон почти и не видит. Только блядский светящийся экран телефона. В ушах же гудит, а где-то на задворках сознания какая-то оставшаяся часть рациональности лениво, а вовсе не возмущенно охуевает от происходящего. Всё остальное место в голове, да и не только в голове, во всём теле занимает почти несоразмерное с телесной оболочкой желание, чтобы к нему просто прикоснулись. До этого его хотя бы держали за руки, касались лица, а сейчас Арсений слишком близко, но недостаточно. Опять. Пусть, пожалуйста, просто коснется, хотя бы слегка: проведёт подушечкой пальца по уху, едва дотронется до спины, хоть что-нибудь. Потому что чувствовать и видеть, как он дышит рядом, существует, но не иметь возможности дотронуться, — форменное издевательство. В состоянии какого-то отупления Антон медленно пододвигает ноги назад и опускает руки на ворс, чтобы приподнять зад и встать, как ему велено. Стоит только перенести часть веса на руки, как память тут же тащит его назад, туда, в одиночество своей кровати, где он, взмокший, стоял на четвереньках с расставленными ногами, будто Арсений мог внезапно очутиться сзади. Вслед за воспоминанием колени разъезжаются в стороны. И Арсений, вот, казалось бы, рядом. Но, блядь, не там. На затылок мягко ложится тёплая ладонь. И от этого Антона прошибает вдоль позвоночника до самого зада, заставляя прогнуться. — Мой мальчик. «Да что ты, блядь, творишь, скотина такая», — молнией пролетает в голове. На секунду Антону кажется, что впервые за последние лет пятнадцать он сможет кончить прямо так, без внешней стимуляции. Просто от двух слов и ощущения чужой ладони на голове. Мой мальчик. Он его так уже называл и не раз. Но никогда, блядь, в таком контексте! То есть… Иногда он был буквально в нём, произнося это. Но всё равно это было не так. — Арс, по… — Ну что? — не дают ему договорить. — Не получилось освежить воспоминания? Арсений в задумчивости ведёт рукой по волосам. Картина, прямо скажем, завораживающая. Он и сам такого эффекта не ожидал. Так просто… Решил поинтересоваться, называется. Утолить любопытство. Но и лукавить, что всё это ему не нравится, Арсений не собирается. Ещё как нравится. Даже слишком. Только этот вид Антона на четвереньках в испарине с чуть порозовевшими щеками и млеющего от любого, даже случайного прикосновения, как-то совершенно не даёт думать. А из них двоих хоть кто-то должен что-то контролировать, да? Антон на это сейчас точно не способен. Он себя-то вряд ли помнит, поэтому Арсению нужна передышка. Полминутки, чтобы сосредоточиться, а не думать о том за сколько движений он сейчас может довести перевозбуждённого Антона до оргазма. Он проводит пальцами по позвоночнику в размышлениях и где-то в районе поясницы слышит басовитое: — Я представлял тебя сзади… Блядь. Отвлёкся. Если честно, он думал, что больше и слова из Антона не вытянет, что тот сейчас не способен складывать слова в хоть какие-то осмысленные предложения. А оно вот оно как… Арсений ухмыляется себе под нос и убирает руку со спины. Затем поднимается, чтобы оказаться позади, встать на колени и одним движением пододвинуть к себе. — Так? — Да… — почти стонет Антон, чувствуя упершийся через несколько слоев одежды в зад член. В этот момент одна рука, словно надломившись, сгибается в локте, и лицо его оказывается в нескольких сантиметрах от пола. Почти инстинктивно подаётся назад в попытке потереться, но пальцы на боках сжимаются сильнее. — Стой смирно и продолжай, — голос сзади становится тише, Арс почти хрипит. И Антон продолжает. Кажется, что та, осознанная или рациональная, часть настолько загоняется в собственной рефлексии, что вообще отказывается принимать хоть какое-то участие в происходящем. Стыд и возбуждение смешиваются и переплетаются так сильно, что трудно понять, где заканчивается одно ощущение и начинается другое. Антон сейчас действительно не думает. Вообще. В башке так звонко, пусто и так жарко. — Я представлял, как ты наклоняешься к шее или к уху… — Так… Одна ладонь Арсения ложится поверх Шастуновской. Он наваливается всем телом сзади, прижимается сильнее, но его губы всё ещё не дотрагиваются до кожи. Поэтому Антон выгибается в шее, запрокидывая голову назад, будто пытается сам коснуться. — Э-нет, — шепчет Арсений на ухо. — Так не пойдёт… Уклоняется, едва мазнув мокрыми губами по уху. — Что ещё? — Твоя… — дыхания не хватает. Кажется, что воздух в комнате вдруг загустел, и лёгким требуется куда больше усилий, чтобы выгнать его на выдохе. — Твоя рука на шее… А вторая… Арс то ли чертыхается, то ли шипит сзади, толкается вперёд бёдрами, устраиваясь поудобнее и выбивая этим коротким движением из Шастуна тихий скулёж. Затем быстро кладёт руку на шею, даже не сжимая, но Антону и так кажется, что он вот-вот задохнётся. Вторую убирает с ладони и обхватывает за живот, чтобы поднять на колени. Шаст, не сучась, помогает, оттолкнувшись от пола. И почти заводит руку за спину, чтобы, как обычно, ухватиться для большей устойчивости, но в последний момент не решается. — Так что там с моей второй рукой? — усмехается Арсений, видимо, отметив этот странный манёвр. А сам опускает её ниже именно туда, куда Антону и надо. Но не кладёт даже поверх брюк, а замирает в каком-то миллиметре так, что член почти дёргается навстречу, ощущая тепло, казалось бы, скорого прикосновения. — Так? «Да, блядь, так. Только твой член должен оказаться у меня в заднице. И будет, блядь, вообще заебись», — думает про себя Антон, но вслух произносит только первое слово: — Да. — М… С этим своим ебанутым «м» он мягко опускает его обратно на четвереньки, но сам не отстраняется, все ещё прижимаясь сзади. — Интересно… Антону, честно, с высокой колокольни плевать, что ему там интересно. Рук он уже почти не чувствует. Ватные, они его не держат. — Арс. — Что? — Выеби меня, пожалуйста… Он ни разу не просил об этом вслух. И видит Бог, даже не собирался. Но сил, блядь, уже никаких нет. — Хорошо, — доносится сзади. А у Антона глаза от удивления распахиваются, которые он ещё где-то там, наверху, успел в очередной раз зажмурить. Это «хорошо» было таким размеренным, спокойным, прохладным, будто всего, что только что происходило вообще не было, и Антон вовсе не просил его выебать, а так… попросил разбудить завтра, если будильник не услышит. Какого?.. Его снова обхватывают вокруг живота, прижимаются так сильно, что, кажется, Шастун сейчас задом может прочувствовать каждый изгиб запечатанного в джинсы члена, и шепчут на ухо: — Хорошо, я могу это сделать. Снять с тебя, — на этих словах он пальцами касается пуговицы на брюках, заставляя Антона рвано выдохнуть, — штаны и сделать всё, что ты там себе напредставлял. И возможно, даже больше. Надо же что-то от себя добавить… — упираются лбом в чужую шею, — но тогда не думай, что я хотя бы прикоснусь к тебе следующие три дня. Потому что, как я уже и говорил, Антош, я не собираюсь с тобой трахаться каждый раз, когда тебе скучно… Антон в ответ мычит возмущенно. В этом возмущение одновременно и вопрос «какого хуя?», и «я тебя ненавижу, говна кусок», и ещё что-то, что вообще словами не выразить. Арс ведь знает, что это не три, а три дня плюс «я смотаюсь в Питер, едва мы приземлимся в Москве». Вот что это такое. И это вообще несправедливо. И что вообще значит «трахаться, когда тебе скучно»? Секс – это тоже способ развлечься, блядь. — Или, — Арс убирает руку с пуговицы, — ты признаешь, что сегодня проебался, и теперь будешь отдавать телефон мне после десяти… — Арс? — тянет Антон. Ему же, блядь, не пять. — Хотя лучше перед вечерним концертом, — игнорирует Арсений. — И, раз уж ты можешь дрочить только с порно или моим непосредственным участием, то теперь придётся просить. — Арс! — Учти, — вновь игнорирует обращение к себе и целует в один из позвонков. — Я получу удовольствие в любом случае. Кажется, Антоновское сознание вмиг сгенерировало все матерные выражения, которые только могло, вдобавок выдумав пару несуществующих и несколько очень извращённых проклятий в адрес Арсения. — Ненавижу тебя, — шепчет Антон, сжимая руки в кулаки и чувствуя, как жёсткий ворс обжигает костяшки. — Пиздишь. Антон готов взвыть от отчаяния. Хочется по-детски улечься на пол и забиться в самой настоящей истерике недовольства, выкрикивая что-то про вселенскую несправедливость. Но такого представления он для Арсения ещё не готов устраивать, поэтому сжимает зубы и сквозь них шепчет: — Хорошо, блядь. — Хорошо, что? — Я проебался, — еле слышно. — М? Антон закрывает глаза и поджимает губы, но спустя всего пару мгновений произносит: — Я нарушил правило… — И? — И поэтому буду отдавать тебе телефон после десяти… — Антош… Издевается, зараза. — Перед вечерним концертом и… — со второй частью оказывается чуть сложнее. — И буду спрашивать разрешения перед тем, как подрочить… — Умница. С этими словами Арсений легко отстраняется и поднимается на ноги. А вот Антон внезапно понимает, что у него не осталось сил даже двинуться, не то чтобы встать. Голова гудит, конечности отказываются слушаться напрочь. И кажется, слегка потрясывает. Без ощущения прижимающегося сзади тела внезапно возникает дикое желание свернуться калачиком, обхватив себя руками. Пустоту в голове окружает со всех сторон рой мыслей, которые непонятно где всё это время мотались. Антон гонит их от себя, трясёт башкой. Но одна, сволочь такая, выскакивает прямо в центр и начинает вертеться волчком. Знал ли автор сообщения о шлагбаумах, к чему это всё приведёт? Мысль дурацкая и эмоционально истощённого Антона даже не веселит, только мешает своим присутствием. Между тем, подняться всё же придется. Надо только оттолкнуться руками, наверное. Антон смотрит на свои ладони с порозовевшими костяшками, и не двигается с места. С вставанием ему помогают, подхватывают за талию и дают на себя опереться. Приняв вертикальное положение, он очумело оглядывается. Они все ещё в номере. А где им ещё быть? Только кажется, что здесь как будто стало на несколько градусов холоднее. И так тихо. Тут всё время было так тихо? Наверное, ему нужно что-то сказать? Или сделать? Ему нужно вернуться к себе. Или остаться? Хочется поправить на себе одежду, убрать чёлку со лба, только пальцы не слушаются. Кожу всё ещё саднит. А в голову лезут какие-то дурацкие мысли. Он вспоминает, кто они, где они, чем занимались сегодня, какие у них планы на завтра. Оксана что-то писала про подъём… Да, надо пойти… Завтра вставать рано. И они, вроде как, закончили. — Антош… — доносится сбоку. Арсений всё ещё здесь. Это почему-то вызывает внутри чувство почти похожее на удивление. Хотя куда он мог подеваться? Номер-то его. Он подходит чуть ближе и заглядывает в лицо. — Можно? Антон не сразу понимает, что от него хотят, только пялится ошарашенно в глаза напротив, пока не замечает поднятую в нерешительности руку. — А? Да, конечно. Почему он спрашивает вообще? Арс слегка касается пальцами запястья и подходит ещё чуть ближе. — Я… — наконец выдавливает из себя Шастун. — Мне можно остаться? Арсений утвердительно кивает, почти незаметно проводя по тыльной стороне ладони пальцами. Антону от этого движения становится щекотно, и он сжимает руку в кулак. — Давай полежим чуть-чуть, а? Потом, если захочешь, можешь пойти к себе. Или останешься, ладно? Кажется, он кивает в ответ. Антон действительно до конца не понимает, чего ему больше хочется: смотаться отсюда или заснуть у Арса под боком. Полежать — как раз разумная альтернатива. Он берётся руками за подол футболки, сжимает ткань в руках и вновь замирает в нерешительности. — Помочь? Говорить совсем не получается, поэтому Антон вновь согласно кивает, как какой-то умственно отсталый или немой. Из головы никак не выходит сообщение Оксаны о раннем подъеме. Арсений убирает его ладони, сам берётся за футболку и еле слышно произносит. — Руки подними, Антош. И Антон слушается. Пока он стоит столбом, с него стягивают футболку, потом садятся, чтобы расстегнуть штаны и опустить их до колен. Арс вновь мягко касается икр. Так делают лошадям… Антон наблюдает за всем этим как будто со стороны, как будто это всё либо не с ним, либо не сейчас. Проклятое чувство отупления почти раздражает. Выглядит он, как полный кретин, небось. Арсений там, внизу, целует в обе коленки и поднимается, чтобы спокойно произнести: — Ложись. Глядя на по-прежнему идеально застеленную кровать, Антон очень чётко осознаёт, что под одеяло ему совсем не хочется и плюхается на покрывало, вытягиваясь на спине во весь рост. Арс это никак не комментирует, только рядом устраивается на боку, прислонившись лбом к голому плечу. Антон его и не видит, только чувствует, как тот дышит. Вдох-выдох. Дыхание тихое, размеренное, а у Антона сердце всё никак не может вспомнить, каково это, биться ровно? Перед глазами какой-то безграничный в своей белизне потолок. Антон смотрит на него и дышит вместе с Арсом. Вдох-выдох. Это почти убаюкивает. Как море. Вернее, как волны. Вдох-выдох. Антон перебирает пальцами. В башке всё ещё бедлам и шатание, но сердечко вернулось на место. Остатки возбуждения почти вымылись вместе со стыдом, освободив место для чего-то другого, менее будоражащего. Вдох-выдох. Сколько они так лежат? Антон начинает считать. Вдох-выдох. Мысли в голове успокаиваются. Внутри восстанавливается хоть какой-то, но порядок. Где-то на шестидесятом вдохе-выдохе Антон восхищенно-восторженно произносит: — Ебать. Арс слегка дёргается от неожиданности, прижимается сильнее и спрашивает: — Это хорошее «ебать» или плохое? — Вам ли не знать, что «ебать» — плохое слово, — смеётся Антон и переворачивается на бок, чтобы заглянуть этому дурачине в лицо. Арс смотрит внимательно в ответ. — Ты в порядке? — Ага, — глупо хихикает Антон. Пред Арсением сейчас Шаст. Обыкновенный, подъёбывающий, смеющийся и внезапно руки распускающий. И это замечательно. Только вот… Арс улыбается искренне, широко, только, вот беда, кажется он опять не поспел за Шастуном. И в растерянности от этого открытия он переводит глаза куда-то в сторону, замирает, задумчиво прикусив нижнюю губу. — Эй? — Мне бы тоже раздеться, наверное… — произносит Арс лишь бы хоть что-то сказать. — Тебе помочь? Переводит глаза обратно и натыкается на всё так же улыбающееся, любимое лицо с чуть приподнятыми в вопросе бровями. И как такому в ответ-то не улыбнуться? — А давай… Только это, я вставать не собираюсь, так что перед тобой задачка стоит потруднее, — укладывается Попов на спину и руки широко расставляет. — Ничё, — садится Шаст, — и не с таким справлялись. Начнём снизу, жопу твою тощую будет полегче от кровати оторвать, чем башку упрямую. — В ней мысли умные хранятся, Антон Андреевич, — смеётся Арс, наблюдая, как ему портки расстёгивают и вовсе не нежно стягивают, едва не свалившись с кровати. — В вашем возрасте стоит перестать носить штаны в обтяжку, вот что я думаю… — Ой, как будто тебе не нравится, — уже во весь голос хохочет Арсений. Футболку так с него и не снимают. Видно уморившись со штанами, Антон падает буйной головушкой ему на грудь, носом утыкается и бурчит неразборчиво: — Ебать, как я тебя люблю. Ты даже не представляешь.