Развивающая детская игра

Антон отправляет сообщение и тут же поднимает глаза, чтобы скосить их чуть левее. Там, напротив него, развалившись в кресле, сидит Арсений. С невероятно трудным выражением лица он, положив нога на ногу, пялится в телефон уже минут тридцать. С таким сосредоточенным взором впору в шахматы играть, но Антон более чем уверен, что тот завис в инстаграме. Их самолёт задерживают уже минут на сорок. Казалось бы, всего ничего. Только вот, лететь им полтора. А учитывая, что это последний рывок перед тем, как очутиться в Москве, дома, любая задержка раздражает невероятно. Каждый справляется как может. Крап и Поз мотаются по залу ожидания в вялой попытке размять булки. Оксана пытается читать, но то и дело отвлекается на телефон. В соседнем от Арса кресле Матвиенко клюёт носом, но уснуть не выходит, поэтому он только ворчит, насупившись сгустком недовольства. Антону тоже скучно. Наверное, поэтому он и решается сделать то, что собирался вытворить только в Москве, когда они усядутся в разные такси с одним и тем же адресом конечной точки маршрута. Вообще, идея пришла в голову ещё пару месяцев назад. Показалась, разумеется, абсурдной донельзя, но весёлой. И тут, как и всегда, вопрос стоял только в том, что перевесит: здравый рассудок или идиотическое желание сделать какую-то глупость? Здравый рассудок отлично держал удар. И казалось, что в этой схватке он одержит победу всухую. К тому же, идея была не из тех, что просто взял и сделал. Требовалась подготовка, нехилая такая подготовка, в процессе которой было немаловероятно, что рассудок возьмёт реванш с оглушительным призывом: «Что ж ты делаешь? Стыдобища-то какая, вы посмотрите, а?» Поэтому, несмотря на то, что он продолжал об этом думать на протяжении нескольких недель, Антон не волновался, пребывая в твёрдой уверенности, что идея тихо-мирно перекочует в раздел фантазий, а там и скончается. Но Арсений, сам того не ведая, подсунул идиотизму нож, который тот воткнул, вышедшему против него в боксёрских перчатках рассудку в печень, тем самым одержав сокрушительную и безоговорочную победу. Теперь причин на то, чтобы сотворить подобное безумство у Антона было аж целых три штуки. Во-первых, это вызывало в нём привычное чувство нездорового веселья, почти как в школе, перед каким-нибудь абсурдно тупым поступком, за который тебе точно влетит, но ты просто не можешь остановиться. Во-вторых, это было поводом поиздеваться над паранойей Арсения. Тут стоит пояснить, что в переписке они всегда соблюдали негласное правило: никаких нюдсов, дикпиков и, тем более, видео компрометирующего характера. Арс бы скорее пробил головой бетонную стену, чем позволил чему-то подобному там появиться. Потому что, как и говорилось выше, параноил по-страшному. А уж после истории с Дзюбой… Понятно, что того никто не взламывал, и он просто доверился не тому человеку, который слил видео в сеть. И ясное дело, они оба не думали, что кто-то из них так поступит. Но бережёного бог бережёт. Видно, этим постулатом руководился Арсений по жизни. Однако, голосовое-то не в счёт, да? Но самой главной причиной стала третья. Потому что, в-третьих, Арс сам его об этом попросил. Да, косвенно. Да, сам того не желая. Но сам. Своими губами прошептал в самое ухо: «Я бы мог слушать это вечно». Тут-то Антон и решил с лёгкой руки подарить ему эту возможность. Это казалось, вернее, кажется до сих пор, уморительно смешным, а ещё возбуждающим донельзя. Потому что Антон знает: как бы не задерживался самолет, рано или поздно они окажутся у него в квартире и впереди будут аж целых два дня выходных. Сорок восемь часов на двоих. За последние пару недель они толком не могли надолго остаться вдвоём, вновь вырывая ошмётки близости у суеты окружающего мира. А тут такой подарок. Антон ждал его все последние сутки, наслаждаясь собственным планом вкинуть бомбу, едва задница коснётся обивки сидения такси, а затем предвкушать грядущее всю дорогу. Арсений хмурится, ещё сильнее сводя брови к переносице. Ага, оповещение увидел, значит. Затем поднимает глаза, чтобы бросить короткий вопросительный взгляд. Антон же вместо ответа на неозвученный вопрос только плечами ведёт и кивает. Читай, мол. Хотя, читать там и нечего. И замирает. Арсений вновь обращает внимание к телефону, жмякает на экран, приподнимает брови, завидев, что текста там нет, и мягко нажимает. Благо, что всё это время в наушниках сидел. У Антона внутри в этот момент что-то обрывается к чертям. Глухо всхлипнув и прикрыв рот рукой, он костенеет, обращается в камень, но продолжает наблюдать, как глаза у Арса округляются, а взгляд стекленеет, расфокусировавшись. Антон знает: запись идёт ровно минуту и три секунды. И эта минута далась ему, ой, как не легко. Несколько раз перезаписывал, потом переслушивал, сгорая от стыда, и вновь записывал чуть погодя, каждый раз давая зарок, что это точно последний и, если не выйдет, то и чёрт с ним, но пробовал и пробовал, пока не вышло то, что вышло. История про крыс вечна, а результатом он даже гордился. Сколько проходит времени перед тем, как Арсений резко подбирается, моргает пару раз, словно очнувшись, и поднимает голову? Да чёрт его знает. Вряд ли больше десяти секунд. Но всё это время Антон, по крайней мере, мог дышать, а вот, встретившись взглядами, эту возможность резко теряет. Лёгкие скукоживаются, слипаются стенками, не желая больше раскрываться. Сам он с ужасом понимает, что взмок за секунду и двинуться не может. Да что там двинуться, даже шелохнуться. Выражение лица у Арса будто бы и не меняется вовсе. Но Антон-то видит, всё видит и подмечает. Тот тоже почти не дышит, только смотрит на него пристально, хитро, плотно поджав губы, взгляда не отводит, скотина. Антону хочется вскочить и сбежать с места преступления, сверкая пятками, чтобы потом всё отрицать. Не он это был, что вы, товарищ полицейский. Но он даже руку ото рта оторвать не может. Да и светить стояком прямо перед мордой Матвиенко, было бы как-то не по-дружески. Это почти гипнотизирует. В ушах шум, но сквозь него, как будто издалека, проникают отголоски записи, и он слушает её вместе с Арсением, пока тот резко не приподнимает брови. Голосовое кончилось, а вслед за этим возник закономерный вопрос. По этим изогнутым бровям сейчас отлично читается. Какого хуя? Антон деланно-равнодушно плечами пожимает. Мол, захотелось, душевный порыв, понимаешь? Арсений успевает только ухмыльнуться, как над их головами оглушительным раскатом грома раздаётся голос Позова: — Пацаны, там это, женщина к выходу подошла, готовится. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели. Лёд-то, может, тронулся, а вот Антон по некоторым техническим причинам предпочёл бы никуда сейчас не трогаться. И судя по тому, что Арс не подорвался, тот тоже. Он с ним даже не заговаривает, а в самолете демонстративно усаживается рядом с тем же Позовым под его очередную лекцию, что, вот если самолет рухнет, то тебя никто не опознает, Арсюша, на своё место надо садиться. Но другого Антон и не ждал, а потому в Москве оказывается в невероятно приподнятом настроении и со сводящим с ума нетерпением в груди. И только тут получает сообщение: Настолько не терпится? Антон собой доволен, дьявольски доволен. Поэтому, подняв голову от телефона, не может сдержать широкую улыбку во всё лицо. Да, именно настолько, Арс, именно. *** В такси не находит себе места от нетерпения, трясёт ногой, сжёвывая губы. И проклинает на чём свет стоит пробки. Порывается пару раз написать что-нибудь Арсению, но останавливает себя. Лучше так. Так, в молчании, интереснее. Томительное ожидание изводит, будоражащие фантазии не дают даже музыку послушать, мучая разум картинками самого непристойного содержания. И вот, в очередной раз Антон чувствует себя пятилеткой на входе в цирк, из которого, как ему кажется, долетают отголоски рыка тигров и львов, ржания лошадей и рёва слонов. Он готов подпрыгивать на месте, да в такси это делать не с руки. Из автомобиля вылетает пулей, уже на улице бросая через плечо дежурное «всего доброго, до свидания», в лифте ловит своё отражение в зеркале, поражается шальному блеску в глазах и прикусывает губу, гадая, кто из них прибыл раньше. Недавно Арсений, наконец, научился пользоваться выданными пару месяцев назад ключами и теперь заходил в квартиру самостоятельно, не дожидаясь приезда хозяина. Но внутри жилища Арса не оказывается, поэтому Антон наворачивает пару кругов по квартире, в очередной раз размышляя о том, а не написать ли, хоть поинтересоваться, где графская жопа застрять умудрилась, но вновь сдерживается. И уже собравшись было пойти курить, слышит визгливое оповещение от домофона, что в их полку прибыло. Тут же оказывается в прихожей, где замирает, скрестив руки на груди. Сердечко колотится чуть быстрее положенного, а сам он еле сдерживает рвущуюся изнутри улыбку от переполняющей его радости. Как же он по этому соскучился, кто бы знал. По этим их… Антон до сих пор называет это «игрищами», что невероятно раздражает Арсения, но лучшей альтернативы никто из них отчего-то придумать не смог. И сейчас больше всего на свете он жаждет очутиться на коленях в собственной спальне. Желательно, без штанов. Арсений заходит в квартиру с фирменным загадочно-непроницаемым выражением лица и даже не здоровается. Антон же с места не двигается, потому что знает, что так нужно, так сейчас правильно. И смиренно ждёт, пока тот стягивает куртку, разувается, бросив дорожную сумку рядом с комодом, а потом поднимает голову и наконец обращает всё своё внимание на стоящего в углу. Слегка бровь приподнимает и делает шаг навстречу, заставляя тем самым Антона мгновенно оцепенеть. Это так привычно, так хорошо и так здорово, что Антон почти не может поверить в то, что когда-то боялся. Он снова в точке, когда по спине россыпью лёгкого холодка пробегают мурашки, когда чувств так много, что они будто бы разрядами тока отдаются в кончиках пальцев, а в груди трепет смешивается с нарастающим возбуждением, смывая потоком ощущений из головы все лишние мысли и проблемы. Сейчас важен только Арсений, а мир за пределами этой квартиры перестаёт существовать. И это просто потрясающе волшебно. Арсений подходит близко-близко, касается слегка локтя, вынуждая опустить руки вдоль тела и мягко берётся пальцами за подбородок, чтобы заглянуть в глаза. «Началось», — думает Антон. — Мой мальчик… Не договаривает, будто бы вдруг забыв, что вообще хотел сказать. Смотрит пару секунд чуть удивлённо перед собой. Всё ещё на Антона, но куда-то в себя. Тот же озадаченно хмурится, вроде со словесными конструкциями проблемы наблюдались только у одного из них. И точно не у Арсения. А потом… Потом эта скотина начинает сдавленно хихикать, чтобы вскоре натурально заржать в голос. Вернее, сначала Антон был вынужден наблюдать, как его лицо искривляется в почти болезненной гримасе, а губы поджимаются, в попытке удержать рвущееся наружу. Но после первого глухого, затерявшегося где-то внутри смешка, следует второй, и третий, а затем они обращаются в хохот. — О, серьёзно? — Антон раздражённо выворачивается из чужой хватки и отступает на шаг назад. — Вот прям серьёзно, Арс? Всё ещё пытаясь сдержаться, Арсений давится смехом, всхлипывая, и пытается уткнуться в плечо. Но Антон выдыхает зло и поворачивается, чтобы двинуться в комнату, игнорируя доносящие из-за спины короткие смешки. — Прости… — Нет, Арс, ну серьёзно? — разворачивается он посреди комнаты, как-то карикатурно всплеснув руками. — Настолько плохо? Вот прям настолько? От прошлого настроения не остаётся и следа. Ему на смену приходит гаденькое, горькое разочарование. Он, конечно, может, и не мастер в таких штуках. Но вот ржать обязательно было? — Прости, я… — повторяет Арсений и бросается к нему, но Антон отстраняется. Нечего его теперь трогать. — Я не хотел… Я… Сойдёмся на том, что я идиот? — Нет, это-то, конечно, факт. Но… Бля, ты ж всё ещё ржёшь. Скотина. Арсений пытается что-то ещё сказать, но смех не даёт ему этого сделать, и он лишь в бессилие прижимает руку ко рту. Антон же плюхается на диван и горделиво отворачивается. Хотел, бля, настроение создать. Просто охуенно вышло, ага. Рядом с ним аккуратненько приземляются и осторожно кладут руку на бедро. — Прости… Шаст, я… Это привычное и так-то милое сердцу «Шаст» сейчас, если честно, как серпом по яйцам. Не меньше. Ну, пусть. Пусть хихикает себе. А у Антона, возможно, навсегда ментальная писька упала, заебётся потом поднимать. И вообще, у него травма теперь, во. Пусть радуется, пока может. У него мужик, травмированный на всю жизнь. — Ну, прекрати., — трётся об плечо, ластится. Мразь такая. — Да иди ты в жопу. Я, вообще-то, старался. — Так мне и понравилось… — Попизди мне ещё. — Да не, правда, просто я., — выдыхает тяжело, но зато ржать перестаёт, только жмётся виновато, пытаясь заглянуть в лицо. — От того, что ты состроишь самую виноватую из всех виноватых морд, мне легче не станет. — Ну, Шаст… — с этими словами решается на подлый приём и хватает вновь за подбородок, чтобы повернуть к себе. Заглядывает своими глазюками синими, а в них всё ещё не утихшее веселье бултыхается. Не улыбается, но видно, что с трудом. А у Антона ощущение, что ему подло в душу насрали. Он ведь… Старался. — Мне правда понравилось. Очень. Просто я… — Просто ты что? — выдыхает со всей тяжестью этого бренного мира Антон. — Просто я не так себе этот вечер представлял. — Чего? — теряется тут же Антон, подняв в удивлении брови. В смысле, не так? Они же… ну, они ничего не планировали, но в его мире всё было предельно ясно. — А ты это скинул, — игнорирует вопрос Арсений, — и я понял, чего ты хочешь. И типа… Я правда думал, что, когда приеду, у меня получится… — Получится что? Трахнуть меня? — Нет, это у меня и сейчас получится. Выражение у Арса меняется на выражение лица: «Объясняю очевидное умственно отсталым. Недорого. Профессионально». Но Антон даже выбеситься на это не успевает, потому что Арсений тут же добавляет: — Но для того, что ты хочешь, мне нужно… Чёрт, я не знаю. Настроиться, назовём это так. А я весь день хотел только… — Чего? — спрашивает Антон уже мягче, чувствуя, что во всей этой абсолютно дурацкой ситуации скрывается нихуёвый такой нюанс. — Честно? Я хотел обожраться чего-нибудь вредного и валяться лёжа. — Валяться лёжа? — Да, — почти шёпотом произносит Арс и проводит рукой по волосам. — И прости, я правда пытался, просто… Настроение не то. Антон в очередной раз вздыхает тяжко и обхватывает почти грубо за шею, чтобы прижать со всей дури к груди. — Иди сюда, уёбище лесное, — проговаривает он куда-то в макушку, видно, для того, чтобы лучше дошло. — Ну вот, я теперь чувствую себя каким-то похотливым мудаком. И не стыдно тебе, а? Этого же добивался. Арсению явно неудобно сидеть, скрючившись в три погибели, но он даже не дёргается, только поворачивает голову в попытке не задохнуться в этой медвежьей хватке. — Вообще-то нет… Просто… — Так что мы будем делать, помимо лежания лёжа? — Есть. Хочу шаверму. Две. — В Москве? — Чёрт, и это ещё один её минус. Ладно, шаурму. Но тоже две. А ещё ты обещал посмотреть со мной «Касабланку». Полгода примерно назад, — Арс передвигается чуть выше, чтобы уткнуться кончиком носа в шею. — Значит, «Касабланка» и шаурма… — Две шаурмы. — Ну, тогда четыре, я тоже есть хочу, — заявляет Антон и, пока ему буквально фырчат в шею, только сильнее стискивает шею. — Может, отпустишь? — Не-а, я всё ещё не отошёл от твоего ржача и решаю: задушить к чертям или достать тебе шавермы в Москве? И сидят так. Арсений умудряется устроиться поудобнее, прижавшись лбом в плечо, а Антону действительно нужна минутка. Ситуация, конечно, комичная. Но тем не менее, он, вообще-то, старался. И от того как-то обидно, но вот на кого обижаться не совсем понятно. На себя дурака такого? На Арса-дурачину? Или на злой рок судьбы? — Слушай, — спустя какое-то время глухо произносит Арсений. — А ты, ну, когда мне это записывал… Ты… — Что? — спрашивает Антон неохотно, чувствуя, как щёки начинает припекать от смущения, замешанного с горьким разочарованием. Зачем им вообще об этом говорить теперь? Было и было. Проехали. — Ну, ты чем там вообще занимался? До Антона не сразу доходит, что этот горемычный имеет в виду, а когда доходит, улыбка как-то сама собою растекается по лицу. — Арс, вот ты мне пару раз такое шептал на ухо, что… Ну в общем, ты помнишь. А теперь не можешь опять произнести слово «дрочил»? Как в тебе это вообще всё уживается, а? — Будем считать, что я человек контрастов. Так на вопрос-то ответишь? Антон открывает было рот, чтобы ответить, но тут же его закрывает, потому что понимает, к чему этот вопрос был задан, а говорить про это совсем не хочется. Втягивать его в обсуждение подробностей процесса подготовки маленькой диверсии, которая потерпела сокрушительный провал, со стороны Арса так и вовсе подло. Но не желая спорить, Антон решает отбрехаться в полушутливой форме. — Слушай, если ты сейчас начнёшь спрашивать, о чём я там в этот момент думал, то знай, что я не отвечу. Я уже настроился на шаверму или шаурму под чёрно-белый фильм о войне. — Нет, я не к этому, — Арсений мягко выпутывается из кольца чужих рук, чтобы оказаться лицом к лицу так, что едва носами не сталкиваются. — Просто мне показалось, что ты там вообще удовольствия особо не получаешь в процессе. Антон давит в себе желание послать на хуй прямо здесь и сейчас. И жалеет, что не придушил его раньше. Не пару минут назад, когда грозился, а лет так пять назад, когда ещё рука поднялась бы. Сейчас-то жалко, он его любит. Надо было тогда. Сколько бы нервных клеток сберёг? Вот, зачем он такой? Обидеть же не хочет, брови озабоченно домиком хмурит, переживает, будто бы взаправду. Только, если обида внутри Антона была до этого почти ненастоящей, игрушечной, то сейчас она запекается внутри смолянистой занозой. Зачем им это обсуждать? К чему? Что он хочет услышать? Хочет подробный рассказ, как Антон несколько раз перезаписывал минутную аудиодорожку, лишь бы вышло как можно более возбуждающе-горячо, а теперь ему в лицо кидают это? — Ты же сказал, что тебе понравилось… — Мне и понравилось, — говорит с таким неподдельным участием, что аж тошно, и вновь тянется к волосам, но Антон упрямо головой ведёт, не позволяя. — Но обычно это звучит не так. Шли бы вы, Арсений Сергеевич, далеко и надолго, широким шагом. Антон жмурится на секунду, прикусывая язык, отчаянно стараясь сдержаться и не устроить сцену униженного и оскорблённого. И выдыхает, считая про себя до десяти. — Обычно я вообще дрочу молча, — выпаливает он чуть грубее, чем собирался, но явно не так грубо, как мог бы, учитывая обстоятельства. — Как, я думаю, и ты. Мы ведь оба выросли в квартирах, где через стенку спали родители, в одной комнате с сестрой. У нас скил дрочения в тряпочку прокачан на годы вперёд. Арс цокает языком и закатывает глаза, но больше с вопросами не пристаёт. И они каким-то образом даже умудряются не пособачиться в этот вечер. Антон считает, что это полностью его заслуга. Что там считает Арсений не совсем понятно, потому как его вырубает к чертям где-то на окончании второго акта. *** Антона будят, когда он ещё совсем к этому не готов. Ему так-то под одеялом удобно, мягко, тепло, как в коконе. Ему под одеялом просто волшебно. А его зачем-то по голове треплют, на кончик носа аки на дверной звонок нажимают и зовут. — Антон Андреевич, просыпайтесь, пора, — Арсений зачем-то изображает визгливо-противный голос какой-то женщины с претензией, добавляя премерзких интонаций чиновницы за толстым стеклом в паспортном столе. Хотя нет уж давно столов-то этих. И куда все разобрали? Спиздили, точно. Антон мычит, цепляясь что есть мочи за сон. Ему там хорошо, даже снилось что-то приятное и глупо-нереалистичное. — Я завтрак приготовил, будешь? Мычание становится чуть более заинтересованным. Потому что еда в целом интерес вызывает, а еда специально для него приготовленная вызывает интерес вдвойне. Отстойно в этой ситуации только то, что для этого придётся не только проснуться, но и встать. А что, романтика нынче не в моде? Как же завтрак в постель, ну? Словно прочитав мысли, Арсений отвечает ему на невысказанное возмущение: — Сюда я яичницу не потащу, нам тут ещё спать… Зануда. Невероятная зануда. Лениво облизнув пересохшие губы, Антон решается начать говорить: — Сколько времени? — Уже почти десять. А потом воет на одной заунывной ноте «в рот я ебал жаворонков», но чья-то шаловливая ладонь проникает под одеяло и щипает за бок. — Вставай, иначе я без тебя всё съем. Ясно тебе? Зануда. Деспот. И долбаная утренняя птица-говорун. Антон хватается за руку под одеялом и позволяет себя поднять. Чёрт с ним, всё равно уснуть не получится. А затем догоняет со спины, обнимает поперёк живота и шагает нога в ногу с закрытыми глазами. Он вообще-то сон не досмотрел. Пока ест, начинает понемногу в себя приходить, хотя и строит планы по тому, как Арса обратно в кровать затащить, там собою придавить и уснуть обратно. Пусть мучается. Но на кофе, уже почти окончательно проснувшийся, буквально физически ощущает что-то очень нехорошее. Арсений выглядит, как самый обыкновенный Арсений. Болтает что-то, смеётся, его тормошить не забывает, но веет от него чем-то таким, хорошо Антону знакомым, но неприятным. А когда Арс, дождавшись, пока Антон допьёт, доест и начнёт коситься в сторону балкона и сигарет, произносит сухим, но в тоже время трагичным голосом: — Антон, слушай, я хотел… Всё сращивает. Видать, тут, без него, за утро Арсений умудрился загнаться. Вспомнил вчерашний вечер, и накрыло виной, сейчас опять извиняться начнёт. Арсений крайне редко винился, но делал это с размахом, разве что пеплом голову не осыпал. Антону же в данный, конкретный момент, совсем не хочется это слушать. Он даже злорадствовать так-то не собирался. Было и было, потом как-нибудь обсудят, ещё и поржут. Где-то в глубине души Антон твердо уверен в том, что некоторый опыт для начала надо пережить, а потом уже обсуждать. И вот сейчас ему очень хочется поскорее перепрыгнуть вчерашнюю неловкость, чтобы когда-нибудь потом, а может никогда, выяснить, что именно пошло не так. Но сейчас — нет. День начался просто замечательно, зачем его подгаживать? Совершенно незачем. Поэтому решается пойти на опережение и касается слегка пальцами запястья, привлекая к себе внимание. Открывает рот, чтобы сказать то, что, он знает, точно Арса отвлечёт. Но тут же его закрывает, резко осознав, что не спрашивал ни на что разрешения уже пару месяцев. Да, точно, примерно с августа. Им стало просто не до того. Да и сентябрь выдался непростым. И все наказания, разрешения, запреты и прочее, просто вылетели из повседневности. Сексом-то они занимались, но всё остальное как-то незаметно было вытеснено неприятной реальностью. И как же сильно он по этому соскучился. Так сильно, что, возможно, своей вчерашней диверсией попытался сразу же забросить их обоих в самую гущу, пропустив то, с чего всё началось, и то, без чего всё остальное не имеет никакого смысла. Но почему-то попросить вот так, с наскока, разрешения тоже не выходит. Поэтому махнув головой, тихо произносит: — Арс, мне кажется, нам нужна штука. Да, теперь «штука» нужна им обоим. Потому что штука — это всё то, что вокруг, всё то, что пропало. Штука — это сорока-белобока, лего, похищенная рука, сырники и сброшенное полотенце на пол. Арсений улыбается нерешительно, затем опускает глаза и, глядя в столешницу, тихо отвечает: — Да, нужна… Но начать должен ты. Ты и тогда всё это начал, так что… Антон хочет возразить, сказать, что он ничего не начинал, оно и так всё к этому шло. Само. Но Арсений не даёт. — Мне нужно вспомнить, что я могу… Вернее, что у меня есть право. — На что? Арсений переводит взгляд, смотрит чуть снисходительно, но по-доброму и, ухмыльнувшись, объясняет: — На то, чтобы тебе что-то разрешать или нет. Прикусывая язык, чтобы не съязвить на тему того, что раньше как-то и без его участия справлялся, Антон хмурится на секунду, а потом решается. Это же как сорвать пластырь, да? — Арс, можно мне… — ну, если возвращаться в прошлое, то по полной, — можно мне поиграть в приставку? Пожалуйста. На последнем слове голос становится чуть выше, но волнение тут же отступает. Да, он скучал, чертовски скучал. Счастливо улыбаясь, Антон прикусывает губу в ожидании. Арсений же возводит глаза к потолку, беззвучно шевелит губами. Видно, решая внезапно пообщаться с высшими силами. Но тут же переводит взор обратно, выдыхает облегчённо и тоже тянет по-дурацки счастливую лыбу в ответ. — Я так скучал, ты себе не представляешь… — Представляю. Так можно? — дёргает его Антон под столом за штанину. — Ну, пожалуйста… — Можно. Только для начала ты сходишь в душ. И пусть почти всегда Антон желает услышать «нет» чуть больше, чем «да». В этот раз всё именно так, как нужно. — А покурить перед этим могу? — Можешь. — А ты будешь смотреть? — Буду, если это будет не фифа… И у тебя только час. — Час? Выходной же… — Я и так слишком покладистый после вчерашнего. А так-то ты накосяпурил. И у меня на тебя планы… Антон ухмыляется. Планы. На него есть планы. Ничего ж себе, но так-то у него вчера тоже имелись планы. *** Антон играет, высунув по своему обыкновению кончик языка, взгляд мельтешит по экрану, руки крепко сжимают джойстик. Ему осталось меньше десяти минут, но он так увлечён, что наверняка об этом забыл. Арс в этом практически уверен. Сам он на экран не смотрит, а думу нелёгкую думает, сосредоточенно хмуря лоб. Ему и радостно, и волнительно, и тяжко единовременно. Радостно от того, что, кажется, всё наконец-то возвращается на круги своя, волнительно перед грядущим и тяжко от того, что он вновь чувствует себя растерянным и каким-то потерявшимся. Он скучал, до сводящего с ума чувства тесноты в районе солнечного сплетения. И, в отличии от Антона, заметил всё сразу. Первыми пропали правила. Все. Он просто не мог заставить себя навязывать что-то Антону, увязшему в болоте саморефлексии. Кризис накрыл их всех, но Антон в нём захлебнулся, выпав напрочь из жизни. Затем ушло всё остальное, даже то, что было в их отношениях до злосчастной коробки с лего. Арс начал себя одёргивать, отчего-то стараясь не переборщить… с заботой? Да, наверное, так. Никаких больше «штук», ничего такого. И всё вроде бы было отлично. Нет, серьёзно. Они посраться-то умудрились всего дважды и то, так, почти несерьёзно. Не чета тем эмоциональным качелям, что у них были в самом начале. Засыпали и просыпались в одной кровати, смеялись, спорили по пустякам, топили заботы в долгих разговорах на кухне, молчали, не находя в этом мучения, смеялись до хрипа в голосе, жили, любили. Только вот Арсу к октябрю голову сносило от недостатка его мальчика. За что он себя, разумеется, корил. Ведь в определённый момент начал размышлять над тем, а не надоели Шастуну (как он это называл?) их игрища, не пришёл ли конец их такому странному периоду в отношениях. И если его подозрения верны, сможет ли он с этим жить? Перемену в его настроении заметил Серёжа, а затем в свойственной ему манере поинтересовался, а не перестали ли они ебаться. Его слова, не Арса. Вообще, у Серёжи многое к этому сводилось, но в этот раз Арсений выбесился, послав лучшего друга с его предположениями далеко и надолго. Потому что нет, не перестали. Всё зашибись, просто прекрасно. Не считая того, что Арсений сходит с ума от недостаточности. Наблюдая за тем, как Антон пытается выстроить перспективу дальнейшей жизни в условиях изменившихся координат, Арсений отчаянно желал усадить это загнанное чудо к себе на коленки, чтобы позволить тому перестать беспокоиться о вещах, что не в силах изменить. Но непременно останавливал себя в этом порыве. Ему казалось, что тот должен сам что-то там с самим собою порешать. Но и оставался рядом, чтобы напоминать, что спать больше пяти часов так-то очень даже полезно, что есть стоит регулярно, а курить меньше пачки в день, и ещё чтобы сидеть с ним на кухне до утра в молчании, ведь молчание в компании все же лучше, чем без нее. В конце концов он полюбил Шаста до. До того, как это и многое другое в их жизнях произошло. И вчера он нуждался именно в Шасте. Он и правда полдня мечтал, что окажется в этой квартире, где они накупят еды и выдуют по несколько литров пива, а потом уснут ленивые, пьяные, но довольные. Но ему внезапно преподнесли то, чего он так долго хотел. И сработал какой-то выработанный годами инстинкт: «Дают — бери, бьют — беги». В такси Арсений был уверен, что у него получится, но едва оказавшись в прихожей, понял, что не справится. Просто потому что перевозбуждённый Антон на коленях — это безусловно прекрасно, но он хотел не так. Не так быстро? Может быть. И сейчас у него осталось десять минут, чтобы придумать план, которого у него нет и не было. Он слукавил, боясь, что Антон вновь ускользнёт. И сейчас без понятия, что они будут делать дальше. — Время, Антон… Он даже не спорит, сохраняет, выключает и обращает всё своё внимание на Арса. Глаза аж поблёскивают возбуждением предвкушения. Ногой, вон, дёргает, ещё немного и на месте начнёт подпрыгивать. В нём сейчас ничего не осталось от уволенного с канала ТНТ, подающего некогда большие надежды, Антона Шастуна. И Арсу искренне интересны сейчас две вещи: насколько Антон сейчас себя ощущает и когда он сам уже начнёт за ним поспевать? Планы… Планы… Если уж этот год чему-то их и научил, так это бесполезности планирования. К чёрту планы. — Иди сюда. Тот натурально подпрыгивает и срывается с места, чтобы тут же оказаться рядом, перекинуть ногу и усесться сверху. Обхватив одной рукой за шею, он упирается лбом в чужой и опускает глаза, прикусывая губу. Второй рукой теребит ворот Арсовой футболки, то оттягивая слегка, то просто сминая между пальцев. Арсений кладёт руки на талию, поглаживает слегка большими пальцами, но ничего не говорит, ждёт. — Мне… мне тоже этого не хватало, — шепчет себе под нос Антон спустя некоторое время. — И… Мне кажется, я только сейчас понял, что ты всё время делал. И хоть я и не понимал, что это было, сейчас, мне кажется, что это было правильно. Мне, наверное, было это нужно. Но сейчас… Сейчас я так больше не хочу. Поднимает взгляд, но едва встретившись с чужим, тут же опускает, а потом и вовсе прячет лицо, прижимаясь щекой к виску. А Арсений, придавленный восьмьюдесятью килограммами живого Шастуна, внезапно ощущает невероятную лёгкость, словно с него бетонную плиту сняли. А потому, проведя рукой по затылку, еле слышно спрашивает: — А чего хочешь? — Скажи это. Только не так, как вчера. Скажи правильно… — Тогда посмотри на меня. Они вновь оказываются нос к носу. Губы так близко, что это почти невозможно. И прямо в них Арсений выдыхает: — Чего хочет мой мальчик? На последнем слове Антон прикрывает медленно глаза, пока лицо расплывается в улыбке. — Я хочу… Хочу, чтобы сегодня ты решал, чем мы… Что я буду делать. Можно? — Хорошо. А ещё? — И… Ещё я хочу, чтобы ты меня выпорол. — Ну, тогда тебе придётся быть ну очень послушным, — произносит Арсений уже куда-то в губы.