Развивающая детская игра

— Сначала поедим, да? Надо бы заказать… Слушай, а почему мы никогда не заказываем при выезде? Сейчас бы уже везли… — Арс болтает, мельтеша где-то на фоне. Антон почти не слушает. Он стоит посреди комнаты и думает о том, что не хочет ничего решать. Желательно вообще и никогда, но в реальности хотя бы сегодня. Его за день слишком много раз дёргали, тормошили и заставляли реагировать на внешние раздражители. И раздражителей было уж слишком много. И сейчас единственное, чего очень сильно хочется, это спрятаться, построить неприступный замок из подушек, одеял и стульев, чтобы засесть в нём на веки вечные. Лишь бы все уже, наконец, от него отъебались. Нет его больше. Всё. Антон Шастун закончился. Как кетчуп, который усилиями дружной семьи додавили из упаковки. Только невероятно соскучившийся по нему Арсений здесь. И, наверное, надо бы что-то с этим делать. Только он застрял. И у него нет сил даже улыбнуться, когда Арс плюхается перед ним на диван. — А где мы в тот раз курицу брали? С ананасами которая? Не помнишь? Антон не отвечает. Класть он хотел и на курицу, и на ананасы, и вообще. — Шаст? Арс отвлекается от суперважного задания по добыче провианта и поднимает лицо от экрана телефона, чтобы встретиться глазами с Антоном. И… Штука. Антон может поклясться на Библии, Коране или на чём, нахер, угодно, что ни одна мышца Арсеньевского лица не дрогнула. Но оно вмиг преобразилось. Никто бы на его месте и не заметил. Но он за последнее время научился видеть. Хотя, Серёжа-то как-то штуку подметил? Антону хочется верить, что тот увидел лишь результат, а это… Это неуловимое изменение во взгляде, это только их. Штука. Это ведь началось задолго до первого неуместного замечания Серёжи. Да и первым был не он. Арс не знает, но первым был Стас. Много лет назад, ещё до выхода первого сезона, ещё до того, как они первый раз поцеловались, а друзья узнали, что они не просто коллеги. Где-то там, в другой жизни, когда Антон врезался в стол, повалив с него все бутылки с водой, а Стас, не задумавшись, буркнул: «Позовите кто-нибудь Попова, а то Шаст тут всё разнесёт». Да, первым был Стас. Но именно Серёжа превратил это во внутряк. Нам нужна штука, Шаст и двух слов связать не может. Арс, сделай это своё, Антон Оксану обижает. Ну, без штуки здесь не обойтись, Шастун не с той ноги встал. А теперь они здесь. — Иди сюда, — кладёт телефон на подлокотник. Их разделяло три маленьких шага, и на втором Антон вспоминает, как сильно в ноябре ему хотелось оказаться сантиметров на тридцать ниже, и как он стыдился попросить о том, чтобы просто встать на колени. Какая же дурость. И как сейчас… Легко. На третьем шаге нога подкашивается, и он почти падает, но всё же усаживается на пятки, чтобы уткнуться лбом куда-то в чужое колено. — Устал? — Не, — Антон даже не врёт. Он не устал, он заебался. Это другое. Пару секунд он даже не шевелится. Просто сидит, пытаясь собрать себя. Но сделать этого никак не удаётся, он будто бы мешок с барахлом, который сам по себе валяется бесформенной кучей в углу. Потому бросает это дело, поворачивает голову и трётся щекой о шершавую ткань, пока ему на затылок не ложится горячая ладонь. — Маленький мой… «Маленький» падает в грудь и рассыпается мурашками по телу, словно случайно высыпавшаяся мелочь из кармана. Так его давненько не называли. Антону нравится. Поднимает голову, чтобы спросить: — Можно мне… — но не договаривает. Можно мне что? Можно мне больше никогда ничего не решать? Можно мне пожаловаться, что всё вокруг пидорасы, а я Д’Артаньян? Можно мне от души поныть, вывалив всё, что накопилось? Можно хотя бы на время перестать быть взрослым, потому что это хуйня какая-то, веришь? Нет? Кажется, последнее подходит лучше всего. — Иди сюда. И Антон вскарабкивается, усаживая тощий зад Арсу на колени. Правда, для этого приходится изогнуться в ту самую деталь из тетриса зигзагообразной формы. Обнимает за шею и зарывается носом в волосы. — Тяжело? — Нормально. Только дышать нечем. — Потерпишь. Я скучал. — Я знаю, Антош, я тоже. Антону так-то тоже нечем дышать. И это только его вина, сам так устроился. Но в целом, дыхание переоценивают. Он жмётся сильнее, хотя, видит Бог, с их параметрами, это задачка не из простых. И чувствует, как Арс мягко касается губами где-то в районе скулы. — Сегодня тебе можно всё. — Всё-всё? — переспрашивает, слегка ослабляя хватку и откидываясь назад, чтобы заглянуть в лицо. — Всё, — ухмыляются ему в ответ. — Даже если я захочу с тобой не трахаться? — Я и не планировал. — А коней? — Да хоть аленький цветочек. Антон смеётся беззвучно. И опускает голову. Да, коней ему в тот вечер как раз и не хватило. Цирк был, фокусники, жонглёры, акробаты и даже эквилибристы. Но коней не хватило. Но сейчас не до того. Это как-нибудь уже в следующий раз. А Арс смотрит на него и ждёт. Ждёт, когда тот привычно тряхнёт чёлкой и поднимет голову, став на несколько сантиметров ниже. Раньше его это почти пугало. Сейчас же он, наконец, может оценить то, что за этим следует. Теперь не надо выдумывать никаких обходных путей по типу сороки, надеясь, что Антон не ощетинится в ответ. Сейчас оба прекрасно понимают, что происходит и поэтому, кажется, впервые за много лет Арсений может не переживать за то, что он перегнёт, и его пошлют по известному адресу. И плевать, что шли они до этого почти четыре года. И кажется, Арсений медленно, но верно учится жить под напором ошеломляющей нежности, которая прожигает изнутри каждый раз, когда Антон делает это, и которая ещё недавно сбивала с ног, накрывая сверху волной и своей неконтролируемостью вселяла страх неуверенности. Антон трясёт чёлкой, поднимает глаза, старательно пряча улыбку, и медленно произносит. — Это потому что я себя хорошо вёл? Арс выдыхает рвано и прижимается губами у шеи, лишь бы не смотреть в лицо. Потому что, ладно, с нежностью он как-то справляться научится, но вот с тем, что вслед за этим идёт дикое желание схватить за лицо, повалить на пол и… Устроить некие непотребства. С этим сложнее, да. — Да, хорошо себя вёл… — И делал всё, что ты сказал? — смеётся Антон сдавленно. Но не из-за того, что ему щекотно дышат в шею, и уж тем более не из-за того, что говорит Арсений. Нет, просто он представляет себя, сидящим на коленях у Арса со стороны, и ему уморительно. Это ведь так нелепо. — А ты сделал всё? — прикусывает мочку Арсений и чуть тянет вниз. Антона на секунду охватывает жуткое желание съязвить в ответ. Вообще-то, да. Я тут, если ты не заметил, ебать, каким послушным был всю неделю. Просто закачаешься. Потому что внезапно в пропахшем насквозь мочой толчке какого-то ебучего концертного зала убедился в том, что от «умнички» кроет ничуть не меньше, чем от твоих злоебучих «нет». Но эта пламенная речь так и остаётся невысказанной. Антон вновь пододвигается ближе, утыкаясь лобешником в чужой, чуть хмурится и глухо выдыхает: — Всё. — М… Да ебись ты конём, Арсений. — Какая, — Арс кладёт руку на затылок и тянет назад, — удивительная покладистость, — целует чуть выше кадыка, заставляя рвано выдохнуть. — Поразительная, я бы сказал. А я, сволочь такая, и не заметил, какой ты у меня послушный. «Скажи это, давай, скажи», — мигает красным в голове у Антона одинокая мысль, когда он прикусывает губу. — Какой у меня хороший, мой мальчик. Антону на секунду кажется, что он сейчас буквально стечёт к чьим-то дырявоколенчатым ногам. — И чего хочет мой мальчик? — вопрошает Арс, продолжая выцеловывать шею. Тебя… Только у Антона по-прежнему нет сил, а ещё… — Кушать, — выпаливает он честно. — И смыть этот дурацкий лак с волос. А потом в каком-то исступлении вновь крепко обхватывает шею и утыкается в щёку. — Можно? — Конечно, — одна рука вновь ложится на затылок, а вторая с Антоновского тела вдруг пропадает. — Ты чего делаешь? — Организую еду. — В жопу ананасы? — В жопу. Антону хорошо, тепло и почти даже удобно. Слезать он точно до приезда курьера не намерен. Как бы там Арс под его жопой тощими коленками не шевелил, тонко на что-то намекая. — Я большой, — смеётся Антон. — Большой… — И хороший? — Самый лучший. Через двадцать минут идиллию нарушает визгливый скрежет домофона. — Ого, так быстро? — Так Лавка же. В этом, вроде, и суть. Вставая, Антон поражается сразу двум вещам. Во-первых, Арс сам намылился открывать. И это в чужом-то доме! Во-вторых, он что, заказал со своего телефона на адрес Шастуна? В лесу что-то сдохло, не иначе. Но к удивлению цепляется поганенький привкус разочарования. Антон так-то надеялся съесть что-то не разогретое в микроволновке. С пакетом от курьера Арсений сразу топает на кухню, Шаст же следует за ним, чтобы из-за плеча попытаться рассмотреть, что в пакете-то. — Это творог? — Творог. — Творог? Арс тяжело вздыхает и разворачивается, чтобы сказать: — Сядь, — полностью игнорируя полную недовольства мину. — Не лезь под руку. Антон делает неуверенный шаг назад, проглатывая парочку каверзных вопросов, что вертятся на языке. — Сам же сегодня полдня разглагольствовал, как сильно сырников хочется, — бурчит себе под нос Арсений, вновь поворачиваясь к кухонной тумбе и выуживая на свет Божий упаковку яиц. Пару раз Антон в свой адрес слышал слово «тугой», но кажется впервые склонен с этим согласиться. Ему потребовалось уж слишком много времени, чтобы срастить. Творог и яйца — это ещё не сырники. А значит… Да быть не может. Послушно усадив зад на стул, он забирается с ногами и прячет улыбку, прижавшись лицом к коленям. Арс же невозмутимо грохочет дверцами шкафчиков, видимо отыскивая сковороду или миску. Антон не вмешивается. Дорогу осилит идущий. И вот, в руках Попова сковородка с лопаткой. А Шаст в ахуе. — А они сладкие будут? — спрашивает он некоторое время спустя. — А ты как хочешь? — Сладкие, конечно. Не сладкие — это ж какое-то извращение… Арсений, не повернув головы, двигает банку так, чтобы Антону стало виднее. — Клубничное. Прижав пальцы к губам, Антон давится не то улыбкой, не то каким-то почти абсурдным счастьем. И больше ничего не спрашивает. У него есть дела поважнее. Для начала — выкрасть банку с вареньем и не получить при этом лопаткой по рукам. Затем выпросить ложку облизать. А после этого стырить максимальное количество горячих сырников с тарелки, куда их складывают аккуратным полукругом, прижимаясь коварно сзади. Едят из одной тарелки. Вернее, Шаст ест, а Арс так… ковыряется для вида, лишь бы не приставали. Хоть не морщится от того, как сладко. Но Антону плевать. Это его сырники. Он их так-то заслужил. Наверное. — Вкусно? — Ага. — Наелся? Антон кивает, отставляя тарелку, и тут же хватает Арсения за руку, потому что тот явно куда-то намылился и уже даже подорвался с места. — Я ща вернусь. — Хочу с тобой. Арсений ухмыляется коротко. — Я пописать, Антош. И привык с этим справляться в одиночку. Антон заглядывает в лицо, руку отпускает, но уверенно заявляет: — Врёшь. А Арсений действительно врёт. Но сейчас об этом объевшемуся дитю знать не обязательно. По пути в ванну забегает в спальню, а после ванны тут же возвращается назад. Антона в таком состоянии одного оставлять никак нельзя. Ещё заскучает, не дай Бог. — Идём, — протягивает обе руки. — Куда? — Смывать лак с волос. Меня он тоже, знаешь, раздражает. И ведёт за собой, пятясь спиной. Потому что так сейчас правильно. — О, на романтику потянуло? — улыбается Шастун, завидев наполняющуюся ванну. — Можно и так сказать… — Только мне кажется, мы туда оба не влезем. Или затопим соседей… Арс не отвечает, а расстёгивает верхнюю пуговицу на чужой рубашке, пока длинный стоит, сцепив руки за спиной, и перекатывается с пятки на носок. Вторая пуговица, третья. Арсений не спешит. Ему тоже кое-чего хочется. И хочется давненько, если честно. А сейчас… Сейчас идеальный момент. Потому что Антон такой. Ворующий сырники, сидящий на стуле с ногами, жующий губы и смешливый донельзя. Даже сейчас как будто посмеивается, пока в ванне шумит вода. А в глазах две маленькие лампочки накаливания сверкают, как в бабушкиной хрустальной люстре с висюльками. Снимает рубашку, бросает в корзину для белья и локтем выключает кран, чтобы опуститься на колени. — Знаешь, я могу и привыкнуть, — замечает Антон, когда с него стягивают шорты. — И разучусь сам… — Разучишься сам раздеваться? — ухмыляется Арс, стягивая трусы вслед за шортами. — Всё возможно. — Залезай, — встаёт в полный рост, кивая на полную ванну. Антон выгибает бровь удивлённо, но не спорит. А усевшись, тут же вновь подтягивает колени к подбородку. И Арсений тихонечко выдыхает. Когда получаешь желаемое, редко веришь своему счастью. — Арс? — М? — Арсений присаживается на корточки у бортика, чтобы заглянуть в лицо. И на секунду изнутри обжигает холодом сомнения, что продолжением будет: «Что за хуйню ты творишь?». Но вместо этого Антон лишь бьёт по воде раскрытой ладонью так, чтобы Арса обдало. И изображает мультяшный дьявольский смех. А потом тут же добавляет: — Мне захотелось, а значит, можно. Кажется, он получает от этого слишком большое удовольствие. И кажется, Арсу остаётся только смириться. — Не горячо? — спрашивает он, включая душ. — Не-а… — Наклони голову. — Арс, а у тебя была уточка в детстве? — М? — Резиновая. У меня была. Антон болтает, пока Арсений намыливает буйную головушку шампунем. Ему и правда очень хотелось смыть этот чертов лак, из-за которого кудри Шаста лежат, безусловно, прекрасно и могут выдержать четырёхчасовую съемку, но из-за которого наощупь они словно липкая солома. Сколько раз у Антона не было сил добраться до душа после съёмок Импровизации. И по приходу домой он так и отрубался на плече у Арса, а тот гладил его по волосам и думал о том, что мог бы его смыть сам. А ещё о том, как сильно его раздражают остатки тоналки от грима на чужих щеках. Так что, Арсений Сергеевич душу отводит. — А почему мы раньше не мылись вместе? — спрашивает у него Антон, когда тот чуть позже залазит в ванну и садится сзади. — Потому что ванна действительно маловата… И в смысле? Душ сто раз принимали. — Нет, — ложится ему на грудь Антон. — Мы трахались в душе или шли туда после. А это тоже можно считать за секс. Арс смеётся тихонько, стараясь не слишком трястись, чтобы не потревожить лежащего на нём Антона. — И чё мы ржём? — Ничего, Антош, просто, — обнимает за шею, шепча на ухо. — Позволь мне поинтересоваться, с чего, по-твоему, начинается секс? И самое главное, чем заканчивается? Антон хмурит брови и делает первое, что приходит на ум, а именно — прикусывает обнимающую его руку. — Дурак, ты — дурак. Чуть позже Арсений вытирает ему голову и даже лицо. Ничего не даёт сделать самостоятельно. И Антон вот вообще не против, стоит посреди ванны столбом и только краем глаза следит, как его шею, грудь и руки тщательно обтирают полотенцем, отчего распаренная кожа чуть розовеет. И, к собственному удивлению, обнаруживает, что не испытывает ни капли дискомфорта. Как будто всё так, как и должно быть. Вечное смущение сегодня, скорее всего, впервые за долгие годы взяло выходной. И внутри только теплота, будто бы кто-то растопил в его груди печку. Теплота, искристая благодарность, от которой щекотно в носу, и нежность. Это как качели. Он и раньше на них сидел. Но видимо, всё боялся раскачаться. А теперь… Чем выше он взлетает наверх, к ветке дерева, которую так и хочется коснуться кончиком кроссовка, тем сильнее подлетает обратно, так высоко, что перед глазами только утоптанный песок площадки, и сердце сжимается от восторга и страха упасть, расквасив лицо в кровь. Сейчас Арс сидит перед ним на коленях, вытирая бёдра, а потом, и сейчас Антон точно уверен, что так и будет, не даст на себя даже посмотреть без разрешения. Качели. Наверное, это всё как-то ненормально. Возможно даже, что дядюшка Фрейд забился бы в экстазе, попади ему в руки такой случай. Но Антону так похуй и только тянет рассмеяться. — Ты чего? — спрашивает Арсений, вновь поднимаясь и накидывая на плечи сияющему аки самовар Антону полотенце на плечи. — Сурьезный такой? И слегка щёлкает по носу, заставляя глупо улыбнуться. Берёт трусы со стиралки и вновь присаживается. «Так вот за чем в спальню заходил», — думает Антон. — Ногу подними… Ага, и вторую… Вот так. Лицо Арса оказывается вновь перед Антоном, которого изнутри вдруг прошибает дикое желание сделать какую-нибудь гадость, слегка напакостничать. — Зачем было на меня надевать трусы, которые сам же потом и снимешь? — ухмыляется он. И не дав ответить, слегка ведёт плечами, чего оказывается достаточно, чтобы полотенце рухнуло на пол. Арс вздыхает и чуть качает головой. — Мне захотелось, — лыбится Антон довольно, зная, что именно сейчас ему всё спустят с рук. Так и происходит. Пусть и с тяжким вздохом, но Арс молча наклоняется, чтобы поднять упавшее и закутать дурака. — Ты балуешься. — Да, а ты… — Антон смотрит в синие глазища напротив. Смотрит на мокрую чёлку, прилипшую ко лбу отдельными прядями. — Ты мокрый… И дурацкий. И вновь смеётся. — Ах, так, — Арс обхватывает за талию, прижимая к себе и почти врезается в чужие губы. — Весело тебе, да? Ща кто-то по жопе получит… И Антона прошибает. От верхнего позвонка до самого копчика. Быстрым разрядом, который оглушительным грохотом грома раздается в голове. Ух ты ж, блядь… Они это обсуждали. Но не сейчас же, не здесь, не так… Или? Может? Взволнованно сглотнув, Антон переводит глаза. Но Арсений на него уже не смотрит, а поправляет свою чёлку дурацкую, чтобы ухмыльнуться коряво не то отражению своему, не то Антону, схватить вновь за обе руки и повести за собой, прочь из духоты. Его укладывают в кровать, ложатся рядом и, кажется, совсем не думают о сказанном. Показалось. Антон не знает, что сейчас ощущается в груди сильнее: облегчение или досада. Но как следует поразмышлять об этом Арс ему не даёт. Целует его быстро, летяще, в щёки, нос, лоб и подбородок, словно специально игнорируя распахнутые для поцелуя губы. — Ну, чего хочет мой мальчик? Спать? Вот чего-чего, а спать Антону вообще не хочется. Под одеялом тепло, хорошо и мягко, но… — Тебя… Я хочу тебя, — выдыхает куда-то в самое ухо. — Ты же сказал, что хочешь со мной не трахаться или как-то так? Антон хмурится и злится. Не на Арсения, а в целом. Какого, простите, хуя фразу «я хочу тебя трахнуть» сократили до «я тебя хочу» и полностью приписали значение второй первой. Это же неправильно. Его желание Арсения безусловно включает в себя желание трахаться, но не ограничивается им. Эта глупая злость заставляет выпутаться из цепких рук и оказаться сверху, чтобы выпрямиться в полный рост, лишь бы до него не дотянулись. — А ещё я сказал, что ты сегодня снимешь с меня трусы. — Сказал, — Арс устраивается поудобнее и складывает руки под головой. — Но ты не сказал, что ты этого хочешь. — Я подразумевал, — сопит Антон, чувствуя подвох. Это деланая расслабленность не сулит ничего хорошего, ему ли не знать. Но вот куда это приведёт? — Так скажи. — Я, кхм, хочу, чтобы ты снял с меня трусы. Звучит до омерзения по-идиотски. — Чтобы что? «Вот говна кусок», — думает Антон. — Нет, мне, конечно, не трудно. Ну, а дальше — что? Ты же сказал, что не хочешь со мной трахаться… «Мстительный кусок говна», — добавляет про себя Антон. Арс же, как ни в чем не бывало, приподнимается на локтях, чтобы наклонить голову к правому плечу и продолжить. — Снять трусы — занятие меньше, чем на минуту, согласись. А дальше чего хочет мой мальчик? М? Ощущение, что где-то затаился подвох, доходит до предела, когда Арс делает эту свою очередную театральную паузу, чтобы улыбнуться лукаво и спросить: — Хочет, чтобы с него стянули трусы и надавали по жопе? Антона прошибает ровно так же, как и всего несколько минут назад в ванне. Током от мозга, по позвоночнику вниз, чтобы там расплескаться горячим возбуждением. Тут же становится жарко и ладони будто бы сами собой сжимаются в кулаки. Арс же чуть щурится, разглядывая его немигающим взглядом, цепляясь им за каждое мимолётное движение. Не дав ему ответить вслух, он делает какой-то вывод и наклоняет голову уже к левому плечу, чтобы продолжить, игнорируя немую панику Шастуна. — Но не сегодня, да? Сегодня было бы несправедливо, да? Ты же так хорошо себя вёл всю неделю… А потом легко поднимается, чтобы оказаться впритык перед растерянным Антоном, которому очень хочется обиженно протянуть: «Да давай сегодня, че нет-то?» Обиженно, потому что его провели, заставив в первый раз поверить, что сказанное было лишь случайностью, а во второй раз и вовсе подло зашли с тыла, решив понаблюдать за реакцией. — Извини, — словно прочитав его мысли, шепчет на самое ухо Арсений, — хотелось убедиться, не удержался. Убедиться он хотел, ага. Так-то оно, может, и так, но вот то, что кайфанул в процессе, — это факт. Но обида как-то чертовски быстро улетучивается, когда его начинают целовать в шею, то сжимая бока, то гладя по спине. — Так чего хочет мой мальчик? — повторяет Арсений раз за разом после каждого поцелуя. И это вообще ни разу не помогает сосредоточиться. Антон запрокидывает голову назад, обнимает за шею, подаётся вперёд и вообще не думает. В голове лишь звонким эхом разносится: мой, мой, мой… Может, через минуту, а может, и через вечность — Антон как-то вообще потерял ощущение времени — Арс еле заметно прикусывает кожу, привлекая внимание. — Не придумал? — Я… — еле выдавливает из себя совсем уж разомлевший Антон, — не знаю… Куксится недовольно и повторяет упрямо: — Тебя… На большее его сегодня, право, не хватит. Он не хочет думать, не хочет решать, не хочет определяться. Абстрактное «тебя» — это его сегодняшний потолок. — Я хочу… Хочу, чтобы ты сам решил, что со мной сделать, — шепчет на ухо, чувствуя горячие ладони на бёдрах. — Хорошо. Но тогда тебе нужно лечь, солнце. «Солнце», «маленький» и откуда только это взялось всё? Антон послушно слезает с насиженного места, чтобы рухнуть сбоку от Арса. — Нет, не так, на живот. Ну, на живот так на живот. Антон переворачивается, раскидывая руки в стороны и утыкаясь лицом в одеяло. Арсова ладонь тут же ложится на ягодицу, отчего на секунду Антону кажется, что все-таки сегодня. Это заставляет его почти до боли прикусить губу и поджать пальцы на ногах. Но рука практически сразу оттуда исчезает, позволяя ему облегченно выдохнуть. А затем его целуют. В плечи, шею, лопатки, руки, затем вдоль позвоночника и, кажется, в каждое ребро. Целуют легко, нежно, чтобы затем гладить места поцелуев и вновь касаться губами. Млея, Антон прикрывает глаза, чувствуя, как расслабляется не только тело, но и мозг, как легко становится внутри. Улыбаясь в одеяло, он время от времени сдавленно смеётся от еле ощутимой щекотки. Заметив это, Арс совершенно намеренно проходится подушечками пальцев по бокам, вызывая уже смех полноценный. — Арс, ну прекрати… Ещё немного и он растает, и ничегошеньки от Антона Шастуна и не останется, кроме влажного пятна на кровати. От этих мыслей он улыбается ещё шире, чувствуя, как начинает сводить скулы и как изнутри душит нежностью любовь к этому придурку. Арсений между тем отвлекается от своего занятия, чтобы подсунуть пальцы под резинку трусов и глухо произнести: — Приподнимись, Антош. Одним движением стягивает столько раз упомянутые за последнее время трусы. И не успевает Антон вновь опустить зад обратно, как его правую ягодицу крепко сжимают, а левой касаются губами и затем слегка прикусывают. — Арс… Хочет он что-то сказать, но забывает напрочь, что именно, потому что в этот момент Арс проводит языком между ними. И невысказанные слова вырываются изо рта полувсхлипом-полустоном. Антон упирается лбом в матрас, сжимая изо всех сил пододеяльник, и, кажется, перестаёт дышать, давя в себе следующий, рвущийся наружу стон. От внезапно накатившего возбуждения почти кружится голова, а ноги чуть ли не сводит судорогой. Что же вы творите, Арсений Сергеевич… Арс же вынужден отвлечься, чтобы напомнить несчастному: — Расслабься. Услышав знакомый голос, Антон рвано выдыхает, отпускает прочь ткань из рук и учится дышать заново. — Хорошо… От того, что Арсений творит своим языком и губами, Антону чертовски тяжело существовать. Будто в трансе, он слегка приподнимается на локтях, чтобы сильнее выгнуться в пояснице, расставляя колени шире. Стонет, тихо, протяжно, закусывая в исступлении наволочку, и подаётся назад. Член ноюще требует, чтобы его коснулись. Но Антон сейчас не в состоянии чего-то просить. Всё его желание сосредоточено на руках Арса, которые сжимают ему зад. «Сильнее», — думает он, представляя, как пальцы до боли вопьются в кожу. И от этого желания щёки горят стыдом. И да, он сегодня ляпнул про то, что не будет с Арсом трахаться, но, во-первых, тогда он был уставшим, голодным и заёбанным, а во-вторых, это было сказано в отместку за все эти «я не буду трахаться с тобой, когда тебе скучно». Поэтому сейчас мысли о том, как его будут втрахивать в этот блядский матрас, кажутся Антону весьма привлекательными. Это был запрещённый прием, Арс… — Ещё, — тянет Антон между стонами, сам не до конца понимая, что ещё-то ему нужно. И видимо, из-за этого Арсений останавливается, обхватывает одной рукой член, а пальцем второй руки даже не входит в него, а всего лишь поглаживает, чтобы слегка надавить. Но всё это вкупе заставляет Антона резко откинуть голову назад и хрипло выдохнуть. — Блядь, да… Его переворачивают на спину и за бёдра пододвигают к самому краю кровати, чтобы там рухнуть на пол у его ног. Арсений торопится, ему не терпится получить то, что недополучил там, в этом проклятом гостиничном номере. И услышав первый, полноценный и громкий стон, он хочет ещё. Проводит языком вдоль члена, слизывает капли смазки с головки и сразу же берёт в рот, придерживая у основания, пропуская свою любимую часть «поиздеваться, пока не начнут просить». Двигая головой, внимательно следит за Антоном, который полусидит на кровати с прикрытыми глазами. Арсу нравится следить, как реагирует его лицо на каждое движение, как он в очередной раз прикусывает и без того почти бордовые губы, как не в силах себя контролировать, выстанывает восхищённо-восторженное «ебать», как слегка толкается бёдрами, когда Арс замирает у основания. Такой Антон — это блядское, совершенное нечто. — Арс… Арс… До Арсения не сразу доходит, что его, по всей видимости, так-то зовут, поэтому он реагирует только примерно на четвёртое обращение. — Что? — спрашивает он, выпуская изо рта блестящий от слюны член. — Я… — Антон почти сразу же сбивается, тяжело дыша. Арсений же вновь влезает на кровать, чтобы оказаться лицом к лицу с млеющим Антоном. — М? Хочешь что-то сказать? — спрашивает он, продолжая двигать рукой вдоль члена. — Да, — выдыхает Антон, распахивая глаза. — Я… Я хочу, чтобы ты разрешил мне кончить. Арс ухмыляется половинчато. Какая донельзя интересная формулировка. — Тогда попроси, — прижимается лбом к чужому, не сбавляя темпа. — Ты же знаешь правила. — Арс, — заглядывает в глаза, — можно мне кончить, пожалуйста? — Понравилось делать это с моего разрешения? — Блядь, да, — почти шипит недовольно. — Пожалуйста… Арсений замедляет движения рукой, тут же отмечая невысказанное возмущение, затаившееся в глазах напротив. — Я хочу слышать, как сильно ты этого хочешь, — целует коротко в губы, — я хочу слышать, как сильно мой мальчик этого хочет… Антон практически давится стоном, когда Арсений слегка нажимает подушечкой большого пальца у уздечки. — Арс, — шепчет он ему в губы, складывая брови домиком. — М? — делает пару движений рукой, чувствуя, как ему толкаются навстречу. — Арс, пожалуйста… Я… Арсений чуть ускоряется. — Разреши мне, пожалуйста… — едва проговаривает Антон через сбившееся дыхание. — Ты же сказал, что мне сегодня всё можно, ну… Пожалуйста, я не хочу сам. Арс… Не отводя взгляда, Арсений слушает и понимает, что сам может кончить лишь от этих просьб и вида глаз в густой поволоке рвущегося изнутри желания. И тут, видимо, отчаявшись, Антон решает сыграть грязно: — Пожалуйста, разреши своему мальчику кончить… Я же был послушным… Ебтвоюматьантон… И откуда вот это вот всё? Полгода назад ещё клещами нельзя было вытащить, чего хочется, а сейчас это. — Давай, — хрипло шепчет Арсений. Впившись в руку и зажмурившись, Антон кончает с глухим стоном себе на живот. Арсений чувствует, как тело под руками медленно расслабляется, а его обхватывают за шею, прижимаются и шепчут на ухо: — Спасибо.