Развивающая детская игра

Антон просыпается от короткого писка домофона. Спросонья трёт глаза, принимает вертикальное положение, крутит башкой, пытаясь себя и мир вокруг осознать. Первая же чётко сформулированная мысль заставляет резко встать с дивана. Код от домофона знает только один человек. И сейчас этот человек уже наверняка у лифтов, а значит, скоро поднимется. Антон чертыхается под нос. И как только уснуть умудрился? Возвращаясь домой, он был уверен, что весь день проведёт в припадочном настроении укушенной в жопу белки. Так и было. Первые часа три. Антон носился по собственной квартире, места себе не находя. В определённый момент даже хотел с ноута написать Арсу, чтобы получить хоть какие-то ответы на хоть какие-то вопросы. Хотя по-настоящему его волновало только одно: когда эта графская жопа соизволит вернуться? А потом прилёг на диван и… Очевидно, уснул. За окном солнце уже начало клониться к горизонту, а значит, проспал он будь здоров. Да ну ёбаный ты в рот… Он надеялся, что успеет как-то подготовиться, выработать какую-то там тактику, чтобы придерживаться. И да, в какой-то мере он подготовился, но точно не морально. В коридоре ему приходится сжать руки в кулаки, чтобы унять дрожь. Ебать. Сам же этого хотел, балбесина. Хотел-то хотел, да. Месяцами изнывал, а после того раза, после кровати, усеянной красными обрезками, желание перетекло почти в острую необходимость. Потому что таким Арса он ещё никогда не видел. Таким до одури нежным, игривым, ласковым, властным и… Антон давится воздухом, вспоминая руку на шее, взгляд и равномерные толчки. Блядь. Вот это вот всё пьяный мозг вчера ему и подсунул, только куда более красочно и, ох, как не вовремя. Вчера он стоял пьяный с виски в руках, посреди кучи народа и надеялся, что у него прямо там не встанет. Благо, пронесло. Но вслед за этим на душе отчего-то стало тоскливо. Да-да, и немного обидно. Ему вдруг показалось, что, быть может, это была разовая акция? Что все эти Арсовы обещания так никогда в жизнь не воплотятся? Да и вообще, он опять хрен знает где, а не рядом. И вот тогда-то в голову и пришла светлая мысль сделать что-то назло. Лучше бы член в мессенджер скинул, честное слово… И Игорь, блядь, чё не остановил? Сука. Стыд вновь давит изнутри, а волнение холодными ручищами скручивает желудок. Ладно, нужно успокоиться. Антон трясёт головой, сжимает и разжимает пару раз ладони, унимая дрожь. Дышит через «квадрат». И, вроде бы, приходит в себя. Ага, и именно поэтому он чуть ли не подпрыгивает при первом треске звонка. Чёрт, кажется, сейчас Антон даже рад, что Арсений так и не взял второй комплект ключей, что мозолил глаза при каждом выходе из квартиры. Таким образом, у него есть ещё целых два шага и два оборота замка. Арс заходит в квартиру с улыбкой на лице и лёгким сердцем. Сладкое предвкушение подгоняло из офиса, гнало, едва не вынуждая нарушать какие придётся правила дорожного движения. Но стоит ему посмотреть на подозрительно притихшего Антона, как вполне себе радостное настроение ощутимо подгаживается. Одного взгляда Арсению хватает, чтобы понять: перетомил. Сравнение глупое, конечно. Шастун же не еда, право. Но по-другому и не скажешь. Вообще, Арсений собирался провести в офисе часа два-три от силы, но сначала заболтался, потом его обедом угостить решили, а после обеда он уселся на диван, планируя чутка поиздеваться над Стасом профилактики для и… уснул. А его никто и не трогал, пока сам не очухался. Бессонная ночь дала о себе знать. Бессонная она была потому, что в кои-то веки Арсений добирался до Москвы не поездом или самолётом, а на машине. Схватил ключи он примерно в тот же момент, когда ему написал Матвиенко, кинул взгляд сначала на ничего не понимающего Зохана, потом на недопитый и хорошо, что первый, бокал вина и решил, что после пережитого боги должны оказаться на его стороне, отведя гаишников. Тем не менее, Захарьин успел-таки сказать ему, что тот идиот и не стоит так переживать из-за всяких малолеток Воронежских. Антон был прав, как и всегда. Но Арсений был зол, а потому слушать не стал. Первые пару часов пути в ушах только и звучало: Тебя здесь нет, потому что, когда я здесь сидел, тебя здесь не было… И я записывал кружок, получается… Арс не знает, на кого он злился тогда больше. На пьяного в зюзю Антона, на придурка Джабраилова, на вежливого до омерзения Азамата или на этот голос за кадром. Это по-собачьи: шлюхи Очень хотелось найти этого кого-то и разбить ебальник. Даже учитывая то, что, скорее всего, этим кем-то был Макар, а там попробуй ещё разбить. Где-то в Тверской области пришлось остановиться на заправке. И там, стоя в ещё не до конца погасших сумерках со стаканчиком кофе в руках и читая сообщения от Щербакова, он вдруг расхохотался, наверняка жутко испугав единственную служащую этой самой заправки. Он смеялся до боли в животе. Над собой, взрослым мужиком, помчавшимся в стиле Отелло разбираться с любовником, над Антоном, в котором внезапно проснулась неизвестно откуда взявшаяся пятнадцатилетняя школьница с вписки, над охуевшим Бебуром и над Щербаковым, который, кажется, вполне серьёзно предлагал устроить Джабраилову тёмную. Смех распирал его изнутри, и он не мог остановиться, хохоча где-то посреди, как тогда ему казалось, безграничного нигде. Из ниоткуда в никуда. Идиоты. Какие же они идиоты. Все. Но они с Антоном больше всех, конечно. После этой короткой истерики гнев ушёл, а на смену ничего не пришло. И Арс решил, что раз Антону настолько приспичило, то хули нам молодым, да? Но ситуация, в целом, анекдотическая, конечно. Две вещи, правда, его не отпускали до самой Москвы. Первая — это то, что, благодаря Игорю вся эта ситуация утекла в сеть, а вторая заключалась в диком желании запихнуть этому самому Игорю ноги, на которых так комфортно устроилась чья-то тощая задница, прямо в жопу, наплевав на законы человеческой анатомии и природы. Тебя здесь нет… Его действительно там не было. А жаль. Так что, да, после таких-то переживаний неудивительно, что его вырубило к чертям. Но вот Антон на нервяках его вообще не устраивает. — Ты спал? — проявляет чудеса наблюдательности Арсений, едва переступив порог. — Ага. — Это хорошо. Судя по твоим сообщениям, ты вчера лёг где-то в районе пяти утра… Ну, что ж. Они оба выспались. Это не может не радовать… — На, — протягивает телефон. — Подглядел уведомления, сообщений от списка экстренных контактов не было, звонков тоже… Но, может, что-то другое важное. Антон телефон принимает, но даже не рыпается, чтобы разблокировать. Плевать. Даже если там десять пропущенных от Вячеслава Дусмухаметова, плевать. Сейчас так похуй, вообще. Как там сказал Арс? Тазобедренный нерв воспалился? Похуй, скажет, что у него жопа отвалилась. Ему сейчас одного хочется, чтобы к нему прикоснулись, но не из каких-то там похотливых желаний, а просто, чтобы убедиться. Только вот в чём? Наверное, в том, что его всё ещё любят, даже такого бестолкового. Потому что именно сейчас, в этот самый момент, Антон без понятия, что ему делать и говорить или не делать и не говорить. С чего вообще начать? И должен ли он что-то начинать? Или оно само начнётся? — Ты нервничаешь, — подходит Арс ближе. Ещё один, блядь, Шерлок доморощенный. А разве не за этим он Антона сюда отправил? Чтобы он тут как следует промариновался в собственных эмоциях? Нет? Вот и чего удивляться тогда. — Ты слишком нервничаешь, — словно прочитав мысли, Арсений кладёт руку на щеку, заставляя чуть наклонить голову. Но Антону хочется больше, пусть обнимет. И он прижимает робко, всем телом сразу. — Между прочим, Стас даже не бухтел… Серьёзно, Арс? Про Стаса решил рассказать. Это же, ебать, как важно сейчас. — И с Иркой я-таки пересёкся, просидел у неё в офисе часа полтора. Меня девочки каким-то вкусным ликёром угостили, про материал новый рассказали, звали на съёмки… Антон сглатывает нервно и косится исподлобья. Вот ему сейчас эта информация зачем? — Пообедал с Минскими. Клятвенно заверил Серёжу, что мы больше не будем почём зря на них срываться, и ещё раз извинился. Кажется, меня поняли. А потом отыскал Кирилла и достал его с вопросами, когда новый влог. — Мы же его не снимали, Арс. — Я знаю, но было весело, — улыбается широко и приобнимает за талию. — В общем, считаю, что полноценно тебя подменял сегодня. Ты мне должен… И Антон не может не улыбнуться в ответ. О да, именно этим он целыми днями в офисе и занимается, конечно. Распивает ликёры с женским стендапом, жрёт с Минскими и бесит Кирилла. Именно так. — Небось и Зинченко от тебя досталось? — Нет, времени не хватило. Я же тебе расписал. Весь день до минуты в делах провёл… Антон смотрит на него в ответ, на эту морду невозможную, довольную и отпускает, немного, но отпускает. — Ну, чего ты? — шепчет почему-то Арс и ведёт рукой по волосам. — Что такое? — Я… — запинается Антон ещё на первом слове. — Мне нужна штука… Арсений славливается сразу же, отстраняется, улыбнувшись коротко, и берёт за руки, чтобы повести за собой. В комнате же усаживается на диван, рук чужих не отпуская. Быстро прижимает их к губам, а затем глазами приглашает. Садись, мол. Тут у Антона происходит некоторый мысленный затуп. Он, может, и рад на колени плюхнуться, но ассоциация с сим действием после вчерашнего самая дерьмовая. Поэтому он усаживается рядом, но тут же поворачивается, чтобы перебросить обе ноги через чужие коленки, обнять за шею обеими руками и прижаться носом к волосам. Арсений хмыкает громко, звонко и красноречиво так, почти с наслаждением. Ясное дело, сразу понял, к чему этот странный манёвр был. Но Антону плевать. Он прижимается сильнее и замирает. — Мой мальчик нервничает, — не спрашивает, утверждает. — Да, — шепчет еле слышно, в себя. — Ну и зачем? — гладит рукой по голове, волосы за ухо заправляя. — Ты же этого всё ещё хочешь? — Хочу… Просто, — Антон зажмуривается крепко, слова, как обычно, не идут сразу. — Просто мне кажется, что я тебя заставляю. Арс в ответ тихо и коротко смеётся. Берёт одну руку за запястье и вновь прижимает к губам. — Как ты думаешь, о чём я думал, когда сюда ехал? И под «сюда» я подразумеваю Москву. Ещё вчера. Целует каждый палец в отдельности. — О чём? — Да так, о разном, — издевается. — Например, как кому-то ноги в жопу запихать… — Это было бы затруднительно. — Да, но я упёртый. — Тебя за такое посодют. — Посодют, да, — медленно целует прямо в центр ладони. И от касания губ тепло разливается по руке до самого локтя. — А ещё я думал о тебе. Но мы, Антош, никуда не торопимся. Я на завтра точно тут. Так что… Антон тут же протестующе качает головой. Никаких больше отсрочек. Хватит. Они тут вообще-то не молодеют. — Нет. Я хочу сейчас. Просто… — вновь сглатывает нервно. — Скажи, что ты на меня не злишься. — Я же уже говорил. — Ещё раз скажи. — Я. На. Тебя. Не злюсь, — проговаривает каждое слово по отдельности прямо на ухо. — Но это не значит, что я не буду тебе это припоминать до конца дней. — Я и не сомневался, — смеётся Антон, но верит. — Теперь ты мне скажи, чего хочешь, я хочу это услышать. И Антону в кои-то веки просто, слова сами вылетают. — Я хочу, чтобы ты меня наказал. Арс не то чертыхается, не то просто шипит в ответ. И Антон самодовольно улыбается, понимая, что тот сейчас чувствует примерно то же самое, что и он сам. Ещё не тяжелое, почти неощутимое и слегка тянущее возбуждение. — Ещё раз… И сядь уже на меня, а то мои коленки чувствуют себя уязвлёнными. Антон смеется, но тут же отпускает из объятий. Раз уж графские ножки требуют внимания, то кто он такой, чтобы оставить их без оного. Он уже готовится усесться, перекинуть ногу, когда видит, как Арс отрицательно качает головой. — Не-а, ко мне спиной. Засранец, какой… Мстительный. Но Антон так-то сам виноват, поэтому делать нечего, разворачивается. Его тут же обхватывают за талию и прижимают крепче, а вторую руку кладут на бедро и сжимают чуть повыше колена. — Ещё раз, — прижимается губами к шее, ведёт языком, заставляя откинуть голову назад. — Я хочу, чтобы мой мальчик сказал, за что его нужно наказать. Вслух… Антон растекается, прижимаясь всем телом, и закрывает глаза. Как же хорошо… И жарко. До какого-то одурения прекрасно. — Я хочу, — дыхание сбивается, когда Арсений прикусывает мочку уха. — М? — Я хочу, чтобы ты меня наказал, потому что… Я, — рука медленно двигается по внутренней стороне бедра вдоль шорт, а вслед за этим движением те самые отголоски возбуждения, становятся ярче, острее, разливаются по телу. — Я не должен был тебя провоцировать. — Действительно, не должен был. Руки с тела пропадают в одно мгновение, вызвав в Антоне полный недовольства скулёж. — А теперь вставай, мне надо в душ. — Арс… — Давай, веселье кончилось, поднимай чресла. — Чресла, — ворчит Антон себе под нос, покорно вставая. Арсений поднимается вслед за ним и встаёт рядом, хватает за подбородок и произносит этим своим голосом, в лицо заглядывая: — Иди, я быстро. А у Антона ноги натурально подкашиваются. «Началось», — думает он и кивает. *** В спальне Антон мечется из угла в угол пару минут, а потом замирает лицом к кровати, не представляя, куда себя деть. Складывает руки на груди, запрокидывает голову и, еле шевеля губами, матерится. Ему так проще. Высказать потолку все эти «блядь», «ебать» и «охуеть», а ещё заткнуть противный до омерзений, но, благо, тихий голосок сомнения. Затем тихо и медленно выдыхает. Привычным жестом вытирает руки о штанины. Изнутри потряхивает. Он всё ещё ощущает на себе Арсовы руки, на талии и бедре и оттого предстоящее воспринимается ещё острее. Чувств так много. И каждое из них — простое по своему существу, но вместе, это просто что-то с чем-то. Описать невозможно. Время тянется. Тянется, словно внезапно он застрял в странной точке пространства, которое подвластно каким-то совсем другим законам физики. А потом это время и вовсе вытворяет странную штуку, ибо — он может поклясться — перед тем, как Арс открывает дверь, прошло не одно столетие, но как только она открылась, Антону кажется, что он и сам только вошёл, буквально секунду назад. Кажется, ему никогда не узнать, сколько именно Арсений провёл в душе. — На колени, — доносится из-за спины. Вот так просто. Все мысли из головы тут же выметает какое-то обжигающее цунами, оставляя после себя звонкую пустоту. На секунду Антону кажется, что он и вовсе перестал существовать. Он быстро опускается вниз, даже слишком быстро. Но боль в коленках почти не чувствует, она где-то там, периферии сознания. И тут же опускает голову. Он знает правила. Сам ведь помогал выдумывать. Воспоминания об этом мягко касаются полой изнутри башки. Тогда, на кухне, ему казалось, что они двое мальчишек во дворе, которые отделились от остальных ребят, чтобы придумать по-настоящему крутую игру только на них двоих. Спрятались ото всех под кустами сирени и сидят, выдумывают. И этот процесс чуть ли не лучше самой игры. Выдумывать, сочинять, перебивая друг друга, и захлёбываться от восторга. Только вот они ни черта не дети, взрослые мужики. И это всё так-то очень даже серьёзно. А сейчас — особенно. Так что Антон знает правила, а ещё знает, что их разделяет три шага, поэтому зажмуривается и начинает считать. Раз. Становится удивительно спокойно. Хотя, наверное, это не совсем верное слово. Становится правильно. Да, так лучше. Пусть и под правильно подразумевается «стоять на коленях посреди собственной спальни в ожидании наказания». Потому что в этой формулировке нет и доли того, что на самом деле тут происходит. Волнение ушло, беспокойства и сомнений тоже не осталось. Только едва ощутимый трепет в сердце. Два. Во рту становится невыносимо сухо, а телу жарко. Низ живота скручивает от предвкушения, а вдоль позвоночника будто бы натягивается тонкая леска. А в ушах кровь стучит размеренным звуком гонга. Господи блядь, три шага. Сколько это может занять времени? Две секунды? Почему тогда так невыносимо и мучительно долго? Он там перекурить остановился на полпути? Три. Рука тёплым прикосновением ложится на затылок, заставляя широко раскрыть глаза. Антона будто бы стокилограммовой бетонной плитой сверху придавливает. Выдыхая рвано, он замирает. — Хорошо, — произносит Арсений откуда-то сверху. Голос чуть срывается на третьем слоге, обращаясь хриплым выдохом. И от этого у Антона на лице появляется еле заметная ухмылка. «Волнуется, — думает он, — а сейчас, наверняка, наклонил голову к правому плечу». Но злорадствовать не выходит, потому что Арсений вновь заговаривает: — А сейчас я хочу, чтобы мой мальчик вспомнил, чего именно ему не следует делать. Мой мальчик. А ведь когда-то это обращение не отзывалось жарким возбуждением, не заставляло поджимать губы и переминаться, чувствуя, как член встаёт только от двух блядских слов. — Мне, — медленно произносит Антон, словно удивляясь тому факту, что вообще способен говорить. — Мне нельзя на тебя смотреть… — Так… Пальцы еле уловимо, почти невесомо гладят волосы в жесте одобрения. — Нельзя к тебе прикасаться… Это игра. А у игры есть правила. И Антон, честное слово, знает их наизусть. Только вот язык отчего-то плохо слушается. — Хорошо, что ещё? — И нельзя трогать себя. И нужно спрашивать разрешения. — Славно, — говорит Арсений и цепляет пальцами висящую ширмой чёлку, чтобы — хоть наверняка понимает, что это бесполезно — заправить её за ухо. — Готов? Антон согласно кивает. Уже как несколько месяцев готов, если честно. И прикусывает нижнюю губу, даже внутреннее бахвальство кажется сейчас излишним. Слишком уж всё стало серьёзным и до ужаса реальным. — Ну уж нет, словами, Антон, словами. Когда я спрашиваю, я хочу слышать ответ. Эта формулировка вкупе с этим голосом коротким и горячим ударом пробивает куда-то прямо в переносицу и скатывается шариком в грудь. Блядство. Они ведь ещё ничего не сделали толком. Арс так и вовсе постоял, поговорил, по большому счету. А Антона скоро придётся по частям собирать, если он, конечно, не растечётся лужицей. — Да, готов. И почему у него всегда голос меняется? Причём как-то вообще непроизвольно. Это вообще не его. Он так не говорит. Конечно, до метаморфоз Арсения ему ещё далеко. Но каждый раз это приводит в лёгкое замешательство. За этим замешательством он не заметил, как рука с его головы исчезла. — Раз так, то стой смирно. И Арсений исчезает вслед за ней. Антон больше не видит его ног перед глазами, не чувствует руку на затылке. От образовавшейся вокруг пустоты хочется поёжиться, как на морозе, но он поднимает голову, зная, что перед ним сейчас только кровать. Но ещё он знает, вернее, чувствует спиной и задницей, что на него смотрят, не отрываясь, за каждое движение взглядом цепляются. И от этого внутри что-то сжимается. — Как ты хочешь, чтобы я тебя наказывал? — шепчет Арс, почти не двигая губами, потому что эти самые губы сейчас очерчивает пальцем Антон. Просто так. От делать нечего. А тут такие прекрасные губы… — Я хочу… я… Уже зная ответ, он прикрывает глаза на секунду, выдыхает и открывает вновь, чтобы оттянуть нижнюю губу. — Я хочу, чтобы ты запрещал мне к себе прикасаться. — И всё? — улыбается хитро, как и всегда. — И всё. Потому что это почти невыносимо, когда ты рядом. И вообще непросто, между прочим. Это диалог у них состоялся много месяцев назад. И уже потом желание Антона обросло подробностями, нюансами, деталями. Но тогда Арс не стал задавать каверзные вопросы «почему» или «зачем тебе это». Он, как и Антон, прекрасно помнил тот вечер в гостиничном номере, когда одна неудачная (или удачная, это как посмотреть) шутка привела к тому, что Антона трясло от возбуждения у него в руках. — Мне можно на тебя посмотреть? — Нет. Антон дрочил на это воспоминание такое количество раз, что оно стало почти ненастоящим, слишком вовлеченным в поток фантазий, нереальным. И сейчас, как и тогда, он задыхается от невозможности повернуться, двинуться, посмотреть. Это сводит с ума, заставляет дышать неровно, то вообще забывая это делать, то захлёбываясь воздухом. Он себя не помнит, каждая мышца в теле ноет от дикого желания прикосновения. Члену в шортах неудобно, тесно. А самому Антону до охуевания жарко. Хотя он сам ещё пару часов назад выставил температуру в комнате на прекрасные двадцать три по Цельсию. Не должно быть так. Нет. Не должно так вести от неприкосновений. Это же как-то ненормально, как-то чертовски неправильно. В каком месте его мозг так сломался, что реагирует на отсутствие касания почти так же, как на саму ласку? Что с ним не так? Кровь стучит в ушах оглушительно громко, и с каждым толчком сердце разгоняет по телу новую волну возбуждения, которое возрастает по спирали, делаясь почти необъятным. Голову сковывает невероятным желанием хоть чуть-чуть, самую малость, но унять это самое возбуждение. И Антон тонет. Погрузившись в марево из ощущений, он зависает в нём, пропадает, ощущая, как воздух вокруг становится до ужаса густым, вязким. Ебать… Вновь облизнув губы, он медленно сжимает и разжимает кулаки, стараясь угомонить рвущийся изнутри порыв коснуться перевозбуждённого члена, и выдыхает, лишь бы убедиться в том, что всё ещё способен дышать в принципе. Невыносимо находиться так близко и не… Всё это невыносимо. И потому так охуенно хорошо. И тот факт, что он по-прежнему не может ничего сделать только лишь потому, что ему так сказали, сводит с ума. Видит Бог, его бы в половину так не крыло будь он просто связанным. А сейчас он только по одному велению не может двинуться, не может опуститься задницей на пятки, чтобы хотя бы потереться членом о бедро, не может, зная, что за ним наблюдают. Пальцы сами находят швы на шортах ровно так же, как тогда. Сжать их, чтобы не… Чтобы стало чуть легче удерживать себя от чего-то другого. Он не может трогать себя, но про одежду разговора не было. Поэтому Антон сжимает ткань изо всех сил, натягивая ее лишь бы почувствовать хоть лёгкое трение… — Что ты там делаешь? — голос у Арса непривычно хриплый. — Я… — Антон так и замирает с зажатой тканью в пальцах. — Я сказал: стой смирно. — Арс… Антон силится что-то сказать, о чём-то попросить, но слова не идут. Как можно говорить, если не можешь думать? — Я и забыл, — чёрт, голос так близко, доносится откуда-то сверху, — что мне нужно стоять здесь, чтобы ты не отвлекался, да? Антон вновь пытается что-то сказать, но язык не слушается. Арс слишком близко. И одновременно недостаточно. Чёрт-чёрт-чёрт… — Отвечай. И он цепляется за голос, чтобы совсем не потонуть в собственной похоти, подбирается, собираясь с силами. — Арс, я… — Солнце моё, — Арс наклоняется так близко, что «моё» вместе с дыханием обжигает Антону ухо. — Я не знаю, что ты собирался делать. Но я сказал стоять смирно. Сказал же? — Да. — Так стой смирно. — Арс, пожалуйста, я не… — Нет, Антон, не-а, мы ещё не закончили, — шепчет, почти касаясь губами тонкой кожи кончика уха. — Отпусти шорты и подними руки перед собой, ладонями вверх так, чтобы я их видел. — Арс, — вновь повторяет Антон, сам не зная, о чём хочет попросить. Но руки поднимает. Раскрытыми ладонями, на уровень груди и чуть сгибает в локтях. — Чудно. — Пожа… — Хм, — перебивают его коротким смешком. — Знаешь, мне так нравится, когда ты о чём-то меня просишь, — шепчет Арс уже на другое ухо. — Особенно, когда ты делаешь это так. Стоя на коленях, с вытянутыми руками, такой покорный и вежливый… Но мне вот интересно, вчера, перед тем, как усесться к Джабраилову на коленки, ты был таким же вежливым? М? И отстраняется тут же. Антона током пробивает от макушки до самых пяток. Перетряхивает всем телом, выбивая дух. В немом порыве он, словно рыба, открывает и закрывает рот. — Так что стой. И Антон слушается. Только наклоняет голову вперёд, зная, что без этого не сможет не думать о том, как легко сейчас можно коснуться макушкой груди позади себя. Он его присутствие, как тогда, всем телом ощущает. Напоминание о том, что его вообще-то наказывают, вызывает следующую волну ощущений, от которых щеки и шея мгновенно покрываются румянцем. Это томительно-остро так, что хочется взвыть. Но стоит, почти не шевелясь и прислушиваясь к тишине за спиной. Очень скоро руки сводит от напряжения, плечи под футболкой напрягаются. А сам он покрывается испариной пота, дыша загнанно. Хочется начать скулить и просить, вымаливать разрешения, потому что возбуждение-то никуда не делось, более того завязалось в тугой узел. И внизу по-прежнему горячо и мокро. Чёлка лезет в глаза, но и так ничего не видит перед собой, только чувствует. И кажется, от этих чувств его скоро разорвёт на куски. И лишь, когда правую руку начинает нехило колотить, а сам Антон приходит к уверенности в том, что сейчас просто упадёт, Арсений мягко кладёт две ладони на плечи рядом с шеей. От этого прикосновения Антон дёргается и почти жалобно всхлипывает: — Арс… — Тихо, тихо, — шепчет он. — Это я… И ведёт ладонями вдоль плеч до локтей, чуть надавливая, позволяя опустить. А затем возвращается тем же путём, чтобы усадить задницей на пятки. Антон плюхается послушно, слегка двигает верхними конечностями, чтобы разогнать кровь. И прикусывает до боли нижнюю губу, до какого-то почти болезненного ощущения в паху чувствуя недостаточность Арсеньевских рук на себе. Арсений же кладёт руку на шею, чуть сжимает, чувствуя, как под пальцами бьётся артерия, ведёт чуть выше, под подбородок, тем самым заставляя запрокинуть голову. И Антон слушается, поднимая лицо с приоткрытым ртом и крепко зажмуренными глазами. Потому что он послушный мальчик. Во всяком случае, сейчас. Арс с каким-то странным чувством любопытства внутри рассматривает его с ног до головы. Там, за спиной, стоять отнюдь не просто. Ему так-то тоже хочется видеть, наблюдать за реакцией. А сейчас он может полюбоваться хотя бы на результат. И он смотрит, изучает, отмечает про себя, как быстро двигается чужая грудная клетка, словно Антон не стоял столбом, а, как минимум, несколько кругов вокруг дома навернул; как подрагивают опущенные веки, не скрывая Антоновского желания посмотреть; как он вновь нервно перебирает пальцами; как вздрагивает от каждого случайного движения всем телом; и как издаёт еле слышный стон, когда Арс сжимает руку чуть сильнее. И это… Восторг. В восхищении Арсений проводит медленно четырьмя пальцами вдоль челюсти, затем опускается указательным вниз, очерчивая кадык, до межключичной ямки. Антон реагирует, выгибает шею сильнее в отчаянном желании получить больше. Он сейчас весь, как оголенный нерв, делай с ним, что хочешь. Арс возвращает руку на прежнее место и кладёт большой палец на подбородок, чтобы тихо произнести: — Посмотри на меня. Антон распахивает глаза ещё до того, как Арс первое слово договаривает, и замирает, устремив взгляд наверх. И этот взгляд из-под ресниц заставляет Арсения забыть к чертям собачьим, что он вообще хотел только что сделать. Кажется, у него был какой-то план, кажется, он хотел что-то сказать. Но всё это не имеет никакого значения, когда его мальчик так смотрит. Это что-то почти нереальное. Черные зрачки в томной поволоке похоти, но за ней что-то почти вызывающее и в тоже время трогательное, даже трепетное. Он видел, что того ведёт, но даже примерно не представлял насколько. И осознание того, что это именно он с ним сделал, заставляет Арса, не выпуская подбородка, быстро встать напротив, чтобы наклониться и поцеловать в приоткрытый рот. Антон отвечает жадно, чуть привстаёт навстречу, видно желая очутиться ближе, стонет в губы. Кажется, умудряется произнести его имя. И вот эта податливость, подконтрольность — руки он ведь так и не поднимает, хоть, очевидно, хочется — вынуждает Арса на секунду задуматься: а не послать бы их план к чертям? Если сейчас Антона можно повалить на пол? Он точно не будет возражать. А там, на полу, изучить ладонями вдоль и поперёк, проверяя реакцию на каждое прикосновение, чтобы затем стянуть шорты. Даже за смазкой вставать не будет, обойдутся и так, тем более Антон очевидно к его приходу готовился. И именно последняя мысль заставляет отстраниться и не исполнить задуманное. Нет уж. Не так просто. Отстраниться, но накрыть чужой рот тремя пальцами, приглушая недовольный всхлип. Губы, раскрасневшиеся от поцелуя, под этими самыми пальцами дёргаются в немом вопросе. «Нет, попроси, сам, давай. Тебе это нужно, мне это нужно, давай», — думает Арсений, но молчит. А Антон кидает на него короткий взгляд, видно, что-то для себя уясняет и шепчет почти не слышно: — Арс… — М? — Можно мне… Кажется, говорить ему особенно трудно. Арс буквально видит, как тому сложно начать существовать, чтобы облечь желание в словесную оболочку. — Можно… пожалуйста. — Что? — Можно мне тебе отсосать? Пожалуйста… Ого, кто-то решил сразу повысить ставки. Только сейчас Арсений замечает, что тот смотрел всё это время вовсе не в лицо. Ах ты ж маленький извращуга… Антон голодным взглядом пялится на ширинку, сжимает руки на собственных бёдрах и закусывает нижнюю губу. Вот тебя мажет, родной. — Нет. И предвосхищая очередной недовольный стон, продолжает: — Во-первых, смотри на меня, а не на мой член, когда о чём-то просишь. Во-вторых, убери руки за спину, они тебя отвлекают. И в-третьих… Арс запинается, потому что, повинуясь его же словам, Антон переводит взгляд наверх. И под этим взглядом говорить становится несколько сложнее. Такой просящий, но с упрямо нахмуренными бровями. — В-третьих, начни с этого. И я подумаю, можно ли тебе будет отсосать. И слегка надавливает подушечками пальцев. А потом чуть ли не теряет себя от неожиданности, потому что Антон выворачивается. Это ещё что за новости? Бунт на корабле? Но ни черта это не бунт… Это… Арс, и в правду, первый раз его таким видит и сейчас, кажется, впервые не может даже предположить, что творится в этой кудрявой башке, ибо Антон отстраняется, чтобы тут же широким, медленным движением провести языком по ладони, вдоль пальцев. И всё это время он неотрывно, не моргая смотрит на Арсения. И откуда это взялось? А где зажмуренные вечно глаза? Где? Но кажется, Антон решает не упускать возможность смотреть, пока ему позволяют это делать. Ничего себе. Берёт в рот сразу три пальца, но не посасывает, не смыкает губ, а вылизывает во рту. Проходится языком по каждой фаланге, между пальцев, каждому миллиметру кожи уделяет внимание. Жадно так, почти грязно. И только когда сам Арс проталкивает глубже, обхватывает губами плотно, давится, но быстро подстраивается под движения, двигает головой. И не опускает взгляда. Блядь. И Арс сдаётся первым, запрокидывает голову, возводя глаза к потолку, бесшумно шевелит губами, чувствуя, как во рту тесно, жарко, влажно и до сумасшествия приятно. Но тут же собирается. Там ему внизу персональное шоу устроили. Когда ещё такое будет? В каком-то исступлении почти грубо проталкивает пальцы глубже, почти до самого основания, наблюдая за тем, как у Антона от этого движения зрачки растекаются, а в уголках глаз формируются маленькие капельки слез. Затем почти вытаскивает, чтобы завести за щеку, оттянуть и вновь глубоко толкнуться. Антон, видно забывшись, елозит на заднице, шевелит руками за спиной и чуть постанывает, вновь обращая взгляд на Арсеньевский пах. Арс тут же почти вынимает пальцы изо рта, оставив внутри только первые фаланги, их заводит за нижние зубы и дёргает, обращая на себя внимание. — Мой мальчик всё ещё хочет мне отсосать? Говорить Антон сейчас точно не сможет, поэтому дожидается короткого кивка и тянет лицо на себя, сам подаваясь навстречу. — Только без рук. И освобождает чужой рот, мазнув напоследок мокрыми пальцами по губам. Антон же удивленно приподнимает брови. — Арс.? Задачка, действительно, не из простых, Арсений с ним полностью согласен. Самому даже интересно: справится или нет. Но лишь пожимает плечами. — Дорогу осилит идущий. Антон чуть обиженно щурится в ответ. Но помалкивает, только прижимается щекой к ноге, трётся, поднимается выше, проводит кончиком носа вдоль ширинки и вновь прижимается щекой, но на этот раз другой. Как самый настоящий кот. Арсений же не мешает, наслаждаясь видом сверху, смотрит, как тот приоткрывает рот, обхватывает слегка губами, лбом хоть и не с первого раза, но поддевает подол футболки, целует кожу под пупком, замирает нерешительно, но затем берётся зубами за пуговицу. Мучаясь с ней, фырчит недовольно, а Арсений только ухмыляется, сдерживаясь от того, чтобы не схватить за волосы, оттянуть назад и сделать всё самому. И тоже молчит, почему-то сейчас вообще не хочется ёрничать. Мальчик вообще-то старается. И в стараниях своих он безбожно, грязно очарователен. Попытки с пятой пуговица покидает петельку и свободно выскальзывает, а лицо Антона озаряет такая до одури счастливая лыба. — Умничка, чуть-чуть осталось… И вновь эти упрямо нахмуренные брови. Но язычок молнии ловит губами быстро, тянет вниз, и тут же возвращается, чтобы поцеловать уже у самой резинки трусов. Тут Арс решает-таки сжалиться, понимая, что стягивание зубами брюк может нехило так затянуться, поэтому сам их опускает до средины бедра, но трусы не трогает пока. Антон этого как будто не замечает. Увлечённый своим занятием, он целует, вылизывает и даже иногда прикусывает кожу на животе. Прикосновения отзываются негой, обращающейся томительным возбуждением. Затем переходит к выпирающим тазовым костям, приспуская на них резинку трусов. Бросает напоследок взгляд наверх и тянет уже посередине, подбородком касаясь колом стоящего члена. Арс шипит от нетерпения, глядя на это бесстыдство, и замирает, когда член тяжело ложится на Шастуновское лицо. У Антона в этот момент тоже в голове перемыкает. До сего момента он действовал больше по наитию, слабо соображая, что происходит, и что от него хотят. Пребывал в состояние какого-то дикого перевозбужденного мешка с костями, но сейчас, дорвавшись до того, чего так страстно желал, вдруг с ужасом осознаёт, что готов взорваться, разлететься на кусочки. Поджимает губы. Сосать без рук в целом неудобно, а с пересохшим ртом — так вообще задачка не из простых, поэтому подныривает вниз, касается языком у основания члена, вылизывает мошонку, берёт в рот яйца, когда до ушей долетает первый, настоящий, глубокий стон Арса. И растворяется в этом. Он не думает, просто ждёт, когда слюноотделение начнёт нормально работать, и лишь тогда ведёт языком вдоль, берёт в рот головку, обхватывает губами покрепче. А во рту пробует кончиком языка смазку и прикрывает глаза. Член у Арса почти такой охуительный, как и он сам. А на ощупь и вкус так вообще что-то запредельно прекрасное. Хотя Антон других-то и не пробовал, так что данное мнение можно считать весьма предвзятым. Погрузившись полностью в своё занятие, он сосёт не глубоко, медленно двигая головой, играет во рту языком, чувствуя, как каждое движение эхом отзывается в собственном паху. Арс же его не трогает, даёт насладиться процессом. Но тем не менее реагирует на каждое движение, вздохом, всхлипом, стоном. И только спустя некоторое время кладёт руку на затылок, направляя, но не толкаясь. И Антон двигается навстречу, берёт глубже, чувствуя, как член скользит вдоль нёба, до самого горла. Словно загипнотизированный, он мерно двигается, подчиняясь руке. Бёдра сводит от неудобной позы и нестерпимого желания. За спиной он обхватывает одну свою руку второй за запястье и сжимает крепко-крепко, стараясь хоть как-то отвлечься. Но ни черта не помогает. Это просто пиздец какой-то. — Молодец, давай, ещё… С этими словами Арс срывается и с силой толкается бёдрами вперед, заставляя взять почти полностью. Антон только чудом не давится и успевает шумно втянуть ноздрями воздух перед следующим толчком. Обычно после такого Арс вытаскивал член почти полностью и давал отдышаться несколько секунд. Но в этот раз Антон чувствует, как сильно сжимается ладонь на затылке, обхватывая голову сильнее. А вторую Арсений запускает в челку, натягивая волосы. Ебать. Когда-то, после первого отсоса, Антон нервно пошутил, что, ну вот, мол, теперь его действительно выебали в рот. Арсений в ответ только скривился, юмор не оценив. Но сейчас Антон понимает, что его за эти годы вообще ни разу в рот не ебали. Арс двигается быстро, резко, на каком-то, кажется, только интуитивном уровне не переходя грань, пока Антон как будто бы со стороны слышит собственные стоны и характерные чавкающие звуки. Руку за спиной сжимает ещё сильнее, впиваясь в кожу короткими ногтями, чтобы хоть как-то самого себя наружу вытянуть. Глаза открывает, но это бесполезно, перед глазами только какое-то смазанное ничто. Слюна с подбородка свисает, хотя, вот, ещё недавно так старался, чтобы её хватило. А внизу так горячо и мокро, что просто вешайся. И это всё… Это слишком грязно и охуенно. Антон вновь закрывает глаза, чувствует, что сейчас кончит. Понимает, что нет у него больше никаких шансов, не сдержится и натурально кончит себе в штаны. Впервые за хуй его знает сколько лет. А ведь, если не считать поцелуя, его и не касались толком. Уж Антону-то не знать, как Арс может касаться. И от этого накрывает еще сильнее. Он даже не стонет, это действительно больше похоже на скулёж. Его перетряхивает всего в короткой, но оглушительно-ослепляющей вспышке оргазма. Благо хоть зубы не сжал. И вывернув наизнанку, отпускает. Он расползается ногами в стороны, обмякая. Та рука, что была выше, пропадает, его тянут за волосы назад, заставляя на себя посмотреть. Член выскальзывает изо рта и упирается во влажные губы. — Мой мальчик кончил с моим членом во рту? Антон чувствует, как стыд разгорается в груди, удушливо сжимает горло и оседает румянцем на щеках. И еле заметно кивает, не в силах заглянуть Арсению в глаза. А тот оттуда, с высоты своего роста, хмыкает звонко и ухмыляется самодовольно, по-блядски. — Вслух. Антону стоит каких-то невероятных усилий напрячь собственный язык, чтобы толкнуться им в нёбо у верхних зубов и тихо произнести: — Да. — Да, что? — Да, я кончил. — М… Арс снова тянет назад, заставляя сильнее запрокинуть голову, дрочит себе быстрыми движениями и кончает в рот, попадая на губы. А потом отпускает. Антон наклоняется вперёд, опускает лицо, старается отдышаться и слизывает горечь с губ. Сердце колотится бешено, а голова чуть проясняется, мысли туда начинают лезть, дурацкие, неприятные какие-то. Он их думать не хочет, но и прогнать не в силах. В этот момент его берут за подбородок и крючком на поверхность вытягивают. А там — Арсений, широко улыбающийся и красивый до невозможности. — Если ты думаешь, что мы на этом закончим, то глубоко ошибаешься. Это был первый акт. И целует, не дав ответить.