***
Октябрь 1942
— О, ты только посмотри на него, — Гарри демонстративно закатила глаза, глядя на одну из первых парт, где расслабленно сидели и перекидывались своими аристократическими остротами Том Риддл и Абракас Малфой — они, очевидно, уже справились с практическим заданием, так что теперь просто сидели, негромко переговариваясь, и ожидали окончания занятия. И оба полностью игнорировали Гарри Поттер, которая сидела за их спинами рядом с Альфардом Блэком и бросала в их сторону неприязненные взгляды сверху вниз. — Только посмотри, как он болтает, будто бы весь из себя интеллигентный и изысканный, — ладно, это, думаю, так и есть, но все равно — как же он старается, — воображение Гарри подрисовывало ему искры, сыплющиеся от усилий, которые он прилагал, чтобы казаться таким очаровательным. — Это почти что грустно. Вообще обычно Гарри не стала бы обсуждать это, особенно с таким незаинтересованным собеседником, как Альфард, но на этой неделе она достигла морального предела. Возможно, дело было еще в том, что сейчас шла Трансфигурация — первая после того, как Том Риддл прямо указал ей на то, что Дамблдор ее презирает. Конечно, это сказал Риддл, так что это могло быть ложью, преувеличением, бог знает чем еще, однако когда Гарри вошла в класс и заняла свое место, то… Пока шла лекция, она с каждой минутой все яснее понимала, что он сказал правду. Дамблдор старался не смотреть лишний раз в ее сторону, но когда все же смотрел, то в его взгляде были такие же холод и неприязнь, с какими он глядел на Риддла. Нет, даже хуже — он смотрел на нее раздраженно, как будто заранее готовясь разочароваться. Как будто он едва мог выносить один ее вид, не говоря о голосе, — Гарри осознала, что за целый месяц занятий на Трансфигурации ее не разу не спрашивали. И, может, это было не так уж и важно: сейчас Дамблдор ее едва знал и, в целом, относился к ней не хуже, чем все остальные в школе, вот только… Вот только Гарри не могла не задуматься снова о парадоксах времени. Потому что если Дамблдор помнил Тома Риддла учеником, то наверняка должен был помнить и Гарри Эванс. Если он обо всем и знал, то ничего не сказал, не дал даже намека… Либо же она была действительно настолько неприятной и незапоминающейся, чтобы совсем не задержаться в его памяти. Сидя за партой, обдумывая все это и одновременно пытаясь превратить чашку в канарейку, Гарри осознала, что, в таком случае, это значит, что Дамблдор никогда на самом деле не любил ее, никогда не мог ее выносить, и все те связи, что сложились между ней и директором, не существовали бы, если бы она не была Девочкой-которая-выжила. Мир, в котором ее судили бы наконец за ее собственные достоинства, а не известность и статус, оказался внезапно пугающ. Раньше она считала, что быть «просто Гарри» будет приятнее: Девочка-которая-выжила многим не нравилась. Но Гарри сама по себе не нравилась вообще никому. Сколько было за всю ее жизнь людей, которые бы полюбили ее и без шрама на лбу? Даже если считать лучших друзей, Рона и Гермиону. Разве это не было первым вопросом Рона в Хогвартс-экспрессе — «Можешь показать свой шрам?» Разве это не было первым восторженным восклицанием Гермионы — «О, Гарри Поттер, я читала про тебя!» Судя по этому путешествию в прошлое, выходило, что и в будущем число людей, которым Гарри бы понравилась какая есть, было безнадежно мало. А может, таких не было вообще. Она вдруг почувствовала себя такой маленькой — не просто глупой, неуклюжей и неуместной, но ужасно маленькой; вспомнился чулан под лестницей. Хогвартс был большим и величественным замком, полным тепла, дружбы и любви, всем тем, чего она так долго была лишена… А она в этом замке была Золушкой на балу, на семь лет очарованной сказкой вокруг, только чтобы затем в полночь сбежать домой и обнаружить, что ее карета снова превратилась в тыкву… И были ли все они так уж неправы? Разве не из-за Гарри все вокруг оказывались снова и снова в опасности, разве не с очередной ее идиотской идеи все начиналось каждый раз?.. В своей бесконечной мудрости Гарри решила отложить эти депрессивные мысли и подумать пока о чем-то попроще. О корне сегодняшнего ужасного прозрения и причине всего зла в ее жизни. О Томе Риддле. — А знаешь, что еще грустнее? — продолжила Гарри. Альфард Блэк все так же молча вопросительно поднял бровь, будто не мог поверить, что она действительно обращается к нему. — Мне кажется, Малфой этого даже не замечает. Риддл весь такой хороший и надежный, что ему все сойдет с рук. Что бы ни произошло, на его ложь все поведутся. Все до последнего. — Она запнулась и признала: — Ладно, кроме меня и Дамблдора, но, чего уж, даже Риддл не может быть идеален. Она развернулась, чтобы посмотреть на Альфарда прямо, и это оказалось так же больно, как она и ожидала. Впрочем, он не сильно походил на Сириуса — было видно, что они родственники, но Сириус напоминал скорее Ориона Блэка, чем «дядюшку Альфарда». Гарри припомнила, как Сириус рассказывал ей, что, когда он ушел из дома, Альфард помог ему с деньгами и за это был посмертно отречен от семьи. И Гарри подумалось… Пожалуй, если и был человек, которого Гарри не могла встретить в будущем, но хотела бы узнать в прошлом, то, возможно, это был Альфард Блэк. — А ты? Что думаешь насчет Риддла? — Что я думаю? — неловко переспросил Альфард, оглянулся на Риддла и пожал плечами. — Не могу сказать, что думаю о нем что-то особое. Альфард, в отличие от всех Блэков, был распределен не на Слизерин, а в Рейвенкло, и стал вдобавок старостой своего факультета — потому, вероятно, и не стал прислужником Риддла, как остальные в его семье. — Он ведет себя вежливо на встречах старост и вечеринках профессора Слагхорна, всегда милый и остроумный, очень сообразительный, и он лучший на нашем курсе уже несколько лет… Честно, я не понимаю, чем он мог тебе не понравиться. Гарри забыла, как дышать. С самого ее появления никто по своей воле не говорил с ней так много. До сих пор на занятиях она сидела рядом с Альфардом в неловком молчании, но сейчас он просто ответил ей — посреди бела дня, на виду у всей смешанной группы Слизерина и Рейвенкло. И он не кривился, только выглядел слегка удивленным ее иррациональной нелюбовью к Риддлу и, похоже, ждал какого-то ответа. Гарри внезапно смутилась. — О, ну… — Гарри замолчала, покраснела, а затем спросила: — Ты поверишь, если я скажу, что он втайне злодей? Альфард просто взглянул на нее и, когда занятие официально закончилось, начал собирать свои вещи, не сказав больше ни слова, очевидно не поверив, что Том Риддл действительно был тайным злом. И все же Гарри почувствовала облегчение. Кто-то кроме Тома Риддла сказал ей больше одного предложения без показного презрения или напряженной вежливости в каждом слове. Возможно — только возможно — Гарри все-таки не Золушка на этом балу. Гарри тоже поднялась и начала собирать вещи. Дальше по расписанию у нее должны были идти Прорицания, ее любимый бесполезный электив. Гермиона бы взвыла, если узнала. Даже пятьдесят лет назад, даже без Трелони, все это было так же нелепо, как Гарри привыкла, и второй круг расшифровки тайных символов в ее снах был так же уморителен, как и первый (разве что, разумеется, сейчас в них никто не выискивал волдемортов). Вдобавок у Гарри, как это ни иронично, было преимущество: она действительно знала будущее и не думала стесняться использовать это, чтобы получить хорошую оценку. — Эванс. Гарри, бывшая уже на пороге кабинета, остановилась как вкопанная. Позади нее, окруженный ухмыляющимися слизеринскими придурками (а также любопытным Альфардом Блэком, который остановился и обернулся посмотреть, из-за чего шум), стоял не кто иной, как Том Риддл. Том Риддл заговорил с ней при всех. Это, тревожно подумала Гарри, было что-то новенькое. После того, как он внезапно изменил модели поведения с ней, а именно — начал преследовать ее в таких местах, как библиотека, гостиная факультета или берег озера, Гарри все еще оставалась в относительной безопасности. Да, если Гарри решала побыть одна в каком-нибудь отдаленном уголке замка, подальше от посторонних глаз, то ему каким-то образом всегда удавалось появиться рядом с ней. Но это решалось очень просто: нужно было лишь держаться среди толпы — лучше всего среди толпы богатых высокомерных слизеринцев. Толпа нейтрализовала Риддла и помогала Гарри избегать неловких и страшноватых разговоров. Том бы никогда не заговорил с ней у всех на виду, Мерлин упаси, это разрушило бы его тщательно выстраиваемую репутацию. Большее, что он мог себе позволить, — скривиться и отпустить мерзкую шутку о грязной крови. Если хочешь что-то спрятать, спрячь это на самом видном месте — эта поговорка была истиной по крайней мере в случае с Томом Риддлом. Но сейчас он стоял напротив нее, окруженный друзьями, смотрящими на нее с неприятными улыбками, и говорил с ней при них всех. Гарри чуть сощурилась, склонив голову набок, пока ее бедный мозг пытался понять, что сейчас происходит и почему это происходит. Риддл тем временем смотрел на нее так, будто ему было физически больно стоять в десяти футах от нее, он кривился от одного ее присутствия и изображал напускную решимость и смирение с чужой волей, навязавшей ему этот разговор, который придется просто перетерпеть — как сорвать пластырь, потому что, даже если отложить это, потом все равно будет так же неприятно. У него получалось весьма убедительно, с такими навыками он мог бы сделать великолепную карьеру в Вест-Энде — впрочем, зная, что его настоящее выражение лица было всегда немного пугающим, на ум Гарри в первую очередь приходило невольное сравнение со степфордскими женами. Единственная разница — они улыбались, а не кривились. — Давай, Риддл, ты же не собираешься стоять здесь весь день? — протянул Малфой со странным предвкушением, как будто он подталкивал друга к чему-то, очевидно для того неприятному. Гарри не удержалась и подняла брови, когда Том бросил на Малфоя короткий испепеляющий взгляд, словно напоминая о его месте и о том, что некоторые вещи неподвластны даже самому Тому Риддлу. — Эванс, с чрезвычайным неудовольствием, — драматично вздохнув, вежливо начал Риддл по-аристократически недовольным тоном, — я вынужден сообщить, что профессор Слагхорн считает, что тебе необходима некоторая… помощь. Гарри нахмурилась и шагнула вперед. — Чего? Риддл одарил ее покровительственным, почти жалостливым взглядом. — Уж прости, Эванс, но ни для кого не секрет, что у тебя проблемы с Историей Магии и Зельеварением. — Чего? — повторила Гарри, на этот раз звонче, все еще не понимая, к чему это все. Краем глаза она отметила, что большая часть их группы уже исчезла, не желая опаздывать на следующий урок. Задержались только ждущие развлечения слизеринцы, замешкавшийся Альфард и сама бедная Гарри. Риддл продолжил, словно не обращая внимания на смешки своих сверстников позади него, как будто Гарри была каким-то особо неприятным наказанием, которое ему навязали: — Ладно, раз так, то мне, похоже, придется быть откровенным. Прошел уже месяц, Эванс, месяц с начала учебы, и у тебя все еще нет ни друзей, ни даже просто приятелей, не говоря уже о… Он замолчал и просто махнул рукой в ее сторону, будто сама по себе Гарри Эванс была какой-то ходячей катастрофой. Что, вероятно, было недалеко от правды, но в данный момент Гарри была не в настроении для такого рода самоанализа. Малфой хмыкнул и договорил за Тома: — Иными словами, ты настолько убогая и жалкая, что одним своим существованием портишь репутацию Слизерина. — Повтори, что сказал, — резко бросила Гарри, едва заметив, как Альфард подошел ближе и встал за ее плечом. Том раздраженно посмотрел на Малфоя — возможно, раздражение даже не было наигранным. — Я бы не стал выражаться так бестактно, как Абракас, но суть в том, что наш декан обеспокоен твоей ситуацией и потому поручил мне заниматься с тобой Зельями и Историей, так как любой другой, боюсь… — Плюнул бы в твое мерзкое грязнокровное лицо и был бы прав, — ухмыльнулся Гойл, такой же высокий и массивный, как его потомок. — Что ж, так я бы тоже не выразился… — пробормотал Риддл, изобразив ради приличия легкое неодобрение, — но не извинился и уж тем более не возразил. — Итак, у меня очень плотный график, но во вторник и четверг вечером я свободен. Буду ждать тебя в это время и молиться, чтобы этого хватило для исправления твоих оценок. Гарри на секунду опустила голову, осмотрела себя — кого они в ней видели? — и вернула взгляд на собеседника. Да он… Что это было вообще? Что он… О, Гарри поняла, что он делает. Разыгрывает очередное шоу, пытается взять реванш после того, как выслеживал ее в библиотеке на выходных или в факультетской гостиной посреди ночи. Гарри не знала как, но была уверена, что это все подстроено именно Томом, что бы он ни говорил про Слагхорна и его поручение. У нее вырвался резкий короткий смешок, и она задумалась на мгновение, что будет, если она сейчас все им расскажет. Что Слагхорн здесь ни при чем, что это просто Том Риддл хочет… хочет… Она даже не могла понять, чего он вообще добивается! Но нет, ей все равно никто не поверит, ни его подпевалы, ни кто угодно еще. Даже Альфард Блэк не поверил ей, а теперь еще и стал свидетелем этой сцены. Так что Гарри просто глубоко вдохнула и задавила чувство внезапного унижения и гнева, которые она ощутила, встретив самодовольный взгляд Тома. — А что с нашим проектом по Защите? Риддл закатил глаза — как только наглости хватило. — А что с ним? — Разве ты еще недостаточно часто вынужден меня видеть? — спросила Гарри, не в силах больше сдерживать дрожь в голосе; ее лицо горело, в глазах щипало, в их уголках собирались злые слезы. — Поверить не могу, что ты хочешь проводить со мной, магглорожденным мусором, еще больше времени! — Ах, ты об этом, — «понял» Том, будто не просил пару дней назад ее помощи и не вынуждал рассказывать о себе больше, чем ей хотелось бы. — Я давно уже со всем разобрался. Не думала же ты, что я действительно настолько беспомощен и глуп, чтобы мне требовалась твоя помощь? — Забавно, — выдавила Гарри, желая только одного: чтобы исчезли и слезы, и ярость, и унижение от этого абсурдного шоу, в котором она вынуждена быть объектом чужих насмешек — господь, почему она вообще так остро реагирует, почему ей не все равно… — Именно так я и думала. Это вызвало только новую волну усмешек над ней, маленькой глупой Гарри, осмелившейся подумать, что Тому Риддлу может понадобиться помощь с чем-то. Даже если этим «чем-то» были простое человеческое благородство, доброта, счастье и надежда. Не дай ей бог подумать — особенно в момент, подобный этому, — что Том Риддл не способен проявить доброту. — Прости, Эванс, мне правда жаль, — он положил даже руку на грудь, будто внутри него действительно билось сердце, а не зияла холодная черная дыра, засасывающая все, что было Гарри дорого, — но, боюсь, с этим действительно ничего не поделаешь. — О, правда? — она зло усмехнулась и тряхнула головой. — Прости, Риддл, но что-то не верится. — Думаешь, я не пытался что-то придумать? — повысил голос Риддл, но и он, и она знали, что что-то придумывать ему пришлось только для того, чтобы привести все к нынешнему моменту. — Что, если я скажу нет, а, идиот? — выплюнула Гарри, тыча пальцем ему в грудь, желая, чтобы он просто исчез из ее жизни сейчас и навсегда. — Что, если я скажу, что мне не нужна ни твоя, ни чья еще помощь?! Что ты тогда сделаешь? Ему хватило наглости ответить ей с извиняющейся улыбкой, будто ему действительно неприятно вынуждать ее: — К сожалению, Слагхорн теперь будет считать ответственным за твои провалы меня, так что, боюсь, я не приму отказа. И Гарри окончательно потеряла самообладание. Она расхохоталась, по-новому взглянув на эту сцену, и вскинула руки, не думая о том, как безумно должна выглядеть для тех, кто еще оставался и наблюдал этот абсурд. — Ладно, ты победил! Ты победил, как всегда, можешь гордиться собой! — Она указала на него, усмехаясь и качая головой, игнорируя горячие слезы, бегущие по лицу. — Но посмотри на себя, это чертова пиррова победа. Малфой что-то сказал Риддлу, скривив губы, но Гарри не слушала. Все ее внимание было приковано к Тому Риддлу, который, в свою очередь, слышал только ее, смотрел только на нее, потому что она была единственной, кто видел его таким, какой он есть. — Ты просто жалок. — На ее губах появилась болезненная улыбка, когда еще одно горькое осознание всколыхнулось в ней. — В жизни не видела ничего более убогого. Как я могла бояться тебя, ненавидеть, когда под всем этим притворством, под всеми костюмами и масками скрывается такое нелепое бесхребетное существо, которое всерьез оправдывается поручением бедного старенького профессора Слагхорна? Она шагнула назад, обводя взглядом всю слизеринскую компанию, и теперь уже Том Риддл зло стискивал зубы, слушая ее и не имея возможности возразить. — Но теперь я знаю, Риддл, что, какие бы игры ты ни разыгрывал, какие бы маски ни надевал, твоя суть не меняется. Она развернулась на месте и чуть не уткнулась лицом в грудь Альфарду Блэку. — Эванс… — он нерешительно потянулся к ней, глядя с болезненным сочувствием. Гарри молча проскользнула мимо него — с красным лицом, горящими глазами, не останавливающимися слезами — мимо Тома и всех остальных — без друзей, совершенно одинокая, полное посмешище что здесь, что где угодно еще; она не могла больше даже спрятаться за своим шрамом — и побежала на улицу, к озеру. Следующее занятие уже началось, остальные наверняка опоздали, но, честно, Гарри было совсем не до пропущенных уроков или отработок, которые ей наверняка назначат за пропуски. Она просто… Она готова была сесть прямо здесь и сидеть до тех пор, пока не наступит 1996, смотреть на озеро и убеждать себя, что неважно, что они они говорят и думают о ней, неважно, что она оказалась втянута в одну из мутных игр Тома Риддла, что у нее, может, никогда не было ни одного настоящего друга, что даже Рон, Гермиона и Сириус, возможно, всего лишь… Неважно, все равно она исчезнет отсюда, вернется в назад в будущее, и никто здесь о ней и не вспомнит.***
Он не удивился, когда нашел ее у озера. Было уже темно, занятия давно кончились, ужин тоже прошел, и оставалось всего полчаса до отбоя. Она казалась такой маленькой, когда сидела на бревне и бездумно глядела на горизонт, маленькой и бледной… Весь гнев, что бурлил в нем целый день, гнев на ее слова и обвинения, которые она посмела высказать перед всеми, исчез, оставив после себя чувство опустошенности. Он подошел к ней вплотную — ее спина напряглась от звука его шагов, но она не обернулась посмотреть на него. Он сел рядом с ней на то же самое бревно, на котором они сидели несколько недель назад, когда все только началось. Она все еще не смотрела на него, просто продолжала глядеть в темноту, как будто Тома вообще не было рядом. — У тебя отработка, — сказал Том обыденно таким тоном, каким обычно говорят о погоде. — В субботу вечером, с профессором Дамблдором. Она не сказала ни слова в ответ, очевидно намеренная продолжать делать вид, что его здесь нет. — Мне самому никогда не назначали отработок, — заметил Том и задумался, удивит ли это ее хоть немного или нет. — Но, я слышал, Дамблдор в худшем случае просто заставляет писать строчки и иногда зачитывает лекцию о том, как важно образование и как даже один пропущенный урок может привести к катастрофе. Гарри промолчала. — Знаешь, если уж решила начать пропускать занятия, то Прорицания — не худший вариант для старта, — он улыбнулся при мысли о том, как много знает об этом предмете, хотя сам ни разу его не посещал. — Вроде выглядит интересно, но судя по тому, что я слышал, это самый бесполезный предмет во всем Хогвартсе. Ты не поверишь, сколько раз мне приходилось выслушивать эротические сны Ориона, чтобы разыскать в них хоть намек на какое-нибудь пророчество. Надеюсь, у него нет дара предсказания, потому иначе наша школа полна грязных шлюх. Поза Гарри и тишина, повисшая в воздухе, оставались все такими же напряженными, и все, что Том мог и хотел сказать, все обвинения против ее глупости и жалкости замерли у него на языке. Вечер был необычно тих, и ни один звук не нарушал тишину между ними. Медленно, нерешительно, как будто он сам едва мог поверить, что произносит это, он проговорил: — Прости. Гарри резко повернулась к нему, смотря на него расширившимися глазами, и он, просто глядя на нее, задался вопросом, могла ли она откуда-то знать, что он говорит это в первый раз. В смысле, в первый раз говорит это искренне. — Мне жаль, прости, — продолжил он, на мгновение прикрывая глаза и собираясь с силами, — за то, что произошло сегодня, после Трансфигурации… Ты должна понимать, я не мог поступить иначе. Возможно, именно поэтому он на самом деле не особо злился на ее слова — потому что они относились к ситуации, не к нему. Или, по крайней мере, в этом Том решил себя убеждать, чтобы не думать о том, как сильно ранила его последняя фраза. Как будто она взяла и вонзила нож ему в сердце. Почему ему не все равно? Он с горечью думал об этом про себя, сидя на Нумерологии. Почему для него так важно, что думает, говорит или делает Гарри Эванс? Да кем она себя возомнила, и… И почему единственный человек, который вообще знал Тома настоящего, который знал его чуть ли не лучше, чем Том сам себя знал, который мог смотреть ему в глаза и видеть глубже, чем кто-либо, — почему этот человек так бесконечно ненавидел его? Все они смеялись над ней, когда она сбежала, считая это просто необоснованной грубостью в ответ на вежливость Тома. Впрочем, нет, Альфард Блэк молча смотрел на Тома, изучая его так, будто увидел впервые. — Не мог поступить иначе, — горько повторила Гарри, снова отворачиваясь. — Я понимаю, и с самого начала понимала, просто… Просто не понимаю, зачем устраивать из этого такое шоу. — Она снова повернулась к нему и слабо махнула рукой. — Ты же ненавидишь меня, ты должен ненавидеть меня — так, как притворяешься перед всеми своими друзьями. Или если не ненавидишь, то просто возвращайся к прежнему безразличию. Она встала, подошла к воде и вскинула руки в воздух. — Зачем устраивать это чертово представление, всю эту… социальную машину Голдберга, только чтобы иметь возможность посмеяться надо мной в коридорах или пока я изучаю Зелья? Ты и так мог делать это в свободное время! Ее руки снова вяло повисли вдоль тела, как будто она просто не могла этого понять, и Том почувствовал, как его гнев и возмущение возвращаются: хотел бы он, чтобы она была права, но нет — и это злило. Он тоже встал, обвинительно ткнул в нее пальцем: — Ты сама вынудила меня! — Да ты что! — Мне бы не пришлось ничего устраивать, если бы ты не сбегала при каждой возможности! — Если бы она не вздрагивала каждый раз, когда он входил в комнату, и не улыбалась облегченно, когда между ними появлялась стена людей, не использовала бы так охотно свою незавидную репутацию против него, так что он едва мог видеть ее из-за социальной пропасти между ними. — «При каждой возможности», говоришь? — Гарри невесело улыбнулась. — Мне даже не приходится сбегать — ты сам не можешь подойти ко мне ближе чем на десять футов, пока кто-то смотрит, без какого-то неубедительного оправдания о высшей необходимости, заставляющей тебя это делать. Она посмотрела на него, покачав головой и скрестив руки на груди. — Мне даже не приходится сбегать, Риддл, все, что мне нужно делать, это быть на виду. Он хотел возразить, мысленно проклинал ее за такую внимательность, но не успел он и рта открыть, как она вдруг спросила: — Ты правда смог вызвать Патронуса или просто почувствовал себя униженным перед своими крутыми друзьями? — Униженным? — коротко переспросил он. — Смешно. Чтобы ты знала, я научился вызывать Патронуса на прошлых выходных. Ты же не полагаешь, что я настолько слаб, чтобы не справиться с тем, что так легко дается тебе. — О, серьезно? — Гарри и не думала ему верить. И только ради этого, ради ее реакции он произвел все необходимые движения палочкой. Потому что нравится ей это или нет, но она стояла перед ним. Как обычно, с широко раскрытыми глазами, с выражением опаски и неприязни, но стояла лицом к лицу с ним у озера этим осенним вечером. — Экспекто Патронум! Из кончика его палочки величаво выплыла в темноту змея, темная, серебристая, великолепная. Гарри Эванс сделала шаг к ней, выглядя одновременно потрясенной, счастливой и раздавленной. — Ты правда смог, — прошептала она, глядя на змею, которая поплыла к ее протянутым рукам и ткнулась носом в ладонь. — Том Марволо Риддл вызвал Патронуса. — Я думал, ты будешь более рада, — сказал Том. Змея растворилась в темноте, и они снова остались только вдвоем. — Я рада, — возразила Гарри, изучая его странным пустым взглядом. — Но… У тебя бывали моменты, когда ты ждал, не знаю, какой-то знак, а потом получал его и мир просто взрывался? Не подумав, он усмехнулся и мгновенно признался: — Да. Когда встретил тебя. Она, очевидно, приняла это за шутку и даже вежливо улыбнулась. Возможно, так даже лучше, подумал он про себя, потому что ему вообще-то не стоило признаваться ей в подобном. А она тем временем, похоже, снова пришла к какому-то неведомому осознанию. — Я рада, Риддл, — она посмотрела на него и озорно усмехнулась. — Еще на причину меньше нам разговаривать. Твоей репутации ничто не грозит. — И она пошла прочь, но не в сторону замка, а к хижине лесника. — Эванс, ты куда собралась? — крикнул он ей в спину. Ей что, мало уже назначенных отработок? Она остановилась, повернулась и странно оценивающе посмотрела на него, затем на ее милом лице появилось лукавое выражение, и она крикнула ему в ответ: — Собираюсь открыть Тайную Комнату!