Развивающая детская игра

— Ты уверен, что этого хочешь? Именно сегодня, я имею в виду. Антон утвердительно башкой кивает с нехилой такой амплитудой и, парадируя Невского, шепеляво шепчет: — Абсолютли. И ты обещал! Они полусидят на кровати. Арсений, прислонившись спиной к стене, и Антон, устроившись у него между ног. Он действительно обещал… Но его душеньку терзают некоторые сомнения. — И я был послушным весь день, — не хочет отступать Антон. В ответ ему ухмыляются. Это чистая правда, Антон делал всё, что ему велели. Только вот, Арс так-то весь день душу отводил за предыдущие месяцы, выливая все, накопившие за этот долгий срок, запасы нежности. Так что Антон, по факту, очень послушно позволял себя холить, лелеять и тетешкать. Выходило у него отлично. — А ещё ты вообще-то мне должен… — Что? Это ещё что за поворот? Когда это я тебе задолжать успел? — Арсений слегка дует прямо в макушку, наблюдая, как от дыхания разлетаются едва успевшие высохнуть после душа волосы. — За вчера. За такое ты мне точно должен. — Подожди-ка, — хмурится Арсений, а затем наклоняется пониже, чтобы тот точно расслышал. — Ты что, собрался на моём чувстве вины сыграть? — Я… Нет. Просто ты мне должен, вот, — и руки на груди скрещивает. — М… Вот оно как обернулось-то всё, ага. Арсений себя корил, думал, как они этот неприятный эпизод разгребать будут, гадал, как глубоко обида в чужом сердечке поселилась. А этот, вон, как всё вывернул. Вообще-то, по умолчанию, предполагается, что провиниться должен тот, кого будут пороть, а не наоборот. Так, по крайней мере, считает Арсений. — Солнце моё, это как-то подозрительно напоминает ультиматум, тебе не кажется? С каких это пор ты у нас что-то требуешь? И тут же отстраняется, стремясь насладиться эффектом. И Антон его ожидания оправдывает, тут же разворачивается, утыкается подбородком в грудь и вверх глаза поднимает, стремясь, скорее всего, изобразить морду кота из Шрека, но выходит скорее какая-то сиротка с вокзала, чей профессиональный бизнес — давить на жалость. — Ну, Арс. Пожалуйста. Я хочу сегодня… Ты обещал. Кажется, у него закончились аргументы. — Забавно, — усмехается Арсений. — Никогда бы не подумал, что меня так будут просить о том, чтобы я кого-то выпорол. А я ведь даже не сказал «нет». — Но ты и не сказал «да». Арс улыбается широко так, прямо в скуксившееся лицо заглядывая. Ждёт пару секунд, и тут же получает многозначительную полуухмылку в ответ. Антон так-то сообразительный. Он забирается на него сверху, целует и тут же тянет за шиворот на себя, чтобы тот сел. Видимо сам не желает в неудобной позе корячиться. Арсений не сопротивляется, но его даже не трогает, только подаётся навстречу, когда к его губам тянутся, но не целуют, а шепчут: — Арс, пожалуйста… Пожалуйста. И тогда уже целует сам, чувствуя, как чужая пятерня путается в волосах на затылке. А у него в голове будто бы капитошка взрывается, наполненной не водой, а горячим молоком, что по венам растекается тёплым, мягким возбуждением. Хочется самому попросить ещё, но Антон и так знает, что ему надо. Потому, горячими губами к виску прижавшись, продолжает нашёптывать: — Я правда, правда, очень сильно хочу, чтобы ты меня выпорол. Ну, пожалуйста… Забавно, конечно, как всё за год изменилось. Спроси у него кто тогда, он бы с уверенностью заявил, что у них в постели всё прекрасно, даже не так, всё просто охуенно. И не соврал бы только потому, что сам не знал правды. А она заключалась в том, что тогда действительно было охуенно, но с тех пор, как они наконец всё выяснили, с тех пор, как перестали жить в полутонах недосказанности и чётко осознали, чего по-настоящему хочется, стало просто потрясающе. И сейчас он сжимает ладонями покрывало, пока Антон, тот самый, что предпочёл когда-то затащить в гримёрку, чтобы показать, а не рассказать о том, чего хочется, трётся об него в нетерпении, облизывает жадно ухо, чтобы прямо в него произнести уже чёрт его знает какое по счёту «пожалуйста», потому что Арсению это нравится. И это так потрясающе, что начинает кружится голова. — Я, блядь, так этого хотел. Просто пиздец… — Не матерись, — вылетает изо рта раньше, чем Арсений успевает подумать. Но, поймав удивление в чужих глазах, тут же добавляет: — Не сейчас. Потом сколько угодно… Не хочу, чтобы мой мальчик матерился, когда меня о чём-то просит. Антон чуть отстраняется. И на секунду Арсу кажется, что он переборщил. Но тот только хватает его за руку, подтягивает за запястье к своему лицу и, повернув к себе тыльной стороной, проводит губами, еле касаясь. От этой картины дыхание сбивается, голове становится жарко, а сердце совершает какой-то невероятный по своей сложности кульбит. Потому что первое желание — сжать лицо, повалить на кровать и некрасиво, пошло трахнуть пальцами в рот. Но Арс даже не шевелится, только сильнее второй рукой сжимает покрывало и выжидающе поднимает бровь. А Антон, как-то хитро улыбаясь (Арсений готов поклясться, что несмотря на всю ситуацию, в этой кудрявой башке генерируются шутки про «не матерись»), широко облизывает костяшки пальцев, замирает у самых кончиков и горячо выдыхает, заглядывая в глаза. — Выпорешь своего мальчика этой рукой? Ептвоюматьшастун — Сука, — шипит Арсений и валит его на кровать. Потому что это, блядь, уже не в какие рамки. — А сам ругаешься, — успевает заметить Антон, падая на спину. В горизонтальном положении говорить ему особо не дают. Арс целует шею, забирается руками под футболку, наваливается всем телом. Его мальчика нужно срочно ощупать. По рёбрам вверх, там лечь ненадолго широкой ладонью на грудь, затем огладить ключицы, дойти до самой шеи и вновь вниз, к животу. В ушах шумит так, что он почти не слышит короткого зова сквозь первые стоны и откликается только раза с третьего. — Арс? — М? — Ты так и не сказал «да». Ну, не сука ли? Приходится остановиться, упасть ничком на разомлевшего под ним Антона и попытаться отдышаться, чтобы привести мысли, если не в порядок, то хотя бы в организованный бардак. — Хорошо, — выдыхает он, дыша загнанно. И кое-как переворачивается, ложась рядом на спину. — Только у меня есть просьба. — Какая? — Антон приподнимается и заглядывает в лицо. Видок у него, как у радостного щенка. Довольный, сука. А Арсения, может быть, тут инфаркт чуть не прибил. — Только это просьба, не условие, хорошо? Затем поднимается легко, игнорируя вопросительно изогнутые брови, в два шага оказывается у сумки, достаёт то, что хотел, и возвращается, чтобы протянуть в руке то, за чем ходил. Еле заметно, прикусив щеку, он ожидает реакции. Антон быстро бросает взгляд, ухмыляется как-то неуверенно и поднимает глаза на Арса, который так и стоит с маской для сна в руке. — Ты же в курсе, что просто можешь велеть мне на тебя не смотреть? — Да, но это другое. Поэтому это просто просьба. Арсений знает, о чём он просит. И более того, знает, в чём заключается разница между запретом и отсутствием возможности. Разница эта колоссальная. Антон и сам ему как-то объяснил, в чём она заключается лично для него. Его сводит с ума момент пересиливания, когда ты можешь двинуться, но тебе нельзя. Когда же его связывают, как заявил сам Антон, он чувствует себя, куда более расслаблено, как бы парадоксально это не звучало. Только связанные руки — это вам не временное отсутствие основного органа чувств. Арс знает и поэтому именно просит. Антон пялится пару секунд перед собой, ведёт челюстью, раздумывая, а потом пожимает плечами: — Ладно, давай попробуем, давно ж собирались. И тянет руки загребущие. — Нет, я сам, — Арсений хватает за подбородок и заставляет посмотреть на себя. — Ты можешь снять её в любой момент, когда захочешь. И в этот раз ты можешь прикасаться ко мне без разрешения. Но все остальные правила в силе, ты меня понял? — Ага… Арсений только голову наклоняет вбок. — Да, я понял, — тут же исправляется. — Хорошо. И садится рядом. Он теперь будет пользоваться каждой возможностью усаживать Антона на коленки. Не сказать, что до этого шибко сдерживался, но всё же. Антон намёк понимает тут же и вновь оказывается сверху. Обхватывает руками за шею и позволяет себя выцеловывать. Чем Арсений и занимается. Возбуждение недавно ещё не дающее здраво мыслить чуть отступило, даруя возможность, как следует насладиться процессом. И только убедившись в том, что ни один оголенный участок кожи без его внимания не остался, стягивает с него футболку. — Наклонись, солнце. Антон слушается, глядит чуть взволнованно, но всё ещё плывуще и весьма заинтересованно. На вот эти блестящие, широко открытые глаза Арс маску и натягивает. Убеждается, что резинка уши не пережимает, а затем обхватывает обеими руками лицо. — Ну, как? — Пока просто непривычно, — вроде бы честно отвечает Антон и тут же хватается за запястье. И не отпускает некоторое время, а Арсений не торопит, пусть обвыкается, лишь одной рукой по спине проводит, едва касаясь. — Щекотно… — Я же только что там же проводил, и тебе нормально было. — Ага, а теперь щекотно. Может, потому что не вижу. — И что, теперь есть шанс, что ты будешь хихикать всю дорогу? — Весьма вероятно, — смеётся Антон. А Арсений смотрит на это чудо невероятное, на лицо, улыбающееся в маске, и думает, что ничего очаровательней-возбуждающего в жизни своей не видел. — Ляг на живот, я помогу. Антон кое-как, но справляется с поставленной задачей. Ему действительно непривычно. Да, это лучше всего описывает состояние. Непривычно, а ещё иррационально хочется вертеть башкой в разные стороны. Какое-то внутреннее-бессознательное твёрдо уверено, что, если повернуть шею под правильным углом, то зрение вернётся. Лишь очутившись на кровати, он избавляется от этого зуда, заставляющего дёргать головой от каждого шороха. В комнате образуется какая-то неестественная и внезапная тишина, которая словно требует, чтобы к ней прислушались. И в ней удаётся различить дыхание. Его самого, громкое, будто бы он куда-то бежал только что, и Арса, который там, где-то позади него, копошится. Слышен шум за окном, а если совсем напрячь слух, то можно услышать еле заметный гул водопроводных труб в ванне. Но все эти звуки как будто бы вокруг тишины, а не в ней, она же большая, почти необъятная и давящая на перепонки. Антону становится неуютно, сильнее вжавшись в покрывало щекой и сжав его обеими руками, он тихо зовёт: — Арс..? — Я тут. Ясное дело. Но почему-то от озвученного факта становится чуть легче. Антон собирается спросить, что он там долго, что вообще делает, и, самое главное, что собирается делать, но не успевает. На него наваливаются всем телом сзади и сразу же становится ясно, чем он там занимался, ибо к обнажённой, уже успевшей покрыться мурашками спине прижимаются горячей кожей, к лопаткам, пояснице и плечам, а по рукам проводят сухими ладонями и накрывают его, сжатые в кулаки. — Это я, — шепчет на ухо. И это тоже горячо и приятно до невозможности. — Всё хорошо? — Да, — сдавленно, почти не размыкая губ. Ему сейчас вообще не до разговоров. Ощущения накрыли и унесли за собой. Он Арса так ещё никогда не чувствовал, хотя это ведь… Ну, не первый раз он на него не смотрит, а тот со спины жмётся. Но тем не менее, всё по-другому, сильнее как-то. И стук его сердца чувствуется недалеко от правой лопатки, будто бы эхом во всём теле отзываясь. Вау… Но добавляет, помятуя способность Арса загнаться за считанные секунды. — Да, хорошо. — М… Арсений слегка прикусывает мочку уха, дыханием своим блядским жар по всему телу сильнее разгоняя, и проводит обеими ладонями вдоль боков. Антон и правда боялся, что в таком, уязвимом состоянии, будет время от времени биться в припадке от щекотки, но нет. Это движение только заставляет подтянуть живот в предвкушении большего, чувствуя, как член кровью наливается. Хочется оказаться обнажённым полностью, чтобы всем телом, а не так. Потому приподнимает зад в иррациональной попытке потереться, скулит чуть слышно, жалобно. — Не, ты меня о другом просил. Или передумал? Антон не передумал. Антона так-то отвлекли и с верного пути столкнули. Он прекрасно помнит, чего он просил. Это сводило его с ума последние несколько недель, а сейчас одно упоминание о грядущем заставляет заёрзать нетерпеливо. — Скажи, в последний раз скажи, хорошо? — Выпори меня, — проглатывает «уже», — пожалуйста. Прямо сейчас. — Хорошо. И такое приятное, сводящее с ума тело пропадает. Хочется глупо заныть от того, что невозможно просто, блядь, физически получить всё и сразу. Арс снимает с него домашние треники, стягивает трусы и быстро проведя ладонью вдоль позвоночника, напоминает: — Ты знаешь, что нужно делать. Антон действительно знает. Приподнимается на четвереньки, сползает спиной к краю кровати, надеясь, что, если вдруг поползёт не туда или на радостях решит навернуться, его-таки направят. Но, видно, всё делает правильно. Остановившись, раздвигает ноги сильнее, прогибается в пояснице и опускается верхней частью туловища вниз, чтобы повернуть голову вбок, прижаться щекой к кровати. Поза не самая удобная: быстро затекает шея. И, рано или поздно, Антон всё равно поворачивался лицом вниз. Но Арс всё равно просил. И Антон знает, что, если бы не маска, первый удар он пережил бы, глядя прямо Арсению в глаза. Сейчас смысл сей неудобной позы не совсем ясен, у него пол-лица закрыто, но решает сделать всё, как обычно. В конце концов, если Арс решил её ему на лицо натянуть, то значит хочет видеть. Наверное. Размышления, такие несвоевременные и такие ненужные сейчас, выметает прочь из головы первое касание. Арс просто проводит ладонями нежно, а Антона прошибает вдоль позвоночника до мозжечка. Он замирает, подбирается весь. Грудь сковывает каким-то раскалённым добела чугунным кольцом, что не выдохнуть. Арсений сжимает обе ягодицы, впивается пальцами в кожу до боли, потому что, как бы не переживал из-за каждого синяка на теле его мальчика, увы и ах, его же мальчику нужно так, потому что всё остальное не в счет. Сошлись на том, что синяки на жопе — сопутствующий ущерб. Разводит в стороны и с нескрываемым обожанием выдыхает: — Какой же ты восхитительный, просто невероятно. И сразу же отпускает. Первый удар Антон, как и всегда, почти не чувствует. То ли Арс его жалел каждый раз, то ли кожа ещё не была такой чувствительной, когда каждое случайное прикосновение до дрожи. Он не разбирался. Вот и сейчас скорее слышит, чем чувствует, зная, что может и будет лучше, круче, сильнее. А пока Арсений ведёт пальцами ниже, вдоль бедра, почти до самого колена, пуская мурашки, и возвращается тем же путём, чтобы ударить снова, почти по тому же самому месту. И вот этот удар уже взрывается в голове фейерверком, который будто бы оглушает изнутри. Антон вскрикивает, но сам этого почти не слышит, прикусывает губу, тоже сильно, больно, чтобы хоть за что-то уцепиться. Ведь в голове звонко и пусто. И кажется, что сейчас реально унесёт, засосёт в кровать, которая обратится чёрной дырой. Не успевает он оклематься, как его бьют ещё раз, но, благо, уже с другой стороны. И это хорошо, это правильно. Арсений вновь сжимает ягодицы, но теперь уже не так сильно, мнёт, переводит руки на бока, сжимает и их, а затем Антон чувствует, как тот касается губами там, где больше всего горело, и распахивает глаза, к собственному удивлению обнаруживая, что когда-то успел их закрыть. Только это ничего не меняет, перед глазами по-прежнему темно. Но это и неважно совсем. Важно сейчас только то, что Арс проводит размашисто языком вслед за поцелуем и спрашивает: — Моему мальчику нравится? — Да, пожалуйста, ещё, — кое-как выговаривает, дыша быстро, но глубоко, словно ему опять тринадцать, а девочки из отряда рассказали про собачий кайф. И стоило начать говорить, как остановиться становится невозможно. И он, как заведённый, продолжает шептать, сбиваясь на стоны, лишь бы тот не прекращал. А говорить, не видя ничего вокруг, так легко, так совсем-совсем не стыдно, что он несёт всё, что приходит на ум. Он сейчас готов умолять, обещать всё, что угодно, согласиться на всё, что предложат, лишь бы Арс не останавливался, иначе, честное слово, он его придушит. Тот его не разочаровывает. Бьёт и тут же касается еле заметно, дразня покалывающую кожу ещё больше, гладит спину, ноги, сжимает сильно, заставляя ещё сильнее прогнуться, захлебнувшись стонами и собственными словами, но члена даже не касается. А сам Антон не может, а потому возбуждение тоже ноющее, затягивающее. Это какое-то сумасшествие, ощущение, что его сейчас изнутри разорвёт от кайфа. Арсения тоже несёт. Он бы сейчас даже, если захотел, вряд ли бы смог остановиться. Потому что картина перед ним — блядское великолепие. И он смотрит, впитывает, как и всегда, надеясь запомнить всё-всё. Как Антон прикусывает и без того почти бордовые губы, как сжимает уже смятое к хренам покрывало, как ведёт бедрами, стоит Арсению отстранится. Вот такого, изогнувшегося в испарине пота с покрасневшей задницей, такого податливого, хочется запомнить. И записать, блядь, на бобину внутреннего проигрывателя всё то, что сейчас Арсений слышит. И когда его мальчик, еле шевеля языком, выстанывает: — Сильнее, Арс, сильнее, пожалуйста. Это окончательно сносит крышу. И та улетает в какие-то только Богу известные ебеня. Ладони уже горят. И Арс где-то на задворках сознания отмечает про себя, что нужно в следующий раз попробовать чем-нибудь ещё. Не ремнем, конечно, но человечество столько всяких приблуд придумало, разберутся. Бьет ещё сильнее с оттяжкой, в ответ ему не то вскрикивают, не то всхлипывают и тут же стонут. И это… — Как же сильно тебе нравится… Не выдерживает. Садится на колени, раздвигает ягодицы шире, чтобы провести языком. Мышцы плотно сжаты. Поэтому Арс просто вылизывает, целует, двигается хаотично, больше подчиняясь какой-то внутренней потребности, пока не чувствует где-то в районе макушки чужую руку. Хочет возмутиться, но вспоминает, что сегодня сам разрешил и внезапно менять правила игры было бы как-то несправедливо. Поэтому даже не дёргается. Тем более, ухватиться как следует у Антона всё равно не выходит. Балансируя на одной руке, он едва не заваливается вперёд на трясущихся ногах, поэтому только слегка тянет за волосы. Арсений не торопится. Вылизывает, пока не становится достаточно мокро, лишь изредка отрываясь для очередного шлепка. Губы почти жечь начинает, когда он решается слегка надавить смоченной во рту подушечкой указательного пальца, продолжая водить языком вокруг. Возбуждение прожигает изнутри, не давая остановиться и не отпуская, чтобы хотя бы смазку взять и сделать всё по-человечески. — Блядь, — сдавленно шипит Антон, когда он входит всего на одну фалангу, но не сжимается, только волосы почти до боли натягивает. Арсений проводит пару раз по члену, давая возможность привыкнуть, затем выходит и вновь прижимается губами, чтобы толкнуться языком. — Сука, Арс, я… Что же ты… Всё, слова окончательно перестали выстраиваться в пусть и короткие, но предложения. И это хорошо, просто замечательно. Пересилив себя, Арсений отрывается, укусив самым пошлым и подлым образом за жопу напоследок. Антон кое-как стоит на локтях, дышит рвано, подрагивает всем телом. И на секунду Арсу кажется, что пора завязывать: — Мне продолжить? Или моему мальчику хватит? — Нет, — почти вскрикивает Антон, резко запрокидывая голову. — Только, блядь, не сейчас. — Тогда стоит быть повежливее, — пожимает плечами Арсений, рыща взглядом вокруг в поисках чёртового тюбика. Находит, но по дороге к нему всё же успевает отвесить ещё один шлепок. — Арс… Голос взволнованный, просящий и почти перепуганный. Он тут же оборачивается на зов, натыкаясь на чуть растерянное лицо с нахмуренными бровями. Антон вновь вертит башкой, в попытках осознаться, куда Арсений подевался. А он, ругнувшись одними губами, рукой касается плеча осторожно, чтобы не напугать, но и дать возможность себя обнаружить. — Я тут, я тут, всё хорошо. Идиотина великовозрастная. Отошёл, не предупредив. Он же не видит, дубина. Прижимается сзади, обнимая поперёк живота. Антон поднимается корпусом навстречу, продолжая крутить головой, словно это поможет. Арс же прижимается губами к влажной шее, чувствуя, какой тот горячий, и продолжает шептать. — Я здесь, всё хорошо… Антон его руку находит, переплетает пальцы и прижимает к груди. И кажется, в мгновение успокаивается, обмякает. — Больше так не делай, ладно? — Конечно. Арсений выцеловывает его невпопад, гладит по животу, спине, рукам, пока не убеждается окончательно, что его мальчик в порядке. И только тогда вновь выпрямляется, но оставляет одну руку на пояснице, а второй в смазке проводит между ягодиц, чувствуя, как и там горячо, получая в ответ короткий стон. Антон всё ещё возбужден до предела, подконтрольный любому движению, он сам насаживается, сам начинает немного двигаться. Арс сам тоже туго соображает, член в штанах гудит, а в груди так жарко, что хоть подыхай. Он входит одним пальцем, чуть сгибает внутри и наблюдает за реакцией. Антон чертыхается, матерится, а затем упоминает создателя нашего всуе и как-то неловко двигает одной рукой в сторону члена, но тут же останавливается. — Арс, можно мне… — Нет. — Арс… — Не проси, я сам решу, когда ты сможешь себя потрогать. Растягивает его медленно так, как привык. Очень хочется больше, сильнее, чтобы Антон вообще к хренам своё имя забыл. У него уже стоны хриплые, глубокие, но по-прежнему невыносимо возбуждающие. От этого кружит голову. И сдерживаться становится невозможно. Одной рукой Арс стягивает с себя остатки одежды, проводит пару раз свободной рукой, размазывая смазку по стволу. И понимает, что так ни черта не получится. Он не столь многозадачный, как думал. С неохотой вынимает пальцы, отводит ягодицу, игнорируя недовольные поползновения, и, налюбовавшись, наклоняется. — Давай, дальше сам. — Что? — Я хочу посмотреть, как ты это делаешь. — Арс… — Давай, порадуй… меня. Твоя очередь. Антон с трудом соображает. Лишённый главного и основного из органов чувств он в определённый момент перестал осознавать себя, кажется. Возбуждение, бывшее обычно внутри, прожигающее там, будто бы оказалось снаружи, окружило его плотным коконом из темноты и похоти. Это всё было слишком, преступно хорошо. — Можешь к себе прикоснуться. Везде, где захочешь. И я отойду, но я здесь, рядом и никуда не уйду, слышишь? — Да. Антон слышит, благо слух ещё не отказал, но слова ускользают, проваливаются куда-то в бездну, и смысл ускользает вместе с ними. Сейчас он понимает только то, что Арс остановился. И это вызывает лишь одно желание — вновь начать вымаливать. Только что-то подсказывает, что сейчас это бессмысленно. Он пытается дотянуться в последний раз. И ему, видимо, подают руку. Он обхватывает за запястье и подтягивает к себе. — Арс… — М? — Скажи это. — Что? — Ты знаешь. Он чувствует его запах, чувствует чужое тепло и жар дыхания на коже, но его не касаются. — Я хочу посмотреть, как мой мальчик себя трогает. Сделаешь это для меня? — Да, — Антон кивает и тут же отпускает. Антон остаётся один. Поворачивает голову из стороны в сторону, разминая шею, которая итак за сегодня настрадалась. Одной рукой касается себя у загривка, чтобы сжать мышцы у позвоночника. И даже это касание самого к себе отзывается волнами по всему телу. Это что-то нереальное. Так не бывает, так не должно быть. Чтобы вело вот так, на ровном месте. От этого странного ощущения его перетряхивает, и он тут же убирает руку, чтобы затем провести по ней языком. Не удобства для, член наверняка блестит от смазки. Просто хочется. Потому что это тоже приятно, тоже так тянуще охуенно. И ведёт ей вдоль груди, затем по животу, а у члена замирает на мгновение. Он знает, что на него смотрят, он чувствует, что на него смотрят ровно так же, как чувствует этот взгляд, стоя на коленях спиной к Арсу. Но сейчас всё по-другому. Не лучше или хуже, просто иначе. И сейчас он может себя коснуться, но это не так уж и важно, ведь не хватает чужих рук. Проводит пару раз по члену, стонет протяжно, не стесняясь. Он сегодня вообще отчего-то не испытывает этого приятно, припекающего щёки и грудь стыда. Но и не торопится. Боится, что не сможет удержаться, а кончать ему нельзя. Если он это сделает, его накажут. И это заставляет простонать чужое имя чуть громче. Проведя рукой по головке, понимает, что этого недостаточно. Вновь упирается лбом в кровать, напрягая в который раз несчастную шею, заводит свободную руку назад. Поза, наверняка, почти нелепая со стороны. Но плевать. Кладёт её на одну из ягодиц. Кожу там, печёт, саднит приятно. Почувствовав это особенно ярко, он сжимает сильно пальцы, собирая небольшой участок кожи гармошкой, чтобы чуть-чуть, самую каплю, усилить ощущения. Боль вкупе пусть и с медленными, но ритмичными движениями на члене заставляет вновь глухо застонать. И он делает то, что бы никогда, ни при каких условиях не сделал бы, если бы просто сейчас стоял с закрытыми глазами. Маска на глазах, погрузившая его в темноту, родила ложное убеждение, будто бы он спрятан в этой темноте. И хоть мозг и знал прекрасно, что Арсений его сейчас прекрасно видит, что свет в комнате включен, что он может буквально под каждым ракурсом его разглядывать, но какая-то, может, и немного тупая, бессознательная часть Антона уверовала то, что он скрылся в окружающей его темноте. Поэтому звонко шлёпает себя, вскрикивает сдавленно и убеждается в том, что и без этого знал. — Это должен быть ты. Так даже неинтересно. В ответ ему доносится сдавленный, шипящий стон. Под него Антон входит в себя двумя пальцами. — Сука, — тянет откуда-то, будто из другой вселенной Арсений. А Антон тут же понимает, что угол не тот. Не выходит, а потому поднимается, насаживается чуть глубже, двигая вдоль члена уже быстро рвано. Его колотит изнутри в преддверии оргазма. Почти себя не помня, он запрокидывает голову и еле слышно произносит: — Арс, можно мне… Но договорить ему не дают. Потому что сам Арсений уже терпеть не может. Он стоял там, отойдя почти до стены, будто бы так будет легче удержаться. Хотел шоу… Да только выдержки не хватило. И когда Антон запрокидывает голову, когда сглатывает накопившуюся слюну, дёрнув кадыком, Арсений отказывается от всех своих планов. Он точно знает, чего хочет. Поэтому оказывается рядом ещё до того, как тот успевает договорить, обхватывает сзади одной рукой, а вторую кладёт поверх чужой ладони на члене. — Подожди. Ещё чуть-чуть, ладно. — Арс… Кладёт на кровать и сразу же переворачивает на спину, заставляя шире ноги развести. Убирает руку с члена, наблюдая, как в ответ на это движение Антон изгибается ему навстречу всем телом. Хватает ртом воздух и шипит недовольным котом от недостаточности. Потный с алыми щеками и чуть перекошенной маской на глазах он, себя не помня, вновь срывается на тихие мольбы. Глядя на это всё, Арсений кончает ему между ягодиц. Наклоняется ближе, хотя его и без того чужие руки вниз утягивают. Там почти врезается в чужие губы, целует жадно, но не долго, соскользнув по щеке к уху. — Я сейчас её сниму, ладно? Только не пугайся. И закрой глаза. Антон только кивает в ответ. И Арс медленно тянет вверх чёрную ткань дешёвенькой, полученной в подарок от какой-то авиакомпании маску с зажмуренного лица. — Вот так… Затем проводит аккуратно пальцами, слегка касаясь, по лицу, вдоль бровей, носа и скул. Лицо румяное, влажное, ресницы от его прикосновений чуть подрагивают. И это заполняет непередаваемой словами нежностью до краев. — Открывай. Антон открывает сначала только один глаз, словно он только проснулся, и второй глаз ещё «спит». От этой глупой мысли Арсений улыбается широко. И вот, на него уже смотрят двумя глазами, щурятся, моргают быстро, пытаясь сфокусироваться. Взгляд поплывший, почти невменяемый, мельтешащий, но как только находит его улыбается в ответ. — Какой же ты у меня красивый… Просто пиздец. — И тебе привет, — смеётся Антон, а затем тянется, чтобы поцеловать и куда-то в поцелуй задать вопрос, который так и не успел озвучить за минуту до. — Можно, — шепчет Арс куда-то в ухо и, скользя по собственной сперме с остатками смазки, входит двумя пальцами в своего мальчика, чувствуя, как тот до боли прикусывает ему губу в оргазме. — Спасибо.