Он делает шаг вперед, и входная дверь с тихим щелчком захлопывается.
Широко распахнутые зеленые глаза смотрят на него с удивлением, испугом и
принятием. Почему-то складывалось ощущение, что она его ждала. Сегодня. Этой ночью. Или нет — может быть, каждый чертов день, уже гребанные пять лет как?
— Ты все знала, — девушка вздрагивает, но взгляда отвести просто физически не может. Смотрит на его выпачканную в пыли и пепле одежду, на кровь, засохшую на подбородке, на тонкий горизонтальный порез на шее. Смотрит в голубые глаза с едва заметными золотыми искрами по краям радужки.
И все понимает.
— Ты знала, что Олега нет.
Он поводит плечами, сжимает и разжимает кулаки. Костяшки пальцев сбиты практически в мясо.
— Ты знала, что это всегда был я. Я на тебя кричал, я тебя ударил. Дважды. Чуть было не изнасиловал. А ты все равно возвращалась, приходила снова и снова, готовая из шкуры вон лезть, лишь бы
мне попытаться помочь.
Мария кивнула. Заметила пробежавшую по телу Разумовского дрожь и только тихо выдохнула, внимательно рассматривая сбившуюся на его нос непослушную рыжую прядь.
— Ты могла погибнуть, ты это понимаешь? — его брови взметнулись вверх, в голосе засквозило недоумение, — Я — Чумной Доктор. Тебя могла поймать полиция, могли убить подражатели, тебя
я мог убить, ты это понимаешь?
Она молчала несколько секунд. Снизу вверх смотрела на осознавшего свое безумие миллиардера, но упорно не чувствовала ни страха, ни отвращения, ни презрения или хотя бы банальной обиды.
Ничего.
— А я бы согласилась.
Ничего кроме абсурдной, нездоровой, до жути неправильной, но, блять, наполняющей всю ее жалкую жизнь смыслом
любви.
— Я бы погибла,
если б это
тебя спасло.
Спокойный взгляд — она давно уже все осознала, сотни ночей напролет она анализировала свою и его жизни, силясь убедить себя в том, как это все неправильно, ненормально. Да просто по-мазохистски глупо и абсурдно. Но когда сердце противится, даже в миллионе причин, чтобы уйти, мы найдём одну-единственную, чтобы остаться.
Не так ли?
Субординация и некогда беспокоившая Сергея холодность разбились и канули в Лету.
— Я же тебе сказала, — судорожный шепот на вдохе, приложившись лопатками о бетонную стену. Разбитые губы слишком близко к ее, — Я никуда не уйду.
Никогда.
Поцелуй, и его ладони на ее талии. Ее руки, обнимающие за шею и нежно касающиеся плеч, и холодные пальцы, судорожно цепляющиеся за плотную ткань водолазки. Он поднимает ее и усаживает на невысокий комод, окончательно и бесповоротно нарушая личные границы, мягким движением раздвигая колени и вставая между ними. А она только задыхается, прижимается ближе и ловит его губы, аморально-счастливо улыбаясь в поцелуй.
Сергей отстранился как всегда внезапно.
Оторвавшись от ее губ, снял с себя ее руки и отпрянул, нервно мотнув головой.
— Все хорошо, Сереж, — Мария облизнула губы и подалась вперед, заранее предугадывая все его последующие реплики, — Я тебя не боюсь.
Он опустил голову и тихо засмеялся. Рыжая челка закрыла лицо от абсолютно спокойного взгляда зеленых глаз. По угловатым плечам пробежала мелкая дрожь. Снова. Уже не удивляет.
— Это ты
его не боишься, — радужка цвета расплавленного золота и знакомая ухмылка-оскал. Охрипший голос и заострившиеся черты лица, — Его, не меня.
Пальцы, вновь сомкнувшиеся на шее, и горячее дыхание.
Опять.
Ну здравствуй, Птица.
— Поцелуй меня.
Вопросительно изогнутая бровь и заинтересованный взгляд.
Чаша терпения Воронцовой переполнилась и разлилась океаном мучительно долго сдерживаемых эмоций.
— Ты не-м-м, — Разумовский оперся о комод второй рукой, потеряв равновесие, когда девушка рывком притянула его к себе, впившись в губы и наплевав на то, что он там собирался сказать.
Это было не важно.
Больше — нет.
Он ответил. Не робко, не нежно — грубо и собственнически, так, как на самом деле давно хотел. Мария несильно ударила его по руке, все еще державшей ее за шею, и Сергей отпустил ее
а потом поднял
и уронил на постель.
Ты ведь этого хотела!
Хотела. И больше этому не противилась, наконец-то поборов постоянно о чем-то тревожащуюся голову и отдавшись, спустя столько лет, сжиравшим ее изнутри желаниям. Почему-то сейчас отчетливо чувствовалась какая-то запретная вседозволенность. Во всем — в руках Разумовского, скользящим по податливо выгибающемуся навстречу телу, в его желтых глазах, требовательных губах, даже в его дыхании.
Сейчас или никогда.
На долю секунды в мыслях Воронцовой промелькнуло что-то вроде «Что он натворил на этот раз, что так сорвался?»
Но размышления прервал треск разорванной надвое футболки.
И здравый смысл отключился окончательно.
Остались только они — два обнаженных нерва, достигших предела каждый в своей ненормальности, и на пике собственного безумия нашедшие друг в друге нечто до боли необходимое, давно потерянное, что-то такое, чего не хватало им всю их долбанную жизнь.
— Сергей, — бессознательный шепот и отразившийся от стен стон.
Разбитые в кровь губы соскользнули с ее шеи на ключицы. Оставили и тут несколько багровых следов, но надолго не задержались, спустившись еще ниже, коснувшись высоко вздымающейся от тяжелого дыхания груди.
— Сергей!
Крик и почему-то — такая родная по звучанию — полная форма его имени.
Ее пальцы выскользнули из огненно-рыжих прядей и вцепились в его плечи, умудрившись царапнуть кожу даже через ткань водолазки. По ее телу прошла сладкая дрожь. С губ сорвался стон удовольствия и ответом на него была хищная ухмылка, которую она, забывшись, не увидела.
— Мария, — севший голос и очередной поцелуй, которого все равно будет недостаточно, — Посмотри на меня.
Шорох ткани. Широко распахнутые зеленые глаза в каком-то трансе скользят по белоснежной коже. Она тянется, нежно прижимаясь губами к его плечу, но он придавливает ее к кровати:
— Мария, — повторяет и облизывает губы, упавшая на лоб челка щекочет ей кончик носа, — Скажи мне.
ЧТО Я ДЛЯ ТЕБЯ?
— Жизнь.
— Повтори.
— Ты — моя жизнь, Сергей Разумовский.
На этот раз он коснулся ее губ нежно. Поцеловал, почувствовав, как ее руки, безостановочно дрожа, робко касаются его тела.
Сергей Птица собственнически улыбнулся, разорвав поцелуй и снова скользнув ниже, проведя языком влажную дорожку от острых ключиц до солнечного сплетения.
Услышал, как ударилось о грудную клетку принадлежавшее ему сердце девушки.
И царапнул ее ребра до красных, вздувшихся под кончиками пальцев, борозд.
Коротко звякнул брошенный на пол ремень. Оставшиеся предметы одежды полетели за ним следом. В комнате на несколько секунд повисла тишина — он выжидал, она же — просто не верила.
Мария вздрогнула от прикосновения холодных пальцев к бедрам и тихо застонала. Приподнялась, смахнув с лица растрепавшиеся волосы, и притянула Разумовского за шею к себе. Поцеловала, требовательно, почти что грубо, и изящно прогнулась в пояснице, оторвавшись, наконец, от его губ и откинувшись обратно на подушки.
В попадавшем в комнату свете уличных фонарей профиль Сергея казался еще фактурнее, чем обычно.
Черты лица стали еще более птичьими.
И от этого еще более невозможно-красивыми.
Воронцова задыхалась, глядя на него и не до конца осознавая, что действительно видит его по-настоящему и даже может позволить себе его коснуться. Ее сердце отбивало чечетку, глаза упорно отказывались ловить фокус. Слишком нереально, какой-то сюрреализм.
Она почти умерла, когда он прижался к ней, обняв и уткнувшись куда-то в ее шею, нежно поцеловав истерзанную его же зубами кожу.
А потом он мягко двинул бёдрами.
И тихо застонал, услышав собственное имя, криком сорвавшееся с ее губ.
— Я люблю тебя, — срывающийся голос и беспорядочные поцелуи. Убрав с его лица челку, девушка вздрогнула, сбившись с мучительно нежного ритма их движений.
На нее смотрели
его глаза.
Его. Влюбленные, счастливые и…
Кристально-голубые.
— Мари.
— Сережа, — улыбка и пальцы, несильно царапнувшие острые лопатки, — Все хорошо, Сереж. Прошу тебя…
Вспыхнувший в ее глазах блеск повторился и в небесного цвета радужке.
— Продолжай.
Она поцеловала его и аккуратно перевернула. Уложила на спину, про себя взвыв от невозможности всего происходящего, и коснулась губами его шеи. Груди. Ребер и впалого живота.
Пересчитала губами все тридцать две родинки.
Приподнявшись, устроилась на его бедрах, тихо зашипев, когда он нетерпеливо толкнулся, едва не лишив девушку равновесия.
— Ты моя, — резко вцепившиеся в ее бедра пальцы и громкий шепот, рваными порывами срывающийся с ухмыляющихся губ, — Ты помнишь об этом?
— Напомни, — ладонь на его груди и толчок, прижавший мужчину к постели. В зеленых глазах дьявольским пламенем горели вызов и помутнившая сознание страсть, — Давай же, Птица.
Давай.
Золотая радужка потемнела и заискрилась недобрым. Ухмылка превратилась в звериный оскал.
Роли снова поменялись.
Воронцова упала на подушки, засмеявшись, а потом протяжно застонав.
***
— Так что все-таки произошло?
За окном черное небо, вдали подернутое желто-оранжевой поволокой городских огней, постепенно начинало светлеть. В спальне девушки ни один источник света не горел, но успевшие привыкнуть к темноте глаза отчетливо различали замерший возле окна силуэт Разумовского. На белоснежной спине россыпь родинок смешалась со следами от острых ногтей. Рыжее каре давно уже потеряло свой идеально-вылизанный вид.
— Гром приходил.
Сухо брошенная фраза. Привстав на постели, Мария напряглась, ожидая худшего, но ничего не сказала, побоявшись сбить мужчину с нити рассказа.
Птица как ни в чем не бывало продолжил:
— Он был в моем детском доме. Раскопал рисунки, которые я рисовал когда-то очень давно, — он обернулся, и тонкие губы тронула улыбка, — Я рисовал своего лучшего друга.
Того, кто был со мной всегда.
— Волкова?
Смешок. Фальшивый, заметно натянутый и слишком уж ненатуральный.
Маска дает трещину?
— Нет, не его. Но про Олега этот Шерлок Холмс тоже умудрился разнюхать. Принес мне документы о том, что он умер год назад в Сирии.
Так вот как произошло «слияние» Сергея и Птицы. Его просто-напросто ткнули в то, что все это время он видел рядом с собой призрака.
— Я ударил его бутылкой по голове.
Девушка вздрогнула и поежилась, почувствовав, как по ее телу побежали мурашки. Шумно сглотнув, выжидающе уставилась на Разумовского, в стотысячный раз скользнув взглядом по его лицу и телу. Порез на шее — след остался от драки с Игорем или после нападения на Грома он сражался
сам с собой?
Богатое воображение тотчас же нарисовало до дрожи пугающую картину: заваленный алкоголем лофт, труп полицейского, и мечущийся среди античных статуй миллиардер, которого Птица сумел-таки подавить настолько, что «настоящий» Разумовский ушел на второй план.
А если бы не ушел?
Сдался бы полиции?
— Ты убил его?
— О, нет. Лучше.
Дьявольская ухмылка и разведенные в стороны руки. Он повернулся к ней, тряхнув головой, и медленно подошел, наклонившись и прошептав:
— Я его подставил, — выдохнул в ее губы и самодовольно сощурился, облизнувшись, — Я переодел его в костюм Чумного Доктора и забросил на крышу здания, в котором произошло новое убийство. В его квартире — несколько ящиков с зарядами для огнемета, костюм, его отпечатки пальцев рядом с очередной жертвой. У полиции не возникнет сомнений. Да и жертва…
— Какая жертва, Сергей? — дрожа всем телом, она смотрела на упивающегося собственным безумием мужчину и почему-то… улыбалась. Не веря? А может — тоже слетев с катушек?
— Я убил Альберта Бехтиева.
Мария промолчала, зачарованно кивнув.
Разумовский хмыкнул и поцеловал ее, притянув к себе за шею, с силой прикусив нижнюю губу, почувствовав, что оцепеневшая от новостей девушка не отвечает.
Ответила.
— Я уезжаю обратно в штаб-квартиру.
— Зачем?
— А ты думаешь Гром надолго задержится в тюрьме? — отстранившись, он натянул водолазку и передернул плечами, — Явится, цепной пес режима, через сутки максимум, сбежит, но я буду его ждать.
— А я? — в зеленых глазах засквозила практически физически ощущающаяся боль. Тревожное предчувствие снова всколыхнулось в груди, - А мне что делать?
— А ты не суйся и близко к Казначейской, — Сергей поцеловал ее в лоб и отпрянул, не дав себя обнять, — Я вернусь. Как только все улажу.
Воронцова не ответила. Посмотрела ему вслед, дождалась хлопка закрывшейся за ним двери, и рухнула на постель, беззвучно разрыдавшись.
В воздухе повисло одно-единственное слово.
Никем не произнесенное.
Но поселившееся в груди Марии, совсем рядом с воспоминаниями о прошедшей ночи, счастливейшей за всю ее жизнь, несмотря на неадекватные и абсурдные контрасты событий.
Я люблю тебя
Прощай
