Развивающая детская игра

Арсений ненавидит гостиничные номера. Хотя раньше он не испытывал к ним особых чувств. К слову, как и любой нормальный человек. Но сейчас их на дух не переносит. Возможно, дело и не совсем в номерах. Скорее в том, чем они с Антоном в этих номерах занимаются уже который год. Когда-то там, в две тысячи девятнадцатом или, может, даже до, Арса всё устраивало. Но тогда у них и выбора особого не было, да и не знал он ещё, что может быть по-другому, и не думал о том, что будет через пару лет, запрещая себе загадывать наперёд. Тогда каждый момент уединения был будто бы выкраденным, взятым взаймы, а от того воспринимался чуть ли не как последний. Арсению потребовалось слишком много времени для того, чтобы понять, что это всё не краденное, а его, что время есть. Но, как свойственно людям, поняв, что что-то принадлежит только ему, он начал бояться, что это у него отберут. И пусть ощущение последнего дня на Земле и добавляло некоторого шарма происходящему, теперь-то Арс знает, насколько хорошо может быть без ощущения приближающейся катастрофы. А ещё теперь у Антона есть прекрасная квартира с великолепной звукоизоляцией в спальне. И что-то Арсению подсказывает, что это было одной из причин, почему Антон выбрал именно её. Параноик. Шастун часто повторяет, что Арсений — чертов параноик. Сам он, по всей видимости, психиатр недоделанный. Арс у него то параноик, то окрщик, то ещё кто-то. И отчасти он, может, и прав. Потому что это невыносимое чувство, которое охватывает Арсения каждый раз, когда он раздевает Антона в очередном гостиничном номере, не имеет под собой никакого логичного обоснования. Чувство, будто бы весь номер утыкан камерами, будто бы они не наедине, а на съемочной площадке, где, глазу почти невидимые, прячутся операторы, чувство, будто сюда сиюминутно ворвётся толпа непрошенных зрителей, а если и не ворвётся, то останется подслушивать у стен снаружи. Так что да, возможно, Арсений немного параноик. Но плевать, потому что единственное желание, которое он испытывает, видя, как в очередной раз Антон под ним вжимается лицом в подушку, лишь бы не издать лишнего звука, это схватить его за шиворот и прямо так оттащить куда-то, где не будет ни малейшего шанса, что их кто-то услышит. Он, чёрт возьми, слишком долго добивался того, чтобы Антон перестал молчать как партизан на допросе, позволяя себе, дай Бог, еле слышный всхлип при оргазме. И тем, какие звуки Антон на текущий момент может под ним издавать, Арс, между прочим, гордится. Так что Арсений ненавидит гостиничные номера. И они тут вообще ни в чем не виноваты. — О чём задумался? — спрашивает у него Антон. — Да так, — Арс оглядывает ненавистный номер и бросает взгляд на уткнувшегося в его плечо Антона. Сознание тут же подсовывает картинку-воспоминание сегодняшней ночи. А именно Антона, прижимающегося лбом к спинке кровати с зажатой в зубах наволочкой. Арс ненавидит гостини… — А ты? — Я? — Антон приоткрывает один глаз. — Я о конях. — Конях? — Ага, цирковых. *** — Ты что делаешь? — спрашивает Арс чуть позже, когда Антон подбирается сзади, чтобы обнять за талию и подтянуть ближе. — Я вообще-то бреюсь. Потом поеду царапаный, как дурак какой-то… — Царапаный… — Антош… — М? — У меня лицо в пене. Тот не отпускает, прижимается носом, сопит. Ёж. — Ну чего? — … — Антон? — … — Семь дней. — Я помню. *** — Ну что? До встречи? — ловит его Антон за руку уже почти у самого выхода из номера. — Антон… — Это традиция, Арс, традиции нарушать нельзя, — и тянет к себе. — Ну да, мы же с тобой такие традиционные, знаешь ли… — Это что? — обхватывает руками за лицо прижимается носом к носу. — Был прощальный каламбур? — Скоро увидимся, всего семь дней, — целует его Арсений. — Даже не заметишь. Он ненавидит гостиничные номера, потому что именно в них они прощаются по-настоящему. Потому что в момент, предшествующий разлуке, они будут в окружении, конечно, милых сердцу людей, но там будет не до лобызаний. — Я тебя люблю, говна кусок. — Погнали? — Давай. И выходят прочь. *** Арсению приходит фотография Шастуновского балкона, когда тот мчит в сапсане к Питеру на всех парах. На ней виден кусок руки, столик и пепельница. Подписан сей шедевр просто: Ждём. Арс сначала не догоняет, почему это глагол стоит во множественном числе, но потом умудряется рассмотреть у той самой пепельницы лего-Поттера и отвечает. Скоро буду. *** Я надеюсь, что ты проспал. Чтобы Стас убедился, что ты опаздываешь не только из-за меня. Пишет Арсений утром следующего дня. А вот хрен тебе. Я приехал в офис на полчаса раньше, чтобы ему рассказать, как тебе нравится ездить в гастроли без него. И что ты сам об этом сказал. Арс ухмыляется экрану, обжигая губы утренним кофе. А контекст рассказать не хочешь? Арс, ну это запрещённый приём… у него и так волос не осталось почти. *** Спустя пару часов получает фотографию явно пристыженного Зайца на диване с хмурой Оксаной на фоне. А вот Заяц опоздал. Смотри, как Оксана бесится. Припарковавшись, Арсений отвечает: Че? Стас уверен, небось, что из-за Серёжи. Сами по себе вы-то опаздывать не можете… Вот ты смеёшься, он реально из-за него. Серёга с утра ушёл с ключами, а Макс не мог из квартиры выбраться. Арс ухмыляется, открывая тяжелую дверь парикмахерской, и отвечает чуть погодя. Врёт он все, Серёжа не мог. Серёжа — сознательный. *** В обед присылает Антону фотку цапли, которую кто-то очень схематично нарисовал на стене в парадной. Вышла она до жути длинной и с непропорционально маленьким тельцем. Смотри, это ты. В ответ получает кружок с Зинченко, которого из-за камеры Антон шлёт на хуй. А ты говорил, что в лицо не могу. Зинченко же почти тут же в каком-то из общих чатов возмущенно вопрошает, почему это его Шастун посылает во всякие интересные места по указивке Арсения. Мог бы, на меня бы не скидывал. *** Вечером отправляет привычное: Пятнадцать минут Но получает не ставший милым сердцу смайл с закатанными глазами, а фотографию пепельницы, где компанию лего-Гарри составляет в этот раз лего-Хагрид. А у меня тут отличная компания. Компания действительно прекрасная, а у Арсения впереди шесть дней, до отказа забитых делами, заботами и людьми, которые его так-то любят, которые его ждали и которым он наверняка необходим в какой-то мере. *** У Арсения каждый день расписан. Планов — вагон, дел — куча, и всё равно он всё не успеет. Из этого жизнь и состоит, да? Когда заканчиваешь одно, начинается другое. Без этого никак, без этого существование остановится, мир схлопнется и всё полетит в тартарары. Так что у Арсения нет времени, чтобы скучать. Нет времени, чтобы думать о том, как там дела у его мальчика. Совершенно нет. Он и не думает. Нет. Ему не нужно вспоминать об Антоне, не нужно вспоминать или думать, потому что Антон в его сознание умудрился за эти годы вжиться, врасти намертво. Поэтому Арсению не нужно о нём вспоминать специально. Он просто там, внутри его черепной коробки. Всегда. И кажется, он почти к этому привык. Как у неё дела? Пишет Антон пару дней спустя. Не может дождаться первого учебного дня. Поэтому сделали ей календарь с обратным отсчетом на холодильнике. Заодно учится считать. Это она ещё не знает, что её ждет ближайшие одиннадцать лет. «Я и сам, если честно, без понятия, что нас ждёт ближайшие одиннадцать лет», — хочет написать Арсений, но вместо этого блокирует телефон. Ему так-то пообещали почитать на ночь. Несчастному ребёнку какой-то нехороший взрослый рассказал, что в школе есть нормативы по количеству слов в минуту. И теперь ей требовалось срочно начать в эти нормы укладываться. А лучше даже делать сверх, потому что: «Ты что, не понимаешь? Там я нервничать буду». Кажется, желание всё контролировать передаётся по наследству. *** — У вас всё нормально? — спрашивает Зохан, который ещё минуту назад увлечённо рассказывал, как пару месяцев назад выбрался с семьёй в Абхазию. — М? — строит из себя дурака Арсений. Хотя прекрасно понимает, кого он там имеет в виду под «у вас», просто с этим Антоном он о том перестал разговаривать ещё в две тысячи шестнадцатом. И дело было вовсе не в Захарьине, просто Арсений ни с кем об этом не разговаривает. Личное должно оставаться личным. Да, Шастун? У него есть Серёжа, которому подробности без надобности. Матвиенко понимает и чувствует поболее остальных. А если нужно печально побухать, разглагольствуя о чём угодно, кроме того, что действительно тревожит, у Арсения всегда есть Димка. В Питере же он ни с кем об этом не говорит. Границы. Это важно. Поэтому Арсений решает прикинуться дураком и лишь вопросительно брови приподнимает. Антон же смотрит на него внимательно, хмыкает нарочито многозначительно и переводит взгляд куда-то в сторону, будто ведёт разговор и не с ним вовсе. — Просто, когда ты последний раз приехал таким ебать загадочно-задумчивым, я потом был вынужден наблюдать, как ты разбиваешь кувалдой стену в театре. Нет, её, конечно, нужно было снести, и ты нам здорово тогда помог с ремонтом, но выглядело пугающе. Поэтому переформулирую: тебе нужна кувалда? Она есть. А стену найдём. Тут Арсению его актерские способности оказываются ни к чему. Удивление на лице вполне искреннее. Он эту стену тоже прекрасно помнит. Хреновый тогда у них с Шастуном выдался месяц, даже два, но вот… С другой стороны, чему он удивляется? Это же Зохан. Блин. Он тогда, восемь лет назад понял раньше, чем сам Арсений. — Нет, всё… Хорошо. — М… Шастуну невдомек, что Арсений в своё время не только импровизировать у Антона научился, но и его стараниями освоил искусство многозначительных и так бесящих окружающих «м». — Нет, правда. Всё даже, — чёрт, как сложно-то, — всё даже очень хорошо, просто… — М? А это действительно бесит. — Я скучаю, — внезапно для самого себя выпаливает Арсений, — всего пара дней прошла, впереди ещё примерно столько же. Да и всего неделя. Но я скучаю. И это странно. Антон поворачивается, смеряет его своим фирменным лазурно-солнечным взглядом и пожимает плечами: — Так бывает. Иногда это чуть более невыносимо, чем обычно. Арсений кивает в ответ и на секунду задумывается. А может, рассказать ему? Поведать о том, что происходит и о своих переживаниях, чтобы услышать от него классическое: «Эх, Попов, нет в мире человека более способного загнаться на ровном месте, чем ты. Это же просто талант какой-то». А потом как-то и полегче станет. Но трясёт башкой. Нет, чушь всё это. *** Я скучаю *** — Знаешь, меня как-то смущает тот факт, что каждый раз, когда я вижусь случайно с Щербаковым, он передаёт тебе привет, — вещает Антон с экрана телефона, пока Арсений наливает вино. — Кстати, тебе Зохан тоже передавал. — Нет, серьёзно. Вы же с Лёхой минут пятнадцать от силы наедине общались… — Это ты так думаешь, — улыбается Арс, присаживаясь на диван. — Казахская месть страшна, Арсений Сергеевич. Антон сидит у себя на диване. Лицо подсвечивает только экран ноутбука. В растянутой футболке с мокрыми патлами после душа он напоминает школьника, который ныкается ночью от родителей. Арсений замечание про Нурлана игнорирует и отпивает из бокала. — Ты подстригся? — спрашивает Антон, быстро смекая, что объяснений по поводу Щербакова не дождётся, и шмыгает носом. — Ага, ты не заболел? Пока Арсений пытается установить телефон у бутылки так, чтобы тот не шатался, Антон клятвенно заверяет, что это просто внезапная аллергия. — Как у твоего парикмахера дела? — спрашивает, убеждаясь, что Арсений не собирается читать лекцию о срочном лечении простудных заболеваний в это непростое ковидное время. — М? — Не пизди мне, что после стрижки вы не пошли пить. Убедившись, что телефон установлен надёжно, Арс ухмыляется и откидывается на спинку кресла. — У него вообще-то имя есть. И мы не всегда ходим пить, а дела у него прекрасно. Антон чешет нос и недовольно морщится. — Очень рад за него. У Антона очень странное отношение к Арсеньевскому парикмахеру. Сам бы Арсений это даже ревностью не назвал. Хотя от ревности там тоже что-то присутствует. И вина за это отчасти лежит и на самом Арсении, но большей частью на Матвиенко. Если бы не Серёжин длинный язык, Антон бы и не узнал, что Арса с этим парнем судьба свела ещё задолго до того, как он начал у него стричься. В те годы у пацана ещё были волосы и почти не было татуировок, а работал он вовсе не мастером по волосам, а промоутером в гей-клубе, где их случай с Поповым и познакомил. Антон же всё это узнал лишь полгода назад и теперь упорно не называл того по имени, хотя раньше прекрасно к нему относился. Да, возможно, Арсений немного и виноват. — Антош, ну кто меня егерем без него поить будет? — Ну да, пользуйся тем, что я ваш егерь на дух не переношу, ага. И то ли это замечание, произнесённое уж слишком обиженно-капризным тоном, то ли вино на голодный желудок, то ли тот факт, что увидятся они через каких-то четырнадцать часов, заставляет Арса вдруг очень чётко осознать, что соскучился он не только по самому Антону, по его глупой мордахе, его присутствию рядом и его неоцифрованному голосу, его запаху, смеху и телу, а ещё он соскучился по своему мальчику и по тому новому, что появилось в их отношениях совсем недавно. Это почему-то будоражит изнутри и одновременно заставляет растечься по креслу. До этого Арсений предполагал, что от всего происходящего больше «мажет» Шаста. Вернее, не предполагал, а видел, буквально чувствовал всю гамму сложно сплетённых шастуновских чувств. Ну, и наслаждался эффектом, чего уж таить. И ему, конечно, всё это тоже очень нравится. Но до этого момента он предполагал, что причина на это только одна — это то, как сильно кроет Шастуна. А остальное — так, приятное дополнение. Память ещё, сволочь такая, услужливо вытаскивает на свет божий воспоминания того вечера в гостинице. И лицо Шастуна, который отчаянно прикусывал то наволочку, то собственные пальцы… Арсу приходится на секунду прикрыть глаза, потому что вместе с этим он вспоминает ещё и то, что волею обстоятельств был лишён блядских стонов Антона Шастуна. И это выводит Арсения из себя. Вообще за заботой о чужих переживаниях он как-то не обращал внимания на свои собственные. Сейчас же ворох этих самых непрожитых до конца переживаний окутывает голову удушливым жаром. Да, ему нравится, что Антона кроет. Ещё бы ему не нравилось. Но ещё ему нравится знание того, что, если он сейчас захочет, Антон даже прикоснуться к себе не посмеет без его разрешения. А ещё ему нравится, что теперь достаточно одного его слова, чтобы Антон начал говорить. И то, что говорит, ему тоже нравится. И нравится изводить, не давая к себе коснуться. И ещё нравится, что теперь можно заботиться о своем мальчике, не боясь, что тот внезапно ощетинится, решив, что эта самая забота его уязвляет. И он чертовски соскучился по всем этим чувствам. Даже не так… Он так и не получил возможность прожить их в полной мере. Поэтому, едва открыв глаза после внезапного озарения, Арсений почти лениво спрашивает: — Мой мальчик ревнует? Антон с той стороны экрана, за сотни километров, где-то там, почти, можно сказать, в другой вселенной резко передёргивает плечами. — Ничего я не ревную, — говорит с такой бравадой, что Арсу на секунду кажется, что с настроением Шаста не угадал, и тот сейчас отшутится, уведя разговор в другое русло. Но тот наклоняет голову, трясёт ею слегка в отрицании и еле слышно произносит: — Я просто хочу к тебе, — выдыхает шумно, — прямо сейчас. Арсений хочет было спросить, чего именно ему бы хотелось сделать тут. Но он не успевает. Кажется, пора челленджа под названием «вытяни из Шастуна хоть слово» утеряна безвозвратно. — Я вообще-то тут всю неделю… — запинается в попытке подобрать слова, — хорошо себя вёл, а ты… Мог бы и заметить. Поднимает лицо в камеру и выпаливает: — А не шляться по парикмахерам. — М… Арсений отпивает вина ещё раз. Так-то Антон прав. За делами и внутренними метаниями он как-то совсем забыл о том, что Шаст там вечерами, бедный, высыпается без телефона по ночам. Ужас. На втором глотке слышит краем уха: — М. Он его передразнивает?! — Шаст? — Арс? Скотина какая. — Я надеюсь, мне показалось. Шаст в ответ лишь упрямо хмурит лоб. — Потому что, если мне не показалось, и ты меня сейчас решил начать передразнивать, то это точно отобьёт у меня всякое желание тебя хвалить. Вообще. Антон молча пялится в экран. Кажется, если бы он мог, то точно топнул бы сейчас ногой. — Так мне показалось? Сопит. — Шаст? — У меня аллергия… Я чихнул, — врёт без зазрения совести. — Сделаем вид, что я тебе поверил. — Я странно чихаю. — Ага, — соглашается Арсений, решая, что с этой попыткой отобрать его любимое «м» в ответ на что угодно, он разберётся потом. — Так ты хочешь ко мне, чтобы что? Пить ненавистный егермейстер и жаловаться на своего парня? — У него есть…? — почти спрашивает Антон, но вовремя решает, что сейчас вообще не к спеху разбираться в чужой личной жизни. — Нет, я хочу… Я хочу на тебя сесть. Арс давит в себе смешок, радуясь собственной способности держать лицо. Кажется, даже ни одна мышца не дёрнулась. Я хочу на тебя сесть… отличная формулировка. — Хочешь ко мне на коленки, и чтобы тебя похвалили? — Да, — бурчит под нос Антон. Даже через экран заметно, как у него порозовели уши. — М, — специально звонко и громко произносит Арс, потом на секунду задумывается, наклонив, по своему обыкновению, голову вбок. — Ты сегодня дрочил? Антон приподнимает брови в немом вопросе, но тут же переходит в оборону. — Ты же перед отъездом сказал, что я могу больше не спрашивать! Только если не захочу. Перепугался, несчастный. Арсений вздыхает: — Я просто спросил… В ответ ему посылают полный недоверия взгляд. — Можешь не отвечать, если не хочешь. Но Антон отвечает: — Да, сегодня утром, — поджимает губы, а затем говорит то, что, видит Бог, Арс вообще не ожидал услышать. — Ты хочешь, чтобы я это сделал сейчас? Ну, то есть, он как-то мог бы ожидать вопроса в формулировке «можно ли…», а не предложения. Это вообще что такое? Это откуда? Кажется, впервые за всё их знакомство Антон умудряется поставить Арсения Сергеевича в мысленный тупик. Хочет ли… На секунду в воображение Арса расстилается поле открывшихся возможностей. Он ведь прямо сейчас может заставить его не только это сделать, а ещё и услышать, как он будет это делать. Воображалка у Арсения работает прекрасно, поэтому он даже почти это слышит. И это заставляет передвинуть руку в район ширинки. Чёрт. Воображение вообще не успокаивается. И в мыслях он очень чётко осознает, что Антона нужно коснуться. Даже за яркими картинками непотребств перед глазами, Арсений замечает, как его собеседник поджал губы при виде движения его руки. Это заставляет тут же прийти в себя. — Нет, не хочу. — А? — кажется, Антон тоже на что-то там отвлёкся. — Не хочу, — повторяет Арсений и даже почти не врёт. — Потому что, во-первых, что-то мне подсказывает, что ты предлагаешь то, что хотел бы увидеть сам. И сжимает руку на члене, чтобы убедиться в собственной догадке. Он знает, что Антон видит его примерно по пояс, но также знает, что это движение от него не укроется. И оказывается прав. Антон прикусывает нижнюю губу, а потом, пойманный с поличным, переводит взгляд выше. — Я… «Хотел бы посмотреть, но попросить не можешь. Ага, я тебя понял», — думает Арсений, а вслух продолжает: — А во-вторых, помнишь, что ты мне сказал тогда, когда позвонил среди ночи? Я хочу, чтобы это был ты… Тебя хочу… Шаст с каким-то осоловевшим взглядом еле заметно кивает: — Помню. — Я тоже хочу, чтобы это был я. Я хочу, чтобы ты сидел у меня на коленках и слушал, как я хвалю своего мальчика, пока дрочу ему. Понял? — Арс… — умоляюще жалобно тянет Антон. — И ещё одно. Это просьба… — Что? — Можешь не трогать себя, пока я не приеду? Поджимает губы. Как же он сейчас собой доволен, кто бы знал. — Арс, блядь, — почти шипит Антон, глядя ровно перед собой. — Ты ведь мне позвонил… — Ага… — Наговорил это все… — Каюсь, это был я. — А сейчас ты отключишься, оставив меня тут в одиночестве, но со стояком, ждать твоего приезда… — Я сомневаюсь, что твоя эрекция продлится все тринадцать или сколько у нас там осталось часов. — Какая же ты скотина. — Это просьба, ты можешь отказать, — улыбается широко Арсений, глядя на недовольную моську. — Я тебя ненавижу. Арс отключается. И, не сдержавшись, хмыкает самодовольно вслух. Ему этого не хватало. А он даже и не знал, что ему может этого не хватать. А ещё он знает, что Шаст его просьбу выполнит. Ладно, возможно, мажет их одинаково. *** Арсений приезжает в офис с сумкой. Заходит в комнату, разочарованно отмечая, что Шаст уже здесь, а значит, поздороваться с ним отдельно от всех остальных у него не получится. — О, а ты прямо с аэропорта. Надолго в наши края? — отмечает Гаус, пока Арсений пережимает всем присутствующим руки. — Ну, это как получится… — Извозчика-то отпустил? Или будет дожидаться у входа? — ядовито интересуется со спины Шастун. — Бедняга. — Графы могут себе кучера позволить, — Арсений даже не оборачивается, пожимая руку Зайцу. Тот же бросает взволнованный взгляд в сторону Шевелева. Небось, боится, что они сейчас сраться начнут, а ему потом опять от разгневанного Арсения достанется. Но не сегодня, Макс, не сегодня. Почти перед самой рассадкой за круглым столом Громкого вопроса, пока Стас проводит свой обычный инструктаж перед гостем, Арс умудряется поймать Антона со словами: — Шаст, стой, у тебя тут… А сам приподнимается на носочки, чтобы одними губами шепнуть на ухо: — Надеюсь, мой мальчик соскучился. И тут же его обгоняет, чтобы присесть на положенное место. Пока их догримировывают, Антон на него даже не смотрит, что заставляет Диму и Сережу взволнованно переглянуться. Арсений же веселится от души, но молча, что нервирует окружающих знающих людей ещё больше. — Антон, в камеру можешь посмотреть? И вот кому-то приходится на него посмотреть, всего на секунду, но приходится… — Я тебя ненавижу. Арсений улыбается широко. — Ну что? Можем начинать?