Воздушный змей

      Сердце гулко билось в грудине, и я мерно отсчитывала удары, выдыхая облака пара. Один, второй, третий… У тебя белая кожа, совершенно не умеющая загорать, будто тебя при рождении поцеловала многоликая Луна, осветив белым серебром густые каштановые пряди. И весь ты такой странный, совершенный, неземной, что я порой злюсь и теряюсь, когда время замирает, и ветер легко перебирает твои белые одежды, напоминая мне, как далёк ты от меня, а я — от тебя. Мы разные, буквально чужие, и парящий в высоте не сможет понять того, кто изо дня в день видит мир с земли. Мне не хочется к тебе привязываться, ты чужак, и всё в тебе такое странное, иное, что я легко могу назвать тебя красивым, но в странном разрезе глаз, остриженных бровях, тонких запястьях я не вижу ничего знакомого и родного, и это не должно ни меня, ни тебя огорчать. Но твой взгляд сначала задерживается на моих жёлтых прядях, потом находит белизну зубов, узловатость пальцев, зелень глаз… А я вдруг начинаю считать родинки, что появляются у тебя на руках и лице жарким летом. Одна, вторая, третья…       Ноги бредут вперёд, как в бреду. На сандалиях стёрта подошва, а мел на пальцах давно смешался с густотой крови. Вокруг растут чудные деревья, бело-чёрные, несуразные и странные, с голой кроной, а вокруг валит снег. Я дышу прерывисто и хрипло и считаю шаги. Один, второй, третий… Мне нравится гладить тебя по щеке, кожа на ней особенно мягкая и нежная, и, возможно, мне нравится, как ты прикрываешь веки, склоняя голову к моей ладони, будто дикий волк, что урчит, прижимаясь к белому меху озадаченного зайца. Мне нравится твой волевой подбородок, и то, как ты кладёшь его мне на голову, когда прижимаешь меня к себе с раздражающей (очаровательной) бесцеремонностью. Мне нравится, как ты воруешь у меня поцелуи под носом у отца. Я понимаю по двум жадным безднам в твоих глазах, что ты это знаешь тоже. Я закатываю свои и считаю украденные тобой поцелуи. Один, второй, третий…       Ладонь проводит по белой коре, оставляя на ней кроваво-красный узор, и следует за телом, падая в снег. Перед глазами всё плывёт, и смутные сожаления заполняют грудь без остатка. И почему-то сейчас, когда не осталось сил на гордость, ложь и опасенье, я хочу увидеть перед собой не отца, сквозь слёзы давшего бы наставление, а тебя и твои сжатые до побеления губы. Ты держал бы меня за руку судорожно, едва дрожа, а я бы смотрела на тебя, как… в последний раз, хотела бы и не смогла сказать те долгожданные, нужные тебе (или мне?) слова. Но ты прочёл бы их в моих глазах (ты всегда так делаешь) и сдавил бы мою руку до боли, как и всегда. Я бы не стала возмущаться. Но тебя рядом нет, и некому разделить со мной последние мгновения. Мир стал шире, насыщенней, прекрасней… И я жадно смотрю на него, пока не начинает темнеть в глазах. Я считаю снежинки, что скрашивают грусть для меня. Одна, вторая, тре… Чёрно-красный узор, высеченный на радужке глаза, пугающий и манящий, как и его владелец. Круги на нём ведут свой причудливый танец, обещая негу, наслажденье и полусон на грани яви. Протяни руку, и ты утонешь в этих глазах, утонешь и не выплывешь, тебя поглотит и сильный голос с хрипотцой, и твёрдые шершавые руки, и клятвы, что свяжут, опутают и не разорвутся. Этот долгий сон… Я смотрю на тебя, как в дымке сна, хочу протянуть руку в ответ, но лишь считаю обороты чёрно-красного узора. Один, второй, третий…

***

      Изо сна меня выдёргивает резко, и я подскакиваю на траве, судорожно озираясь и прижимая руку к бьющемуся сердцу, желающему выпрыгнуть из груди. Непонятная тоска, отчаяние и надежда смешались в невнятный пугающий ком, и я, сжав зубы, начала стирать градом льющиеся из глаз слёзы, что так легко текли из глаз.       Сны становились всё ярче, объёмнее и чувственней — я проживала целую жизнь в странных отрывках и эмоциях. Было тяжело выносить это, хотелось кричать в голос от переполняющих чувств, что теперь не забывались по пробуждению, оставляя горький на языке вкус, а заставляли замирать посреди дня и пустым взглядом вглядываться в даль, будто оттуда вот-вот растелится красная дорожка, по который проплывёт Рикудо Сенин, посмотрит на меня, поцокает и, почесав бородку, скажет: «Нда-а, тяжёлый случай…»       Изо рта вырвался истерический смешок, и я посмотрела на руку, на которой появился едва заметный узор, и прошептала одними губами: «Вагнер…»       К уже царящему внутри коктейлю из надежды, отчаяния, грусти и тёплой радости примешались и другие чувства, и всего этого стало вдруг так много для меня, маленького и уставшего человека, что я сжалась в комок на земле, прикрывая глаза и уже не пытаясь стирать слёзы, непонятно почему шедшие из уставших глаз.       Через какое-то время, когда изображать половую тряпочку мне наскучило, я разбито поднялась на ноги, оглядывая окружение. Знакомый лес, который находился восточнее клана Сенджу, показывал, что, чтобы добраться до дома, придётся хорошенько постараться и потратить на дорогу если не день, то половину дня точно.       Небо уже окутывала ночь, давая царствовать сумеркам, но к счастью, неподалёку находилась деревенька, в которой я вполне могла рассчитывать на ночлег и миску супа, ведь пару монет я точно смогу найти.       Через пару часов сидя в трактире и допивая вторую кружку рисового вина, я грустно оглядывала окружение в надежде, что кто-то увидит мои страдания и предложит стакан какао, яблочный зефир и платочек, достаточно большой, чтобы вместить все мои сопли и страдания.       Окружение эстетикой особо не радовало: обычный трактир, в который забредают усталые путешественники, торговцы и, если очень прижмёт, то и шиноби, что непременно наставят на свой номер печатей и для лучше сна положат рядом кунай, а не плюшевого медведя, как у гражданских.       Ухмыльнувшись в кружку, я прикрыла глаза и тут же удивлённо вздрогнула, так как на соседний стул резво приземлились. Яркий макияж, лукавая улыбка и кимоно, достаточно фривольное, чтобы понять, какого рода услуги оказывает эта женщина, жирно намекали, чего эта бабочка хочет от мужчин. — Из далёких ли вы краёв прибыли, добрый муж? — поинтересовалась она, играясь с тонкой косичкой у виска. Её голос плыл и ласкал, так что я не сразу сообразила, что нацепила на себя хенге тридцатилетнего мужчины, и чуть не выдала растерянное «Э-э-э…». — Из далёких, — сухо ответила я изменённым голосом, надеясь, что такой приём заставит женщину найти кого-то посговорчивее. — Это видно, господин, — придирчиво осмотрев мою иллюзию, протянула она. — Не угостите ли девушку?       Звучало нагловато, но я посмотрела на её худой измождённый вид и махнула официанту, заказав у того чего посытнее. Алкоголь ей явно пить не стоит.       Она поджала губы, сузила глаза, опираясь на подбородок, и продолжила допрос: — Так что уважаемый господин забыл в столь далёких краях? — Так уж и в далёких? — хмыкнула я, закрывая усмешку кружкой. — Не часто нынче можно встретить путешественников здесь, — наблюдая за моим лицом, легко ответила она. — Мало кто выбирает эту дорогу. — А как же Сенджу? — не удержавшись, вякнула я, тут же прикусив язык. — Я слышал, их границы неподалёку…       Официант принёс еду, и я, легко ему кивнув, отодвинула всё в сторону женщины, что удивлённо вытаращила глаза, но тут же сделала невозмутимый вид и явно подобрела. — Ах, господин, те времена давно прошли, — хихикнув в рукав, сказала она, беря в руки палочки. — Что вспоминать былое? Со времён заключение договора с Учиха у них явно стало куда меньше поводов останавливаться здесь. — Э?       Моргнув, я, посчитав, что мне послышалась, удивлённо посмотрела на придирчиво выбирающую рис женщину. — Что-то не так, господин? — растерянно улыбнулась она. — Вы тоже голодны? — Че? Э, нет-нет-нет, — замахала руками я, вмиг растеряв флёр загадочности. — Повторите, что вы только что сказали? — О том, что вы голодны? — наклонила голову она, и я вновь замахала головой. — Что что-то не так?.. — Нет! Про Учиха! — покраснев, цыкнула я.       Стало не по себе: то ли я становлюсь «настоящим» Сенджу, при обычной беседе слышащим фамилию врага и внезапным рычанием пугающим гражданских, то ли мне определённо пора на покой. Когда там пенсия у шиноби? Весьма поздновато: люди, живущие по принципу «на том свете отдохнём», не внушают надежды на льготы.       Признаться, если бы эта женщина посмотрела на меня косовато, я бы перекрестилась, конечно, и задержалась бы, чтобы отоспаться, ещё на денёк, но вместо этого она улыбнулась удивлённо и осторожно повторила: — Когда Учиха с Сенджу заключили договор?       Я моргнула. Ещё раз. Потом потёрла глаза. Вздохнула и перенесла кончили пальцев на виски. — Ещё раз. — Простите?.. — Повтори ещё раз!       Она с явно читающейся настороженностью выполнила требование, и я шлёпнулась пустой головой о стол. Спокойно, Мира. Ты просто что-то не поняла… — Что за договор? — резко вскинувшись, требовательно спросила я, неосознанно используя ки и тут же её укрощая. — Я не понимаю… — Что. За. Договор, — медленно и членораздельно повторила я столь жёстко, что сама не успела тому удивиться. — Что этим выродкам нужно? Договор на травы? Зерно? На головы соплеменников? Какого рода договор был заключён? — Господин, я не думаю, что… — опасливо оглядываясь, явно навострилась сбежать она, и я, оглянувшись и поняв, что привлекла ненужное внимание, досадливо цокнула.       Иллюзии не были моей сильной стороной (мягко сказано), и любой Учиха, увидев мою, щёлкнул бы её как орешек с насмешливым «Пф-ф-ф!», даже не активируя свои супер-глазки. Но для гражданских моей кривой заготовки было вполне достаточно, а печать, глушащая звуки на столе, давала полный простор для выуживания подробностей.       Женщина, к её чести, довольно споро поняла, что за фрукт ей попался (осознанию поспособствовал вытащенный кунай), что помощи от окружающих ждать бессмысленно, и растянула губы в такой непроницаемой улыбочке, что я подивилась чужой выдержке. — Вас интересуют подробности заключения мирного договора? — тут же сменила тон она несмотря на то, что мой ошалевши-взбешённый настрой ничуть не изменился. — Да! — рявкнула я, и она терпеливо вздохнула, будто общалась с нетерпеливой малолеткой. — Два года назад был заключён альянс между кланами Учиха и Сенджу. Мир между ними был закреплён письменно при свидетельстве дайме. Через полгода началось строительство деревни, которую назвали Конохагакуре, в её создании приняли участие и другие кланы, которые присоединились к альянсу. Насколько мне известно сейчас деревня почти полностью заселена и возводит границы… Это всё, что я знаю из слухов, господин.       Жалостливо и растерянно смотря на женщину, будто она вот-вот скажет, что отменно пошутила, я с трудом нашла в себе силы опустить взгляд на покрытую чем-то липким столешницу. Зажмурив глаза от пришедшей в голову догадки, я, не поднимая взгляда, спросила слабо: — Какой сейчас год?..       Ответ мне не понравился.

***

      В столицу мне удалось добраться только через две недели. Могла бы и быстрей, но я предпочла ехать на повозке, поминутно сканируя окружение и давя чакру так, будто за мной устроил охоту Таджима Учиха лично, в своём кабинете кидая в мой портрет дротики и показывая его сыновьям, приговаривая: «С этой тётей дружить не надо, лучше по голове раз-два лопатой». В общем, совершенно не знала, чего ждать.       Прошло шесть лет с тех пор как я посмотрела на Тобираму преисполненным чувством собственного превосходства взглядом, заявив, что не маленькая, готова к выездам за границы клана и вообще, ты что, я же столько лет училась у Мураками-сама, какая со мной может случиться беда? И Тобирама, явно так не считая, с трудом, но всё же кивнул, поверив, что в голову мне всё же что-то вбили. Как оказалось, зря.       Совершенно очевидно, что похоронили меня все — и семья, и клан, и даже Мураками-сама, который часто повторял, что я «идиотка неубиваемая», но шесть лет — большой срок и для него. Даже если бы я жила в прошлом мире, то при потере близкого на такой период верила бы в чудо больше автоматически, чем действительно считая, что увижу на пороге знакомый силуэт. В этом мире ситуация была сложней, передачи «Жди меня» не существовало, и тебя могли похоронить уже по прошествии месяца-двух, что уж говорить о годах.       Вместо злости, отчаяния или хотя бы облегчения, внутри меня всё поглотила растерянность — что делать я совершенно не представляла. Заявиться в клан и, подмигнув Хашираме, сказать: «Красавчик, скучал?». Подкараулить Тобираму в красном кимоно и, пронаблюдав выражение ужаса на лице, махнуть букетом с бодрым «Ну что, в загс?». Или заявиться с бутылкой вина к Мадаре и протянуть чарку с облегчённым «Ну, теперь-то можно!». А напоследок воротиться домой в белой ночнушке и, напугав до икоты родных, наплести байку про избранность и благословение Рикудо?       Каждый вариант был лучше другого, но возвращаться сейчас в деревню со странным наименованием «Конохагакуре» было рискованно: в то время как мои сверстники обрели ярко выраженные вторичные половые признаки, я осталась той же восемнадцатилетней соплёй, что только вылезла из пубертата и тихо хихикает на слове «пенис» несмотря на две жизни и полученное медицинское образование. Впрочем, последнее можно не считать за показатель, а относить к патологическим и неизменяемым формам психологической девиации, чтобы не называть даже про себя собственную персону «с неизлечимой придурью».       Истерический смех время от времени вырывался у меня за время поездки, и мои попутчики уже были не рады, что взяли с собой подозрительного мужика (здесь феминизм могли счесть за мат, поэтому женщинам путешествовать в одиночку было рискованно). Однако, я даже не пыталась тот давить — лучше быть странной в чужих глаза, чем лопнуть от напряжения и неизвестности.       Вопреки ожиданиям столица изменилась мало. Хотя окраины заметно преобразились в лучшую сторону, и я удивлённо оглядывалась по сторонам как в первый раз и явно походила на впервые приезжую, раз меня пытались наколоть все встреченные мною продавцы. Проходя по площади, при виде счастливо смеющейся семьи я замерла и, проводив их взглядом, начала думать о своей, чего избегала делать всю поездку.       Хенге спало, когда ладонь начала неловко вытирать слёзы, и я устало скривилась, уже не стараясь следить, куда иду. В какой-то момент меня толкнули плечом, ругнулись и обозвали (любимая столица), и я, гаркнув в ответ что-то столь же нелестное, с глухим всхлипом подняла взгляд.       Плакать тут же перехотелось. Старое-доброе слово из трёх русских букв всё также гордо желтело на памятнике основателю города. Ярко виднелись попытки замазать пятно, перекрыть другой жёлтой краской и даже способы применения фуин, но надпись держалась крепко, ничто её не брало, и даже старый номер телефона с многообещающим и томным (благо, на том же русском) «Мальчики, звоните, я из Сенджу» всё также радовал взор.       Я невольно приосанилась — не хочется быть тряпкой на фоне этого образца стойкости и упорства — и гордо отдала честь. Не знаю зачем и кому, но от этого стало намного легче.       Заметно повеселев, я продолжила путь. Приятно было видеть, что хоть что-то в этом мире не меняется.