Развивающая детская игра

Стоит Антону открыть глаза следующим утром, как он тут же их зажмуривает. Обрывки вчерашнего стыда, который накануне вынуждал плавиться изнутри, сегодня лишь слегка обжигают. Выеби меня, пожалуйста. Но уже совсем неуместную стыдливость вытесняет другое чувство, куда более приятное и тёплое. Чувство кисло-сладкого предвкушения зарождается в душе, заставляет глупо улыбнуться и всё же встретить начало нового дня, распахнув глаза. День же встречает его сопящим Арсением. И Антон не может отвести глаз. Однако он совершенно точно не таращится на спящего. Нет, что вы. Это было бы жутко. Да и любоваться тут особо не на что. Так что нет, Антон не пялится. Он выжидает. Во сне лицо Арсения приобретает свойственное всем спящим людям расслабленное выражение полумёртвой безмятежности. И это выражение лица, по мнению Антона, ему вообще не идёт. И он не пялится, он ждёт. Ждет пробуждения. Он знает, что сначала чужие веки чуть дёрнутся, затем Арс нахмурится, будто не желая возвращаться в реальность, а потом медленно откроет глаза. Ему потребуется пара секунд, чтобы осознать себя, а после этого осознания глаза заживут. Этого Антон и ждёт, выжидает. Арсений переворачивается на живот, но Антон успевает поймать то самое лёгкое шевеление век. Сейчас проснётся. Чешет нос об подушку, хмурясь… — Ты снова смотрел, как я сплю? Вот оно. Антон улыбается, глядя прямо в голубые глазищи. И в очередной раз решает не объяснять Попову, что он не смотрел, он выжидал. — Это жутко, знаешь ли… «Вот-вот», — думает Антон, но сам не может перестать улыбаться. — Ты какой-то., — Арс не договаривает. — Сколько вообще времени? И не дождавшись ответа, тянется за телефоном. — Пять утра, Шаст… Ты чего такой бодрый-то? — Я… «Предвкушаю», — хочется сказать Антону, но он решает этого не делать. Глупости всё это, да и вспугнуть не хочется. Вместо этого откидывает одеяло и садится: — К себе, наверное, пойду… — М… — Арсений бухается обратно в подушки. Антон ставит ноги на пол, оглядывается в поисках одежды и уже почти встаёт, когда его ловят за руку. — Я пожелаю тебе доброго утра, когда мы оба доспим положенный час, — Арс легко прижимается губами к чужим пальцам и отпускает. — Иди… Антон только ухмыляется в ответ, быстро одевается и выскальзывает в коридор, чтобы всего через пару минут оказаться в стенах своего номера. Там он не ложится досыпать, а принимает душ, быстро собирает вещи и усаживается на кровать, чувствуя, как предвкушение разгорается внутри всё сильнее и селится пружинами в суставах, отчего сидеть на месте почти невыносимо — хочется вскочить и срочно куда-то двинуться. Это отчасти напоминает то томительное чувство ожидания из детства, которое охватывало его, стоило первый раз вывести на полях число двенадцать после единицы. Да, наверное, так же он ждал когда-то Новый год и конец второй четверти, ждал ёлку, подарки и самые длинные каникулы после летних. Только сейчас он ждёт не Нового года, нет… Новый год — это что-то сказочное, семейное и почти спокойное. Нет, он ждёт… Ждёт… Цирка с конями, как минимум. Блядское пиздопредставление имени Арсения Попова. С фокусниками, факирами, жонглёрами и акробатами, где Арс выступит в роли шпрехшталмейстера. Он устроил такое в первый вечер! Значит, от последнего Антон имеет все основания ожидать самого настоящего циркового представления. С конями. И никаких блядских клоунов. Никто не любит клоунов. Антон ухмыляется глупым мыслям и встаёт с кровати. Ему ведь пообещали… Да отведу я тебя в цирк, только веди себя нормально. А сейчас пошли… А затем дёрнули за руку и повели прочь от красочной афиши. Да, всё именно так и было. Антон знает, что Арсений тот ещё любитель покрасоваться. Это было в нём и до того, как они начали… Это. Он и из обычного секса мог устроить мини представление с собой в главной роли. А тут уж… Сам Бог велел. Хотя, вряд ли он тут замешан, у старичка есть дела и поважнее. Но также Антон знает и то, что вчера Арса будто бы что-то сдерживало. Точно как и тогда, в самом начале. Он понимал это тогда и отчасти понимает сейчас. Но тогда, как бы ему ни хотелось, он не смел торопить Арсения, потому что он знал им — ему — нужно время. Нужно время, чтобы хоть чуть-чуть разобраться в том, что вообще происходит, и во что они решили влезть. Но сейчас Антону до одури хочется подогнать, хочется требовать и канючить. Давай, я хочу больше, сильнее, ярче, давай же. И если тогда время в первую очередь было нужно ему, Антону, то сейчас, кажется, оно требуется Арсению. И он не имеет никакого морального права что-то там требовать. Однако, он ждёт. Ждёт цирка с конями и шпрехшталмейстера в нелепом фраке. *** Антон передаёт телефон украдкой, словно они оказались в каком-то дурацком фильме про уличных барыг, и он сливает товар. Стоит Арсу отойти на два шага, как он впивается в него взглядом блестящих глаз. Смотри-ка я всё сделал правильно. Даже устраивать бунт на корабле не стал. А? Кто молодец? Желание похвалы распирает изнутри, но Арс в ответ только головой качает. Ты правда думаешь, что я тебя похвалю за то, что в этот раз ты сделал всё правильно? Антон поджимает губы. Ой, ну подумаешь… Зато сегодня даже без напоминаний! Арсений не выдерживает и улыбается слегка, еле приподнимая уголки губ. Не здесь… И не сейчас… Да, это точно. Не здесь и не сейчас. Сейчас они в гримёрке. Тут Дима, сидящий на диване с чашкой кофе. Тут Серёжа, придирчиво рассматривающий себя в зеркале. И Оксана в любой момент может вернуться, а ещё им на сцену через каких-то пятнадцать минут. Да, не время и не место. Он прав. Здесь не место для их… Антон так и не придумал этому название. Для их… Игрищ? Да плевать ему на это с высокой колокольни. Ой, да ладно тебе… Они привыкшие. В ответ только глаза слегка закатывают. Ага, можем ещё начать лобызаться на каждом углу. Антон уверен. Арс бы так и сказал. Ло-бы-за-ться. А потому улыбается графской жопе и демонстрирует кончик языка. Вредина. — Вот! Про это я говорю. Они опять это делают, — произносит вслух Дима, ставя пустую чашку на стол. — М? — вяло реагирует Матвиенко, каким-то сто пятидесятым чувством догадавшись, что обращаются именно к нему. Антон нервно поджимает губы и быстро отворачивается. Голову в очередной раз посещают мысли о двойном убийстве. — Переглядываются, как глупые малолетки, — ворчливо объясняет Дима. — И это, друг мой, не сулит ничего хорошего… — Почему это? Я даже скучаю по тем временам, — Матвиенко усаживает свой зад к другу на диван. — Лыбились как дебилы, по углам жались, заговорщицки перешёптывались, а главное мозг никому не ебали… Ляпота. Поз его энтузиазма не разделяет. Он впивается взглядом в растерянного Шастуна, который с наигранным интересом изучает стену напротив, ведь больше ему смотреть не на что. Телефон-то у него отобрали. И это вас, Дмитрий Темурович, вообще касаться не должно. А Серёжа может пойти по известному адресу. Мозги ему, видите ли, ебут. Вот, Антон никому не ебёт, а отношения с Арсом может и сам выяснить. Дима взгляда не переводит. И в животе кишки сворачиваются от одной мысли, что тот сейчас возьмёт и каким-то магическим образом всё узнает. Всё-всё. И про телефон, и про их с Арсом… игрища. Залезет к нему в башку и посмотрит увлекательное кино про сексуальные девиации. Щеки от этих мыслей тут же заливаются почти незаметным глазу румянцем. — Вы же в курсе, что мы вас слышим? — вступает Арс. — Если так переживаете, можете где-нибудь это в сторонке вдвоём обсудить… — Ой-ой, — тянет Матвиенко в ответ. — Поз, ты прав. Арсений Сергеевич изволит нервничать. Антон отрывает титаническим усилием воли взгляд от стены и замечает, что Поз на него больше не пялится, зато чуть взволнованно смотрит Арс. Давай их придушим? Арсений улыбается в ответ и вновь качает головой. Мысль, конечно, привлекательная, но жалко же… На этот раз приходит пора Антону закатить глаза. *** После концерта, очутившись в номере, он забирается в кровать, даже в душ не сходивши. И тут же вырубается, не поставив будильник. А ведь он заводит его даже в выходные, чтобы не проспать слишком много, чтобы не вылезти из-под одеяла только под вечер, просрав ещё один день. Потом, конечно же, просыпает или, проснувшись, валяется в телефоне до всё того же вечера. Но упорно продолжает заводить, каждый раз надеясь на другой результат. Кажется, он где-то читал, что это верный признак безумия. Но какая разница? Сегодня он точно знает, что утром его разбудят. И его будят. Будят лёгким касанием холодного носа к виску. И это почему-то поднимает с постели лучше, чем пять-шесть заведённых подряд будильников. *** На третий день в душу Антону прокрадываются некоторые сомнения. Да, ему вроде бы обещали. Ему обещали цирк с конями и всем прочим. Но с другой стороны вслух это обговорено не было. Тогда может… Кажется, ему требуется несколько больше определённости. Но подойти и спросить — верх глупости. Кроме того, как о таком вообще спрашивать? Арсений, подскажи, пожалуйста, что готовит нам день грядущий? Чушь. В общем, энтузиазма в Антоне убавляется. И к концу дня он уже сомневается в том, что Арсений вообще готовится к тому самому «дню грядущему». Вон, какой спокойный ходит. Раздираемый внутренними сомнениями не находит себе места с самого утра, а ко второму концерту у него объективно начинает ехать крыша. И знание о том, что вот-вот ему предстоит послушно передать телефон, не получив в ответ ничего, раздражает и почти злит. Ему нужна Арсова штука как никогда, но сам виновник всех его переживаний ведёт себя донельзя обыкновенно. Как будто в этих гастролях между ними вообще ничего не произошло, как будто это самые обыкновенные четыре дня, заполненные переездами, гостиницами, концертами и вечерами в местных забегаловках; как будто то, что Антон делает каждый вечер, — это самое обыкновенное дело. Все эти мысли вкупе с фантазиями о конях в цирке толкают Антона на совершение маленькой, но всё же провокации. В коридоре очередного концертного зала он привычным жестом отдаёт Арсу телефон, потом поджимает губы, чтобы глянуть исподлобья. — Что? — интересуются в ответ. — Можномнеподрочить? — спрашивает Антон скороговоркой, почти не разжимая губ. — А? — хмурится на него Арсений в ответ. «Ну, надо же, — думает про себя Антон, — а где же наше любимое «м»?». Но вслух выпаливает: — Ты же сказал спрашивать! — А, — вновь повторяет Арсений. Затем опускает взгляд вниз, на телефон, и равнодушно замечает: — Так у нас двадцать три минуты осталось, Антош. Успеешь? Спрашивает почти с участием, что вмиг выбешивает Антона. Он-то рассчитывал на более бурную реакцию, в очередной раз надеясь вывести Арсения из равновесия. Рано или поздно у него это получится. Точно получится. Или он сдохнет в попытках. — Я и за меньшее время успевал. Это заявление насквозь пропитано каким-то внезапным хвастовством. Будто бы действительно есть чем гордиться. Но Антону плевать. — М, — тянет в улыбке Арсений. — Ну, пошли. — Куда? — Ну не здесь же ты этим будешь заниматься. И хватает его за запястье, чтобы повести с собой. Антон же послушно следует, но дуться не перестаёт. Как-то он всё себе не так представлял. Да и вообще… Нет, он, конечно, понимал, что Арс от него отстанет. Но дрочить перед этим абсолютно равнодушным ебальником ему как-то совсем не улыбается. Мог бы хоть чуть-чуть интереса проявить. Его грубо заталкивают в туалет, который представляет собой крохотную комнатку с унитазом посередине, ведром в углу и маленькой раковиной. Вдвоём тут невыносимо тесно, зад упирается в эту самую раковину, а Арсению и вовсе приходится жаться к двери. Ощутимо пахнет хлоркой и мочой. М-да… Хотя, на что он надеялся? Арс щёлкает шпингалетом за спиной и осматривает Антона с ног до головы, приподняв правую бровь. От этого взгляда становится совсем уж неуютно, он будто бы кричит: «Ну, давай, начинай». В какой-то отчаянной попытке защититься Антон скрещивает руки на груди и опускает глаза, устремляя взгляд куда-то себе под ноги. Арсений же напротив тихонько выдыхает и пододвигается чуть ближе, чтобы шепнуть на ухо: — Ты чего? Ты можешь подрочить, если, конечно, хочешь. С этими словами он кладёт тёплую ладонь куда-то в район чужой ширинки и еле слышно цокает языком. — Только кажется, у нас проблемы, Антон Андреевич… И ухмыляется, гад такой. Антону же хочется взреветь от бессилия, а потом придушить графскую жопу к чертям собачьим. А чего он вообще ожидал? Что у Антона встанет в таких обстоятельствах? Пошёл в жопу. Сам нужный настрой не поддержал, скотина такая. — Ну так бывает, — язвит Антон, не удержавшись, — ты-то в твоём возрасте должен понима… Он не успевает договорить. Потому что второй рукой Арсений хватает его чуть пониже локтя и дёргает на себя, чтобы положить Шастуновскую ладонь уже себе на ширинку. — Не завирайся. У Антона перехватывает дыхание. То ли от того, каким голосом этом было сказано, то ли от ощущения члена Арсения в руке, который в этот раз он может прощупать пальцами, но который опять, какого-то хуя, запрятан от него в эти блядские джинсы. — Как видишь, у меня с этим проблем нет. Пальцы Антона слегка сжимаются, и в этот самый момент Арсений расплывается в длиннющей улыбке. Хотя, нет, не так. Растекается, рас… Он сам становится одной сплошной лукавой до чёртиков улыбкой. Если чеширский кот исчезал, оставляя напоследок только её, то Арсений не исчезает, он становится ею. И это заставляет рвано выдохнуть. Потому что это даже круче его члена в руке. Нет, член у Арса превосходный, но он — это почти ничего без этого бесстыдства в одном простом жесте. Антон читал, что, чтобы улыбнуться, человеку нужно задействовать от пяти до пятидесяти лицевых мышц. Арс же, по ощущениям, делает это всем телом. — Ты знаешь, — хрипло шепчет Шаст, загипнотизировано пялясь перед собой. — Это ведь, наверное, можно считать за домогательство на рабочем месте. — Совершенно точно можно, — кивает ему в ответ Арсений, — потому что я тебя даже не касаюсь, а вот ты держишь меня за член. И не стыдно? Антон хочет возразить, но внезапно обнаруживает, что этот гад в очередной раз прав. Его руки каким-то магическим образом и не ясно в какой момент пропали с тела Шастуна. А он даже и не заметил. — Знаешь, — продолжает Арс, как ни в чем не бывало, пока Антон осторожно пытается одной рукой расстегнуть тому джинсы. — Я ведь тоже вполне себе могу уложиться в оставшиеся… Сколько у нас там? Минут двадцать? Находясь в состоянии внезапного отупления, Антон помалкивает в ответ. У него есть дела поважнее: он продолжает неравную борьбу с упрямой пуговицей. Чёрт бы побрал Арсения с его одержимостью узкими штанцами на четвертом десятке! — Только, — Арс кладёт руку ему на подбородок, оттягивая большим пальцем нижнюю губу, а Шастун только сейчас осознаёт, что всё это время стоял с приоткрытым ртом, и замирает. То ли от этого внезапного озарения, то ли от того, как тяжело и жарко возбуждение бухнулось в низ. — Без рук… Моргнув пару раз, Антон с легким сомнением в душе заглядывает в глаза напротив, чтобы удостовериться в том, что он правильно всё понял. Намеки — не его стезя. Ему сейчас отсосать предложили или ему показалось? Быстро осознав, что всё же его умозаключения верны, он начинает задумываться о совсем других вещах. Глупых и неуместных. Например, о том, что здесь чертовски мало места. Придётся усаживать тощий зад на унитаз и изворачиваться всем известной буквой «зю». А ещё о том, как быстро в этой неудобной позе затечёт шея. И как же много на это уйдёт времени, которого у них и так почти нет. Но все эти мысли вытесняет из башки другая, куда более значительная. Ему дадут прикоснуться. Ещё как прикоснуться… Рот в мгновение заполняется слюной, ноги в коленях сами подкашиваются. Похуй. Зю так зю. Переживёт. Молодой ещё, не развалится. Арсений же внимательно смотрит на него, будто бы вместе с Антоном переживая сомнения, замешанные с возбуждением и радостью, а потом резко скидывает с себя чужую руку, которая так и не одержала победу в маленькой схватке с куском металла в петле, и самодовольно улыбается, возводя глаза к потолку. — Забавно… — Что? — Забавно, — вновь переводит взгляд на Шастуна и отпускает подбородок, — что одна мысль о том, что я разрешу отсосать мне, исправила ситуацию. И даже не касается, не смотрит. Он просто знает. Знает, что у Антона сейчас стоит как у перевозбужденного подростка, которого раззадорили поцелуями у подъезда, а ему ещё полрайона до своего дома шагать. Знает и издевается: — Я ведь прав? А к Антону приходит горькое осознание, что его развели как лоха последнего. Жестко наебали. Дали в руки мороженку, а потом отобрали и даже не съели, а на его глазах кинули на асфальт и потоптались. Ладно, сравнивать член с мороженым — это пошло. — Ты ведь с этого прёшься, да? — бурчит недовольно под нос. — Конечно, — легко соглашается Арсений. И не дав ни малейшего шанса продолжить возмущаться, подтягивает за петли брюк поближе к себе, чтобы за пару быстрых движений расстегнуть эти самые брюки и спустить их вместе с трусами до середины бедра. — Конечно, мне нравится, — обхватывает с этими словами рукой член, заставляя тем самым Антона до боли прикусить губу в попытке не застонать в голос, — что у моего мальчика встаёт от мысли, что я дам ему отсосать. Антон запрокидывает голову назад и хватается рукой за раковину. Пару месяцев назад он думал, что отъехал крышей от того, что ему сказали «нет». Теперь он уверен: крыша к нему всё же тогда вернулась, чтобы вот сейчас отъехать окончательно. Забрала, гадюка такая, последние манатки и свалила в закат. Мой мальчик… Пиздец. — У того самого, — продолжает говорить Арсений в такт движениям руки, — который тут последние два дня ходил и изнывал от того, что ему не уделяют внимания. Который сначала нарушил — я прошу заметить — единственное правило, потом попытался отвертеться от наказания, а затем с чего-то решил, что заслуживает похвалы за исполнение этого самого наказания. Я ведь всё верно понял? — Я… — только и успевает сказать Шастун. Кажется, на миг он смог почувствовать запах попкорна и сладкой ваты. Возможно, ему даже послышалось ржание лошадей. — Посмотри на меня. И Антон слушается. — Два дня играл в послушного мальчика, чтобы на третий устроить это и посмотреть на мою реакцию? Арс даже не замедляет движения рукой, из-за чего Антону чертовски трудно сейчас соображается. Он лишь в оцепенении смотрит перед собой, а тот больше не улыбается, только наклоняет голову слегка вбок, ожидая ответа. Кажется, он вообще Арсения первый раз видит таким. Это немного пугает и восхищает до какого-то жуткого, тянущего чувства внутри. Наказание. Это слово впервые прозвучало вслух с той самой ночи, когда Антон признался почти во всех своих желаниях. Возможно, ему было необходимо его услышать, чтобы до конца понять. Его наказывают. Внезапное и полное осознание прожигает мозг изнутри, уничтожая напрочь способность к составлению предложений. — Арс, я… Арсений же, видно поняв, что большего добиться сейчас вряд ли получится, коротко произносит: — Не стоит так больше делать. Антон послушно кивает. Сейчас он до одури боится, что на этом всё и закончится, что Арсений прекратит и оставит его тут прям так. Со спущенными штанами и стоящим членом. Но он этого не делает. Только пододвигается ещё ближе, вздёргивая подбородок, чтобы слегка коснуться кончиком носа щеки и шепчет, обжигая дыханием: — А сейчас я хочу, чтобы ты кончил. Сделаешь это для меня? Он перехватывает член у самой головки и, держа только тремя пальцами, двигает ими быстрыми, короткими движениями. Ещё недавно Антон был полностью уверен, что сделает это и так, без всяких там просьб со стороны господина Попова. Кровь стучит в ушах так, что он собственного дыхания не слышит и только надеется, что стонать в голос ему не дадут, потому что себя контролировать он уже не может. Но сейчас он понимает, что ему чего-то не хватает, только вот… Это что-то ускользает прочь, раздражая и заставляя податься бёдрами вперед. — Арс, — произносит он единым звуком, почти не разделяя три буквы в знакомом имени. — Ну, давай, тебе же хочется. Ещё и покурить успеешь… Ну какая сука! Несформулированное желание, переродившееся в острую необходимость, выражается коротким, почти неслышным, но уверенным: — Дай. Как тогда, когда он лежал спиной в ту ночь. Хотя бы пальцы… Потому как члена ему видимо в обозримом будущем не видать. Всегда отличавшийся умом и сообразительностью, Арс, конечно же понимает, о чем идёт речь, но вместо того, чтобы поднять болтавшуюся без дела вторую руку, останавливается, слегка нажимая подушечкой большого пальца у уздечки, чтобы произнести: — Нет. Антон из последних сил давит в себе дикое желание взреветь от недовольства. Это, блядь, несправедливо. Просто пальцы. Что, ему сложно, что ли? Но Арсений вымывает это недовольство одним лёгким касанием губ шеи. — Нет, — повторяет он еле слышно, — я хочу, чтобы мой мальчик кончил так, от моей руки, даже не коснувшись меня. Антон всхлипывает, сжимая со всей силы фаянс раковины, и понимает, что сейчас он готов кончить даже, если Арс уберёт руку, от одного его голоса и обращения «мой мальчик». — Давай, — шепчет он в самое ухо и совершает всего пару движений, как ему кончают в ладонь. — Умничка. *** Антон в оцепенении наблюдает за тем, как Арсений поспешно моет руки, натягивает на него трусы с брюками, застегивает их и проверяет время на телефоне. И пытается переварить тот факт, что его сейчас отчитывали во время дрочки. Ощущения новые, незнакомые, до охуевания приятные. Но вот как жить жизнь после этого, он пока слабо представляет. — Эй, — Арсений вновь берёт его за подбородок и заглядывает в лицо. — На сцену-то сможешь сейчас выйти? — Ага, — кивает Шаст, гадая, как он это делает вообще? Только что вот это вот всё: «кончи для меня», «мальчик мой», а сейчас перед ним снова, ну… Сенька Попов. Дурила питерская. Дурила ухмыляется и целует его звонко в нос. — Ты только это… в первые минут пять на себя внимание перетяни, хорошо? — просит Антон перед самым выходом. — Да без проблем. — Там, небось, Поз и Матвиеныч уже радуются, что от нас избавились. — Ой, да брось, — Арсений распахивает дверь и выходит первым, оглянувшись по сторонам. — Зато нас не ищет никто. И нараспев проговаривает: — Обожаю гастроли без Стаса… Антон только ухмыляется и следует за ним: — А я ведь всё запомню и ему передам… — Я и сам скажу. Антон улыбается бесстыдно, широко. Его ждёт цирк. С конями и шпрехшталмейстером. Сейчас он в этом уверен. *** На четвертый день, вечером, стоя на коленях в очередном номере очередной гостиницы, Антон слышит над головой долгожданное: — Можно.