Развивающая детская игра

Арсений отстраняется, выпрямляется в полный рост и оглядывает творение рук своих. Размякший Антон у его ног, кажется, ещё немного, и завалится в бок. Затуманенным взглядом он скользит по комнате, но на Арса не смотрит, да и вряд ли что-то видит перед собой вообще. А сам… Румяный, взъерошенный с прилипшей ко лбу чёлкой и мокрым, приоткрытым ртом обезоруживающе прекрасен. Только Арсений всё равно чуть хмурится, наблюдает и ждёт. Антон сейчас очень легко может выскочить из правильного настроения, мозг просто переключится, и тогда продолжение придётся отложить на неопределённый срок. Но и торопить не следует, пусть хоть себя осознает. Поэтому Арсений даёт ему несколько секунд отдышаться и, лишь когда Антон фокусирует взгляд, вытирает рот тыльной стороной ладони и, возможно, начинает думать хоть сколько-то осознанно и последовательно, слегка касается одним пальцем нежной кожи под подбородком, обращая на себя внимание. Антон послушно поднимает лицо. Губы слегка дёргаются в попытке что-то произнести. Но Арс не даёт, первый заговаривает: — Что тебе нужно? Вопрос умышленно формулирует именно так. Антону сейчас конкретика не помешает, а вопрос «чего ты хочешь?» даёт слишком большой простор для фантазии, который рискует вылиться в бесконечный поток вариантов. Туда вполне может затесаться какая-нибудь глупость из разряда «жить сто лет и миллиард денег». «Нужно» отсекает лишнее, оставляя суть. Антон сдвигает брови к переносице так, словно непосильную математическую задачку решает, моргает пару раз и тихонько шепчет. — Пить. Пить хочу. Можно? Это «можно» оседает мягкой улыбкой на губах и отдаёт болезненной нежностью в груди. Арс кивает, натягивает на себя штаны с трусами. Не ходить же по комнате с членом наголо. Затем оглядывается по сторонам. Он знает, тут точно где-то стоит бутылка. Антон предусмотрительный. И точно. Она находится буквально в полуметре от них. Берёт её, возвращается, открывает и приподнимает Антону подбородок, прижимая горлышко к губам. — Только аккуратнее, ладно? Не хватало ещё, чтобы на радостях захлебнулся. Антон медленно моргает в знак согласия. Арсений наклоняет бутылку, поит, позволяя сделать несколько больших глотков, потом даёт отдышаться. — Ещё? — Ага. И вновь наклоняет, пока Антон сам слегка не отстраняется, чтобы жадно облизнуться и вновь вытереть рот. Арс же всё ещё наблюдает, но, кажется, опасениям не суждено сбыться, ибо глаза разгораются шальным и любопытным блеском, а рот искривляется в улыбке. И Арсений облегчённо выдыхает. Его мальчик пришёл в себя. — Встать сможешь? — Ага. Арс всё равно помогает, присаживаясь и давая опереться об себя. Ноги-то, небось, затекли. Но, неловко качнувшись, Антон выпрямляется в полный рост. Убирает пару прилипших прядей со лба, улыбается неловко и выдыхает, чтобы затем выжидающе посмотреть. Мол, ну и что теперь? Арсений встаёт на носочки и прижимается губами к несуразной, искривлённой улыбке. И так и остаётся стоять, потому что Антон в очередной раз забывает наклонить голову. Но на поцелуй отвечает, подаётся вперёд, рук не поднимая, потому что по-прежнему играет по правилам. И отмечая это, Арс улыбается в ответ, не прерывая поцелуя. Ему тоже нужна была минутка. Только он об этом опять забыл. Забыл, что они так-то следуют друг за другом, вторят действиям и потребностям, отражаясь друг в друге. Поэтому, если Антону нужен перерыв, то скорее всего Арсений либо уже в нём нуждается, либо скоро начнёт. Забавно, учитывая, что, казалось бы, хотят разного, чувствуют, может, и одно, но от разных вещей. Опустившись на пятки, хватается за полы чужой футболки. — Руки подними. И стягивает через голову, метким броском откидывает на кресло, ведёт пальцами по ключицам, затем ладонями вдоль груди, живота, чтобы с боков перепрыгнуть на запястья и подняться до плеч, наблюдая, как вслед за касаниями разбегаются мурашки. — Щекотно. Арс не отвечает, ухмыляется и целует гусиную кожу. Щекотка для Шастуна — странный предмет. То он её чувствует, то — нет. Затем медленно опускается на колени, одним движением стягивает и трусы, и шорты, отмечая, как Антон стыдливо отводит глаза. А Арс думает, что, наверное, впервые в жизни рад тому факту, что в его присутствии кто-то кончил, даже не сняв штаны. Он бы вылизал, да не к спеху. Поэтому лишь ведёт ладонями вдоль бёдер, ниже, пока взглядом не цепляется за колени. «Идиот», — проносится у него в башке. Он не знает, кому было бы лучше адресовать сей месседж. Антону, который, напялив шорты, решил усесться голыми коленками на ковролин или самому себе за то, что не доглядел. Хотя, по правде сказать, зайдя в комнату, Арс вообще мало, о чём думал, как-то не до того было. А стоило. Это вам, конечно, не советский ковёр, который, по ощущениям, мог кожу содрать. Но коленки расцвели красным, а правая и вовсе поблескивает сукровицей. Неприятно, небось. Арсений недовольно выдыхает, но язык прикусывает — разберутся с этим потом. Лишь проводит большими пальцами вокруг, оставляя быстрый поцелуй на пару сантиметров выше, и поднимается, чтобы развернувшись, стянуть с кровати покрывало, отодвинуть одеяло, которое явно только мешаться будет, и пропустить Антона вперёд. — Ложись. Антон не ложится, а, скорее, падает на кровать лицом вниз, подгребает под себя сразу две подушки, одну крепко обнимает и прижимается щекой, закрывая глаза. Внутри него звонко и пусто, но хорошо так, спокойно, радостно. Ему совсем-совсем не хочется шевелиться, но ещё больше не хочется что-то решать. Пусть Арс делает с ним, что душе угодно. Он сейчас больше кусок пластилина, чем человек. Так что ваяйте, Арсений Сергеевич. Можно ежа, а можно и грибочек. От этих глупых мыслей становится смешно. И почему пластилин? Мог ведь себя хотя бы с глиной сравнить. Она и наощупь приятнее и более практична. Из неё можно, конечно, тоже грибочек, а можно и кувшин. Антон хихикает сдавленно, когда чувствует, как к нему жмутся с другого бока. Причём, очевидно, от одежды Арс успел избавиться. И когда только? Но от ощущения голой кожи смех застревает где-то в районе миндалин. Пусть, действительно, делает, что хочет, только трогает, касается. Везде. Арс же проводит пальцем вдоль позвоночника вниз, до самого копчика, пуская очередную волну мурашек. Потом резко хватает за бок, впиваясь пальцами в рёбра, пододвигает ближе, запрокидывает ногу поверх чужого бедра, прижимается сильнее. И целует куда-то в шею, плечи, уши, одной рукой гладит, ласкает, а второй находит ближайшую к нему Антоновскую руку, подлезает под раскрытую ладонь и водит под ней пальцами, будто бы играет. И это отзывается какими-то странными, волнующими ощущениями во всём теле. Его будто щекочут изнутри. И это всё смешивается с тем, как его кусают, сжимают, мнут под собой. Антон слышит, как дыхание сзади учащается, ощущает, как движения становятся жестче, беспорядочнее, сильнее. А сам обхватывает губами ткань наволочки, издаёт еле слышно жалобный полустон и растворяется в ощущениях. Тело потихоньку начинает оживать, реагировать, чувствовать острее. Его вновь захлёстывает возродившимся возбуждением. Первый раз Арс проскальзывает ладонью по ягодице, будто погодя, второй раз слегка сжимает, но сразу же убирает. А Антону хочется в этот момент взвыть от негодования. Положи. Блядь. Обратно. Но молчит, а щёки у него горят так, что впору озаботиться тем, не прожжёт ли он ими постельное белье. Хочется выгнуться, подставиться, но Антон не двигается, замирает в каком-то тягостном ожидании. Они это обсуждали, да. Но не так, как всё остальное. Арс заговорил первым, спросил, а Антон вовсе не удивился. И не потому что это было очевидным и банальным донельзя, а потому что Арс же его знает. Знает, как тот реагирует на короткие, обрывистые шлепки, поэтому вполне закономерно, да. Потому и спросил. А Антон ответил, мол, да, не против, можно. Но не сказал, что этого хочет. Арс же расспрашивать не стал и до того момента в ванне, они вообще эту тему не поднимали. Да и тогда, это вряд ли можно было назвать обсуждением. Скорее, Арсению было остро необходимо убедиться, что он прав. И он, блядь, прав. От одной мысли об этом у Антона перехватывает дух. Она заставляет подтянуть живот и вцепиться хоть во что-нибудь руками, лишь бы окончательно не слететь с катушек. Поэтому, когда ладонь оказывается на заднице в третий раз, он сжимает обеими простынь, поджимает пальцы на ногах, чувствуя, как в горле застревает комок невысказанного желания. «Давай, давай, давай, ну же», — пульсирует в голове. Но Арс рукой не двигает. Ладонь так и покоится на месте. Большая, горячая, охуенная. А Антону кажется, что он жопой может ему будущее предсказать, прочувствовав и линию жизни, и ума. И он знает правила. Нужно попросить. Только это какой-то последний финальный рубеж. Антон может просить себя наказывать, может позволять Арсению решать, когда ему сидеть в телефоне, когда дрочить и когда кончать, может умолять себя выебать и выпрашивать разрешения, чтобы посмотреть, почти не испытывая стыда. Вернее, стыд стал каким-то ручным, подконтрольным, лишь подпитывающим возбуждение. Стыд же от мысли, чтобы попросить о том, чего так сильно хочется конкретно сейчас, сковывает стальным обручем грудь, прожигает изнутри. Этот стыд — раскалённая печная задвижка. И Антон задыхается от жара, утыкается лицом в подушку, желая просочиться в нее целиком, лишь бы спрятаться от этого удушливого желания. А ещё он знает, что если он не скажет ничего в следующие пару секунд, то Арс ничего делать не станет, уберёт руку, как ни в чем не бывало. Может, чутка расстроится, но обиду не затаит, а вот Антон завтра или послезавтра, а может, через неделю или месяц вспомнит об этом с членом в руке и будет представлять себе картины «а что, если…». Блядь. И так и происходит, ладонь скользит медленно выше, вновь к спине, а из Антона против воли вырывается полный негодования и злости стон. Хорошо, хоть подушка глушит. Арс на и это вовсе никак не реагирует. Целует в шею, проводит языком и прикусывает слегка за ухо, чтобы самодовольно прошептать: — Хочешь же, да? Я знаю, что хочешь. Так скажи. В этот момент внутри себя Антон издаёт оглушительный вой. Он и позабыл, что помимо властного Попова, который может выебать его в рот, есть ещё и злобная сука Попов. Злобная, восхитительная, невыносимая, сводящая с ума сука. — Ну, может, и не хочешь. Как знаешь. Нет, это уже не сука, это почти мразь. Антону хочется забиться в истерике, начать барабанить руками и ногами по кровати и орать, канючить. Это же, блядь, несправедливо. Что ж ты за человек такой, Арсений? Так нельзя. Человек такой или сякой отстраняется, ведёт опять одним пальцем по позвоночнику, но в этот раз скользит ниже и вырисовывает им какой-то узор в задумчивости. А может, блядь, расписаться решил. Злость своим напором каким-то образом умудряется вытеснить из Антона стыд. Он этого просто так не оставит. Нельзя так издеваться, это не по-человечески. Это… почти пытка. Поэтому кое-как приподнявшись на локтях, чтобы точно быть услышанным, он облизывает пересохшие губы и хрипло проговаривает. — Хочу. — М? Сука. — Я хочу. — Чего? Где ж таких на свет-то производят? — Выпори меня уже. — Хм, — продолжает водить пальцем. — Как-то неубедительно. А затем сжимает рукой сильно, до боли, заставляя Антона вздрогнуть всем телом и вновь рухнуть лицом вниз. — В начале ты был вежливее. Я напомню, — приподнимает, чтобы вторую руку запустить в волосы, сжать и приподнять как какого-то кота. — Если хочешь чего-то, попроси. Вежливо. Сука. Антон дышит загнано, чувствуя, как натягивается скальп. И если злости, возбуждения, стыда и так было многовато для него одного, то сейчас его и вовсе разрывает изнутри. Такого Арса хочется до дрожи в пальцах, до искр перед глазами. И он сдаётся. — Выпори меня, пожалуйста. Руки с головы и задницы пропадают одновременно. Да и сам Арсений пропадает, видно, решив сменить расположение собственного тела в пространстве. Так сказать, поближе к фронту работ. Первый шлепок, наверное, оглушает их обоих. В тишине комнаты он звучит особенно громко. Кожу обжигает, но Антон это едва чувствует. У него, по ощущениям, что-то взрывается внутри, разлетается на миллиарды галактик. И он растекается по кровати, сжимая ебучую простынь. Себя не помня, он одними губами повторяет скороговоркой: ещёещёещёещё. За первым следует второй, третий и далее. Антон не считает. Его с головой накрывает удивительное спокойствие, вслед за каждым шлепком мышцы расслабляются, превращая его в бесформенное, полное возбуждения, желе. Дышать становится удивительно легко. А все те эмоции, что недавно разрывали изнутри, пропадают напрочь. Остаётся лишь томное желание и наслаждение. Как же хорошо. Он чуть слышно стонет, выгибаясь навстречу. Его тут же подхватывают под живот, приподнимают и суют подушку. А затем продолжают. Снова и снова. То быстро и хлёстко, не давая времени передохнуть, то с оттяжкой так, чтобы затем обеими руками, горячими ладонями, погладить, смять, дать отдышаться. Антон расставляет ноги шире, упирается лбом и рвано дышит. Ему жарко, душно и просто потрясающе, если честно. Каждый шлепок волнами растекается по телу и отражается мучительным возбуждением в паху. Хочется выгнуться сильнее, подставить всего себя под эти руки, которые то гладят, мнут, то вновь бьют, хорошенечко так, с душой, можно сказать. — Нравится? — спрашивает, заводя одну руку ниже, обхватывая ею яйца и слегка оттягивая. Антон давится воздухом, прикусывает губу, но каким-то чудом отвечает: — Да, ещё, пожалуйста, ещё. — Посмотри на меня. Кое-как Антон оборачивается, чтобы прижаться щекой к простыне и взглянуть из-за плеча. Взгляд не желает фокусироваться, и лишь проморгавшись, он видит позади себя Арса. Тот стоит на коленях чуть сбоку и внимательно наблюдает, нахмурившись. Одной рукой он, едва касаясь, поглаживает разгоряченную кожу. И от этих недокасаний у Антона натурально подрагивают ноги. А второй водит вдоль собственного члена, медленно, почти лениво. Это и дрочкой не назовёшь. От открывшейся взору картины Антон давится восхищением. Ебать, красивый. Эта мысль приходит в голову ровно в тот момент, когда Арс, без всякого предупреждения, бьёт ещё раз. Зажмурившись, Антон вскрикивает. Больше от неожиданности, чем от боли, но этот однозначно отличался от тех, предыдущих. Антон закусывает губу, стонет гортанно, не сдерживаясь. Блядь, ещё, пожалуйста, ещё. Он не успевает понять, произнёс ли он это вслух или очень громко подумал, потому что следующий шлепок выбивает из головы остатки мыслительной деятельности напрочь и заставляет широко раскрыть глаза, чтобы выпасть нахуй из реальности, встретившись с Арсением глазами. Этот взгляд Антону слишком хорошо знаком. Обычно так на него смотрели перед самым оргазмом, когда Арсений разгонялся и переставал контролировать себя. От этого взгляда хочется сжаться, спрятаться, раствориться в воздухе или, хотя бы, увести глаза в сторону, не смотреть в ответ. Потому что от него Антон чувствует себя слишком обнаженным. Но и не смотреть у него никогда не выходит. И тут Антон осознаёт, что, возможно, именно этого Арсений хотел, куда больше, чем он. Сложно, конечно, такое представить. Но Арс первый отводит взгляд, возводит глаза к потолку, шевелит губами беззвучно, чтобы в каком-то исступлении прикусить губу. А Антон убеждается в своём мнении окончательно и бесповоротно. И это… До сих пор были сомнения, а не угождал ли Арс всё это время чисто из-за желания доставить удовольствие? Но нет, они тут оба ебанулись. И больше Антон вообще ни о чём не думает. Всё. Его жизнь, всё его существование свелось к непреодолимому, почти болезненному возбуждению и рукам Арсения. Он только и может, что стонать, скулить и исходить желанием, больше он ни на что не способен. Сегодня уж точно. Задница горит, но это и неважно. Потому что боль от каждого шлепка только разгоняет сильнее, выводя на какой-то совершенно новый уровень. Шея от неудобной позы быстро затекает, поэтому Антон еле-еле, но привстаёт на локтях, вновь поворачиваясь лицом вниз. — Арс… — М? Язык отказывается работать напрочь. — Я тебя слушаю. — Выеби меня… И тут же поспешно добавляет: — Пожалуйста. Позади Арс хмыкает, но никак не комментирует, сжимает одну ягодицу всей пятерней и наклоняется над Антоном. А тот застывает. Боль от впившихся в кожу пальцев невероятно остро контрастирует с той, другой. Та колючая, искристая, обжигающая, эта же тянущая, другая. — Сильнее. — М? — Сожми сильнее… Арс не спорит и даже не настаивает на вежливости, просто исполняет чужое желание, впиваясь со всей силы. Антон поджимает губы, зажмуривается, что есть сил и почти не дышит. Как же хорошо. Это вытягивает, заставляет собраться, даёт удержаться на плаву. Потому что секунду назад Антон думал, что больше не выдержит, растечётся и пропадёт. Арс второй рукой находит смазку и возвращается обратно, отпускает, но тут же, ещё до того, как пропало фантомное ощущение пальцев, отвешивает звонкий шлепок. А затем касается пальцами в смазке, ведёт по кругу, слегка надавливая. Антон приподнимается на обеих руках, запрокидывает голову назад и сам пытается задницей насадиться. Потому что знает, что Арс — чёртов садист, который может растягивать его бесконечно долго, доводя до изнеможения, до грани. Но сейчас Антон и так там, это уже лишнее. Арс входит в него на одну фалангу, но Антон срывается: — Можешь и так… Я готов. Давай. — Да, я чувствую, — и вводит второй палец, заставляя Антона сдавленно зашипеть. — Но не хочу. Из груди Антона вырывается что-то среднее между всхлипом, рыком и почти воем. Что-то нелепое и ранее незнакомое, но короткое, потому что в этот момент Арсений слегка расставляет пальцы в стороны, топя в удовольствии. Только этого до безумия мало. Антону не нужны пальцы, пусть охуенные, Арсеньевские, но в данный момент вообще ненужные. Потому что хочется члена и самого Арсения, всего. — Пока. Я хочу, — ведёт глубже, пока Антон сгребает под себя пальцами простынь, которая и так сбилась на середину матраса, — чтобы мой мальчик… Сука. — Просил. Я уже! Антон вновь слабо осознает, сказал ли он это вслух или слишком громко крикнул в себя. — Я хочу ещё. Почти просьба. И Антон, честно, не против, он готов дать всё, что Арсеньевской душеньке угодно. Правда. Да и знает он, чего тому хочется. Только так чертовски сложно сейчас. Думать, говорить, существовать в рамках разумного. Подаётся слегка назад, пытаясь насадиться глубже. Сделать ему этого, разумеется, не дают, останавливают, положив предупреждающе руку на поясницу. Но он и так прекрасно понимал, что ничего из этой попытки не выйдет. Это же Арсений сука Попов. Самая упрямая задница в мире упрямых задниц. И эта мысль отдаёт таким солнечным, мягким теплом изнутри. Захлебнувшись новыми чувствами, Антон облизывает пересохшие губы, собирается и начинает говорить. Слова не слушаются, не собираются в предложения, рассыпаются изо рта. Округлые, бессмысленные. А между ними вновь и вновь имя из трех букв. — Арс… Пожалуйста, я хочу… Трахнул меня, Арс… Пожалуйста… И сейчас не стыдно ни за то, что несёт почти в бреду, ни за то, что стоит Арсению задвигаться в нём активнее, слова растворяются в стонах. Потому что это Арс. Арс, который кайфует, когда его просят, умоляют. А Антону и самому нравится выпрашивать. И это же охуенно, что так совпало. Когда Арсений чуть сгибает пальцы, Антон выгибается сильнее, до боли в пояснице и обнаруживает, что подгрёб под себя всю несчастную простынь, которая теперь складками валяется поперёк кровати, и цепляется за наматрасник, потому что иначе, по ощущениям, рухнет. — Пожалуйста, Арс. Тянет и, всё же заливаясь румянцем, просит в последний раз: — Я тебя хочу. Пожалуйста, выеби своего мальчика. — Чьего? Но ответ не слушает. Вытаскивает пальцы резким движением, не разогнув, затем отвешивает звонкий, оглушительный шлепок и входит резким движением. Выходит, действительно, слишком резко, слишком сильно, но видит Бог, последние минуты Арс себя не осознавал. Звуки, которые сегодня под ним издавал Шастун заставляли мозг плавиться, стекать вдоль позвоночника, разливаться по венам неудержимым желанием. Но когда он заговорил… Это вау. Чтобы не завалиться вперёд, впивается в чужие бока тоже слишком сильно, наверняка до боли, и Антон под его весом едва не падает, опускаясь на локти. Арс замирает, стараясь собраться. Пульс стучит в висках так быстро, мысли путаются, он за ними не поспевает. Двигается рвано, неровно, стонет протяжно, слыша краем уха, как Антон ему вторит. В результате наклоняется, обхватывая одной рукой за живот, лишь бы прижаться сильнее, кожа к коже, войти полностью. И так на пару мгновений задержаться, шепча что-то несвязно восхищенное, идущее изнутри, поцеловать хоть куда, ощутить вкус и снова разогнуться. Об одном он жалеет, что почти не видел лица. Это же кошмарная несправедливость. В следующий раз он заставит повторить всё, что услышал сегодня, но уже лицом к лицу, чтобы ничего не упустить, отследить каждую эмоцию, насладиться видом. Кое-как справившись с самим собой начинает двигаться равномернее, но все равно сбивается, то переходя на быстрые, короткие толчки, то замедляясь, лишь бы не кончить прямо сейчас. Потому что до чертиков великолепен. Он отзывается на каждое прикосновение, двигается, подмахивает бедрами. А когда Арс сжимает своими стараниями красную ягодицу, заводит одну руку назад, приподнимается, хватает ею за запястье и тянет к себе. Арс позволяет, потому что тот, кажется, даже попросил, за грохотом в ушах это было чертовски сложно расслышать. Это теперь твоя рука, да? Сам заваливается вперёд, вбиваясь коротко, но быстро. И шипит, когда Антон, завладев чужой конечностью, проводит по ладони языком, пытается взять в рот, но выходит как-то бессвязно, обрывисто. Дыхание у него сбилось, поэтому он лишь лижет, иногда прикусывая. Арс тоже не способен на два действия одновременно, поэтому позволяет делать всё, что угодно, пока тот не направляет эту самую руку ниже и явно не к животу. — Что? Хочешь кончить? Уже? — спрашивает Арсений, останавливаясь. И чувствует, как недовольно и требовательно под ним ведут задницей на трясущихся ногах. — Да, пожалуйста. Дашь? Ну, что это? Дашь? Это вообще откуда? Собственное возбуждение внезапно уходит на второй план. Ну, уж нет. Сегодня он не даст ему так просто отделаться. Хочется больше, сильнее, чтобы увидеть, разглядеть сходящего от перевозбуждения своего мальчика. Выворачивает руку из чужих пальцев, сам ведёт ею ниже, но лишь касается влажной головки, а потом быстро вверх, до шеи, чтобы немного сжать. — Дам что? По щам кому-то? — Арс… — дышать, Арсений точно знает, его рука вообще не мешает, но вот голос становится глуше. — Можно мне… Можно мне кончить? — Нет, нельзя. И ведёт большим пальцем по приоткрытым губам. — Знаешь, я заметил, что ты просишь об этом только, когда тебе этого хочется. Что? Так нравится слышать мои «нет»? Ответ ему не нужен, он и так знает, а потому продолжает: — Поэтому я подумал и решил, что сегодня ты кончишь только после меня. Не успевает он договорить, как Антон сжимается. От неожиданности Арс охает и прижимается затылком к шее. Вот ведь… Маленький засранец. — Так, либо ты сделал это случайно, либо мой мальчик решил сыграть нечестно, что меня, во-первых, расстраивает, а во-вторых, мог бы хоть постараться… И выходит из него, едва Антон расслабляется, утирает рукой мокрый лоб, а затем замирает, завороженный открывшимся видом. Изогнувшийся, в испарине пота, с раздвинутыми ногами, а Арс… Сам от себя в шоке. Медальку за выдержку он точно заслужил. И валится на спину, сбоку от ничегошеньки не понимающего Антона. Тот поворачивается, смотрит на него невидящим, заплывшим взглядом, моргает пару раз и одними губами неслышно спрашивает: — Арс? — Давай, — кивает Арсений, давя в себе шутку про «быстрее начнёшь — быстрее кончим». Антону требуется время, чтобы не то что себя, а мир вокруг осознать. И если не начать ощущать себя в пространстве, то хотя бы видеть. Ибо пару мгновений назад было охуительно превосходно, до расплывшихся пятен перед глазами, до какой-то безумной грани невозврата. А теперь пусто, голо и как-то неуютно. Разгорячённая кожа идёт мурашками, слабость в коленях отдаёт тянущей болью, поясницу так и вовсе простреливает ощутимо. Словно пьяный, он, качаясь, разгибается, смотрит на Арса сверху, как тот лежит, распластавшись, и давит в себе ехидное замечание. Что, Арсений Сергеевич, устали? Арс смотрит в ответ ласково-ехидно, одними глазами улыбаясь, дышит быстро нетерпеливо. И Антон как-то невероятно со своей участью смиряется. Его, вообще-то, ждут. Пододвигается ближе, поднимая одну ногу, чтобы перекинуть через чужое туловище. Но перенося весь вес на вторую, чувствует, как бедро сводит судорогой, пробивает дрожью. Арс тоже это замечает, подхватывает руками, мнёт затекшие мышцы, растирает и не даёт свалиться мешком с картошкой. А затем медленно сам на себя насаживает. Антон чувствует, как член медленно скользит внутри, глубже, сам закрывает глаза и понимает, что возбуждение никуда не делось, оно отхлынуло на мгновение, чтобы вернуться и накрыть по новой. Где-то там, будто в сотнях километров от себя, слышит сдавленный, протяжный стон Арсения. И знает, что тот на него смотрит неотрывно, почти не моргая. Это их вечное противостояние. — Я хочу тебя видеть. — Ты и так меня видишь, просто сзади. Антон знает, что и так охуенно тоже, по-другому, но всё так же хорошо. Просто при его росте, как считают классики, нужно ездить на поезде. И пиздец как неудобно быть сверху, как считает он сам. Ноги уж слишком длинные. За столько лет приноровиться так и не вышло. Получается либо слишком медленно, невозможно тянуще, либо невнятно, скомкано и по-дурацки. Вот и сейчас он больше суетится, то наклоняясь вперед, то наоборот откидываясь, толку от этого ноль. Хочется быстрее, резче, глубже. Арс на это смотрит со стороны с плохо скрываемым удовольствием, благо это самодовольство никто не заметит. Антон, зажмурившись, пыхтит, старается, кончик языка от усердия высовывает. Прелесть. Наконец, Арсений не выдерживает и кладёт руку на член, обращая на себя внимание. Антон, встрепенувшись, распахивает глаза, смотрит как-то не то просяще, не то виновато. — Эй, мы никуда не торопимся, слышишь? Арса самого изнутри подгоняет желание. Хочется, очень хочется самому, но любоваться со стороны хочется ещё сильнее. Он сегодня слишком часто был за спиной, так не годится. Поэтому ведёт рукой медленно, не сжимая, но чувствуя, как движению всем телом отзываются. Антон поднимает руку робко, подносит к Арсеньевской кисти на члене и, лишь застыв в паре миллиметров от кожи, спрашивает: — Можно? Арс кивает в ответ. И тут же чувствует влажное прикосновение. Антон не давит, не руководит, двигается вместе с ним. Не спеша, размеренно. Второй рукой находит его ладонь где-то сбоку и переплетает пальцы. Потому что знает: свободные руки для Антона — пытка. Он никогда не знает, куда их деть. Пусть уж так. И замирает еле дыша, наблюдая. Потому что Антон начинает двигаться. Аккуратно, но уверенно, без лишней суетливости в такт его движением. С большой амплитудой он то насаживается полностью, то поднимается до головки. Стонет, иногда поглядывая из-под чуть опущенных век. Почувствовав чужую уверенность, Арс сильнее сжимает руку на члене, начинает двигать ею быстрее, наслаждаясь тем, как под него подстраиваются, двигаются синхронно. А сам пытается выжечь в своей памяти весь образ целиком, чтобы запомнить до случайных деталей. Если бы воспоминания можно было хранить, как в файлы в каком-нибудь облачном хранилище, у Арса была бы выделена отдельная папка под такого Шастуна. Тот до замершего в груди комка восхищения хорош. И Арсений скользит взглядом, останавливаясь то тут, то там, чтобы рассмотреть подробнее. На растрепавшихся волосах, на капельках пота, стекающим по вискам, на губах, которые сейчас ярче, чем после отсоса, на разлёте ключиц, блестящих плечах, вздымающейся грудной клетке, на напряженных мышцах бёдер и живота. — Антон. Тот вместо ответа стонет выше, слишком увлечённый собственным занятием. — Ты прекрасен. Антон никогда не краснеет лицом. Лёгкий румянец на скулах — его потолок. Смущение разгорается ниже, под шеей, расцветает алым на груди. Арсений ухмыляется и убирает руку с члена, уводя за собой и чужую. Справится без его участия. И тот вполне себе справляется, да так, что Арсений скоро сам закрывает глаза, откидываясь на подушки. Голову сковывает жаром, что становится трудно дышать. До безумия хочется коснуться, привстать, чтобы дотянуться до губ, впиться поцелуем, прижав сильнее за затылок. Но останавливать всё это совсем не хочется. Как обычно, в какой позе не трахайся, Арсению всё мало. Но не двигаться просто невозможно. Едва шевельнув бёдрами, Арс чувствует, как Антон приподнимается, давая ему свободу действий. И тут уж сдерживаться как-то вообще не получается. Вбивается сильными толчками снизу, от которых Антон практически сразу падает вперёд, едва успевая расставить руки с двух сторон от плеч Арсения. Арс сдавленно матерится. Угол неудобный, член не входит и на половину, выскальзывает. Антон же нагибается ниже, едва не ложась, трётся влажной головкой об живот. И зовёт тихо: — Арс? — М? — Арс, пожалуйста, я не могу больше, пожалуйста… Его лицо в каких-то сантиметрах. Взгляд у него густой, едва ли вменяемый, сам дышит горячо, кожу на щеках опаляя. Господи, натуральное бесчинство. Глаза в этом освещении кажутся почти карими, чайными. Их занавеской челка скрывает, еле разглядишь. Облизывается жадно, пялясь на Арсеньевский рот, жаждя прикоснуться. А Арс думает лишь о том, как хочется кончить на это грязно-очаровательное лицо. Картина перед глазами встаёт уж больно красочная. На приоткрытый рот, румяные щеки, на волосы. Похуй, сам их потом вымоет. И со стоном выходит, опуская бёдра, потому что находиться в нём половинчато невозможно. — Смотри на меня, когда о чем-то просишь. И Антон смотрит. Глаза в глаза. — Арс, пожалуйста, я… Задыхается в собственной просьбе. А у Арса от этих умоляющих ноток в голосе что-то взрывается в голове. Хочется сбросить его, перевернуть, подмять под себя, чтобы… Но вместо этого хрипло, слегка сорвавшимся голосом спрашивает: — Что? Хочешь попросить меня быстрее кончить? — Я… Арсений не даёт ответить. Подлезает одной рукой, сползая ниже, и входит пальцами. Резко, сразу на всю длину и под нужным углом. Он-то знает, как надо. Растягивал столько раз, что точно знает, что нужно сделать, чтобы у его мальчика искры из глаз посыпались. Антон чуть не вскрикивает и сжимается сильно, замирает, дышать перестаёт. А Арсений наблюдает, как у того зрачки расширяются, как губы поджимаются. И как тот превращается в один оголённый нерв в его руках. Благо, что не рухнул. И быстро шепчет на ухо: — Ещё раз кончишь в моём присутствии без разрешения, я месяц не дам к себе прикасаться, слышишь? Антон еле заметно кивает в ответ, хотя и это, наверняка, даётся с трудом. Арс понимает, но тем не менее слегка двигается внутри, добиваясь того, чтобы тот с громким стоном выдохнул. А то забудет дышать и задохнется к чертям. — Арс? — Слушаю. — Можешь… можешь… — М? — Можешь кончить мне на лицо ещё раз? Арсений бы подумал, что тот мысли на досуге выучился читать. Да не так это. Они и до этого знали друга, а теперь и вовсе как раскрытые книги. Выучили за месяцы все потаённые желания и фетиши. И Арс точно знает, зачем тот это спрашивает. Это грязная, подлая провокация. Но здравый рассудок из черепа вымывает волной бесконтрольной похоти. Он осознает себя, уже оказавшись сверху, когда упирается плечом в ногу, входя в своего мальчика, придерживая под поясницей. А Антон под ним не скрывает довольной улыбки. Гадёныш какой. Арс улыбается в ответ и теряет себя в ворохе из эмоций. Своего желания он так и не исполняет. Оргазм накрывает слишком неожиданно, сильно до белых пятен перед глазами, когда Антон под ним в очередной раз сжимается и, забывшись, хватается рукой за шею сзади, не давая из себя выйти. И, не позволяя очухаться, повторяет и повторяет заплетающимся языком: — Можно? Сейчас можно? Пожалуйста, я хочу сейчас, пожалуйста. А почувствовав чужую руку на члене, выдыхает протяжно. — Спасибо… И кончает ему в ладонь. Арс же с легким желанием отомстить мажет ему губы его же спермой. Может, хоть так курить бросит. *** Антон лежит на животе, согнув одну ногу. Ему тепло, мягко и до одурения хорошо, только спать чуть-чуть хочется и — чего уж скрывать — задницу саднит. Но его подушками обложили со всех сторон, а до этого простынёй обтёрли и в лоб поцеловали. И сейчас сидят рядом, сложив ноги по-турецки, и по голове гладят, медленно так, невесомо. — Синяки останутся, — бормочет Арсений себе под нос, придирчиво рассматривая голый зад. — Слишком сильно сжал. Надо тебя помыть и намазать что ль чем-нибудь. — Это просто синяки, тем более, на жопе, их там никто не увидит, кроме тебя. Даже я — вряд ли, — откликается Антон. — И не хочу мыться, хочу лежать… — Что, вообще никогда? — смеётся сдержанно. — И курить хочу. — Ну, нет. Здесь ты курить не будешь. Антон хочет было заметить, что это его квартира и он может курить, где вздумает, но прикусывает язык. Потому что в ванне лежит чужая бритва и недавно к ней присоединились чужой шампунь, второй дезодорант и пара каких-то тюбиков, склянок. А тот самый ящик в комоде перестал пустовать, пусть в нём и ютилась всего одна пара трусов. Теперь Арс регулярно притаскивает еду и даже что-то из неё готовит, правда, не всегда делится, и не забирает забытые у телека очки. Арсений же руку с беспокойной головы убирает и еле ощутимо касается ягодицы, вздыхает тяжело и спрашивает: — Больно? — Чуть-чуть, — решает не врать Антон, но поворачивается на бок, поджимает колени к груди и обхватывает их руками. — Забей, через неделю буду как новенький. Арс головой качает. Его взгляд уже зацепился за многострадальные коленки. Правое всё так же блестит в свете ламп. — Антон, блин. В шортах на ковролин? — сейчас он не сдерживается, наклоняется, чтобы коснуться слегка. Отчаянно хочется своими прикосновениями стереть красноту, заживить кожу. Но он может только касаться и от этого на душе остается какой-то поганенький осадок. — Я не понимаю, — шепчет Антон, пока над его коленками нависают с крайне озабоченным ебальником. — Чё ты так переживаешь? Это же… Ну, ничего страшного. И правда, почти не больно. Арсений опять тяжко вздыхает. И как объяснить? Что каждый синяк рождает в нём сомнения, заставляя думать, что это он сделал, сделал больно. Это, может, и иррационально, но неужели так сложно понять? — Мне не нравится, когда после секса со мной на тебе остаются следы… Не нравится оставлять синяки, даже если в процессе тебя всё устраивало. Просто. Не нравится. Антон поджимает губы, чувствуя, как в груди разливается тягучая нежность, пытается поймать чужой взгляд, но Арс на него не смотрит, только хмурится. Поэтому, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание, совсем тихо спрашивает: — Почему? — Потому что, блин. Я ж тебя люблю всё-таки, — и наклоняется, чтобы влажно и горячо провести языком по пострадавшей коже. А Антон прячет сумасшедшую, растекшуюся по всему лицу, счастливую улыбку и, стараясь не выдать себя голосом, зовёт: — Арс? — Что? Слишком? — Арсений поднимает глаза и поджимает стыдливо губы. Антон не слышит, от волнения уши заложило. — А такое… Такое у тебя раньше было? Ему ухмыляются кривовато в ответ: — Что? Вылизывал ли я кому-нибудь коленки, потому что кто-то мозгом не подумал, прежде чем ими по ковролину елозить? Нет. — Не, я не про это. И замирает, ждёт. Антон знает: Арсений, в общем-то, неглупый парень, скоро до него дойдёт. А пока наслаждается, наблюдая, как тот озадаченно морщит лоб. И буквально видит, как вращаются в голове винтики. Ну, давай… Вот. Вот оно. В глазах рождает понимание, лоб разглаживается, а рот приоткрывается от удивления. И Антон хохочет про себя довольно, наблюдая за сим действием. Но, к сожалению, вслед за пониманием в глазах появляется вина. — Серьёзно? — спрашивает Арс то ли себя, то ли Антона. Наверное, всё-таки себя. А потом разочарованно выдыхает: — Ни разу? За два года? Антон медленно кивает. Помнит ведь. Два года назад, в том самом сортире. Но вопросы были риторические, конечно. Арсений и так знает ответы. Поэтому Антон быстро добавляет: — Но я и так знал. Ты соглашался и… Морщится, пытаясь сформулировать, но правильные слова в голову все равно не идут, поэтому выдаёт то, что пришло: — Был достаточно громким, просто не вслух. Арс откидывает голову назад и смеётся беззвучно, едва выговаривая: — Громким… Не вслух… — Эй! — пинает его Антон пяткой в бок и смеётся в ответ. — Знаешь, если бы я знал, что мне надо перед тобой по ковру поползать, то может, и пострадал бы разок… Арс же резко подвигается ближе, хватает чужие ладони, к губам прижимает, отчаянно стремясь скрыть собственное смущение. Искренне смущающийся Попов — существо редкое, по ошибке незанесенное в Красную книгу. — Нет, такого не было. *** — Ты серьёзно не замечал? — Ну… — А я думал у тебя стратегия какая-то… тактика там… — Стратегия? — Ну, избегаешь обязательств, вся хуйня. — Ничего я не избегаю. — Ты у меня трусы не мог оставить! — Ну… может, некоторые проблемки имеются, да…. *** — Ляг на меня. — Тебе холодно? Я могу одеяло притащить. — Нет, просто ляг. И скажи это… Сколько я там за два года наговорил? Раз сто. *** — Люблю.