* * *
Так тянулось почти год. Все труднее было оставаться настоящей подпольщицей. Ну что это такое, когда даже лучшей (правда, и единственной) подруге не откроешься! Так что неминуемо прорвало, неминуемо они поругались из-за этой гадюки в сиропе… А он, на беду или на счастье, случился рядом, и вот тогда мир Жюли просто рухнул. Крепко приложив по голове своими обломками. Как могло так получиться, что отродье с проклятой кровью в жилах – это она сама, а вовсе не Мари? И сам Монтанелли, пока гром не грянул, в упор не замечал ни ее, ни сестру. Да еще Млада… Что она с ней творит, что Жюли выпалила в лицо, не стесняясь ни секунды – «Сама на тебе женюсь!»? То ли показалось, что она в этого чертова Монтанелли влюблена, то ли нашлись слова, чтобы по максимуму всех их напугать и шокировать… То ли правда хотелось бы, чтобы Млада была ее и только ее! От этой мысли Жюли всегда вздрагивала. Это было как-то очень уж слишком. Даже пугало немного. Конечно, в принципе она против таких отношений ничего не имела (хотя бы назло вот этим вот всем, да и вообще мир меняется!), но осознать и принять самой в себе… Нет, наверное, все же чересчур. Да и не по возрасту пока что все это… Но лучше от таких раздумий не становилось. И в отчаянии – почему плохо должно быть только ей? – Жюли решилась выпустить все, что не давало ей покоя, наружу. А вернее – на сестру выплеснуть. Так и вывалила – поздравляю, все, о чем ты мечтала, пшик, ты ему не только неинтересна, ты ему вообще никто! Конечно, я совсем не рада, что это меня от него нагуляли, но зато рада, что не тебя! Мари после этой тирады как с цепи сорвалась. Орала, трясла за плечи, обещала страшные кары. Хорошо, что не прибежал никто.* * *
Той ночью Монтанелли снился сон. Такой, какой точно не подобало видеть святому отцу. Слишком ярко. И слишком грешно. Валери – такая близкая, такая пленительная в своей наготе, с вкрадчивыми касаниями нежных рук и шелковых волос… Горячая, сводящая с ума. И когда он понял – нет, не снится, – было уже немножко поздно. Успел и целовать, и ласкать, почти уложил на себя… стройную девушку с платиновыми волосами… и не с таким прекрасным лицом, как у ее матери, но… Но он уже согрешил. Снова. Однако, здесь еще не поздно остановиться, опомниться… – Подожди… Постой! Скажи мне, почему… Почему ты здесь? Так не должно быть, и ты прекрасно это знаешь! – Отец Лоренцо, мне бросили в лицо, что я никто вам по крови, но разве же я могу любить вас меньше? Просто буду любить по-другому! – Мари, Мари, дитя мое… Мне говорили, что ты так благочестива, ты не должна вести себя подобным образом! – Кто теперь будет указывать мне, что я должна? Теперь, когда эта девчонка отобрала у меня все, хотя ей самой это и не нужно? Но теперь она сама ничего не получит, ничего! Монтанелли вздрогнул от услышанных слов, те будто потекли по коже ледяной водой, смывая без следа нахлынувший было чувственный хмель. – Ты… Что ты с ней сделала, что? – Да жива она, жива. И долго еще будет, только вот никто ее не найдет, если я не захочу! – Где она?! – Не кричите, отче, а то скажу всем, что пришла к вам как сестра милосердия, а вы хотели меня изнасиловать, – Мари усмехнулась, как болотная ведьма. – Не отмоетесь потом. А куда ключ выбросила – скажу, если сделаете мне хорошо. Ладно уж, – опять ядовитый смех, – полной близости не прошу, вы ж не сможете, да и мне страшно вот так сразу потерять девственность, но что-нибудь сделайте! У него дрожали руки. И она чувствовала это, не могла не чувствовать, когда он ласкал ее. Но эта дрожь ее нисколько не смущала. Даже напротив – распаляла сильнее, и, несмотря на все смятение, это не укрылось от взгляда Монтанелли. Как можно быть… такой? Стонать в голос, трепетать под дрожащими пальцами, дугой выгибаться навстречу, прекрасно зная, что он чувствует на самом деле? Так похожа на мать. И совсем непохожа… Кажется. Вот. Последний резкий выдох – и расслабилась. Она еще полежала, сберегая внутри себя остывающую волну наслаждения, и он все хотел заговорить и не мог, а потом она резко вскочила, начала одеваться. – Ну что ж, все честно. И я тоже буду честной. Идемте со мной. Он вскочил, одеваясь все еще дрожащими руками так быстро, как только мог. Хотя, сейчас, кажется, и полуодетым бы выскочил в ночь. Однако даже в ночи он понял, куда идет – домой к Мари.* * *
Млада уже сто раз раскаялась, что отпустила Жюли одну, когда та собралась выложить все сестре. Подруга не отписывалась и не отзванивалась, на душе становилось все тревожнее. Несмотря на то, что был уже поздний вечер, Млада не выдержала – бросилась к ней. На стук в дверь никто не отзывался, и вообще было подозрительно тихо. Впрочем, это Младу остановило ненадолго. Все-таки и екайские когти на что-то годятся! К примеру, ими можно почти мгновенно вскрыть замок. И Млада тут же закашлялась. В большой комнате скопилось изрядное количество дыма. Правда, включив свет, девочка быстро поняла – ничего не горит. Дым валит из железного ведра, в котором какие-то обгорелые обрывки. А по краям ведра и вокруг него на полу – кое-где легкие светлые пряди, такого знакомого оттенка… Неровно откромсанные, разной длины. Млада бросилась к двери комнаты Жюли. Оттуда дым не шел, однако сама дверь была заложена кочергой, да вдобавок приперта стулом. Млада торопливо принялась разгребать эту баррикаду – и почти сразу услышала голос подруги: – Кто? Вернулась, коза? – Нет, это я, Млада! Щелкнул еще один выключатель. И маленькая екайка вскрикнула, чуть не заплакала. Жюли лежала на кровати на спине. Привязанная за руки к спинке. Совсем раздетая. С лицом, вымазанным сажей, с грубо и неровно обрезанными под корень волосами. По груди и по животу – тоже несколько черных полосок, видимо, провели пятерней. Вскрикнув, Млада кинулась развязывать подругу. А та говорила сбивчиво: – Это все Мари! Она совсем с ума сошла! Сожгла всю мою одежду, совсем всю, понимаешь, и грозилась, что мне теперь никогда в жизни на люди не выйти! – Фиг ей, еще чего, сейчас временно из ее одежды что-нибудь подберем, только я тебя вымою сначала, а там уж завтра сходим в парикмахерскую, ну походишь с ежиком и еще лучше отрастут! А она-то где? – Понятия не имею. Ушла. Правда, похоже, не хотела, чтобы я задохнулась от дыма, окно открыла… – И не боялась, что будешь кричать? – Чтобы меня увидели в таком виде? Да лучше умереть! – Жюли хихикнула. – То есть, она так думает. Но я и в самом деле кричать не собиралась, думала, что смогу ослабить веревки.. – Моя подпольщица, ну зачем такой ненужный героизм, слава Богу, у тебя есть я! – Млада уже вынесла на улицу дымящееся ведро, открыла все окна, поставила греться воду и теперь вываливала все из шкафа Мари. Когда та вошла в дом в сопровождении Монтанелли, сестра встретила ее в необычном наряде – ее же собственной подпоясанной под грудью блузке и юбке, художественно обрезанной и даже украшенной чем-то вроде оборки. Державшаяся рядом Млада с гордостью взирала на дело рук своих – явно не только на наряд, но и избавившуюся от копоти и прочих неприятных следов Жюли. А потом ее взгляд остановился на Мари – и зажегся оранжевым. Девчонка прыгнула как тигрица, сбила Мари с ног, одной рукой стиснула оба ее запястья у нее над головой, а другую, с когтями, приставила к горлу. – Вот так тебе, мерзавка! Монтанелли бросился к ней: – Дитя мое, ты же ее убьешь! – И стоило бы! Вы бы только видели, отче, что она сделала! Не знаю, с умыслом или из подлости, но… – желтые глаза яростно взглянули на Мари. – Ты что, думала, за Жюли заступиться некому? – Ах ты мелкое чудовище… – еле выговорила Мари. – Чудовище здесь ты! Ну что, Юленька, что мы с ней сделаем? Сдадим в полицию? Или просто слегка поцарапаем, и ты уйдешь жить ко мне, в миссию? – Ну, что уйду – это уже дело решенное… – Я не спорю, – торопливо вступил Монтанелли. – Но все же, прошу вас, полиция тут ни к чему. Все, что она сделала… Ее просто никто никогда не любил, кроме матери… Которую я загубил. Все это моя вина. – Виновата вот эта коза мелкая, которая очень захотела жить! – теперь Мари говорила увереннее, Млада позволила ей сесть, но держала крепко. – Эй, родителей не выбирают и рожать себя не просят! А вы, святой отец, конечно, и нашего отца загубили, но все равно таким добрым быть неприлично, вам отгрызут что-нибудь! И знаете что? Давайте и правда без полиции обойдемся, продадим ее в гарем – и дело с концом! И невиноватая будет, и получит заодно то что ей надо по самое не балуйся! Вы бы на ее белье полюбовались – со стыда бы сгорели! Монтанелли уже сгорал – только надеялся, что не слишком заметно. А его дочь злорадно добавила: – Мы часть изрезали. Мне на ленточки. И, в общем, делайте вы что хотите, но чтобы ни я, ни Млада вас обоих больше не видели! Мы уходим! Схватив подругу за руку, она потащила ее за собой – ну и что, что в глухую ночь, едва ли кто-то мог обидеть сильнее родной сестры. Сестра между тем кое-как пришла в себя и неловко поднялась с пола. – Все, мы потеряли на них влияние. И я сама виновата, святой отец, я как будто правда взбесилась, дала волю гневу и не только… Я всегда хотела, чтобы ее не было, это же ужасно. Я бы хотела, чтобы мы были вместе, мама, вы и я. А теперь вы меня не простите, и… Правда в гарем? – Ну что ты, дитя, конечно, нет! Осуждать тебя я не собираюсь, тем более я и сам в этой истории не безгрешен. Думаю, самое лучшее для нас обоих – пойти на исповедь. И исполнить то, что нам там скажут. И он тоже ушел в ночь. Заодно убедиться, что девочки без проблем добрались до миссии. Да, он видел Младу во всей ее екайской первобытной силе, но все же…* * *
– Отец Монтанелли, – было видно, что глава миссии, кардинал Леннарт Махвитц, совершенно не рад этому разговору, – у меня для вас не лучшие новости. Хотел я вас выдвинуть в епископы, но… Похоже, целибат вам просто противопоказан. И если вы хотите избрать путь меньшего греха – вам лучше всего будет пополнить ряды женатых священников. Раз уж теперь так можно. Обмерший от неожиданности Монтанелли смог только выдавить из себя: – И вы, полагаю, уже подобрали, на ком? – Разумеется! И в этом случае других вариантов я просто не вижу! Потому что с ней я уже поговорил. И вы для нее хотя бы что-то значите… Много значите. И иначе она может… Просто пойти путем падшей женщины. – Ох, это очень не по-христиански, но я не могу ее временами не ненавидеть!* * *
– Я его презираю отчасти. Он импотент! А ему еще сорока нет! Впрочем, даже по голосу отцу Леннарту было ясно, что Мари довольна. И даже более чем. Еще бы – без всяких уловок и подлостей, на законных основаниях получить самого нужного человека! А во всем разобраться можно будет и потом. …Жюли по поводу этой новости высказалась очень энергично: – Имела жаба гадюку! – Юленька, ну зачем ты так, – Млада даже ахнула. – Твоя сестрица его угробит! – Да хоть она его, хоть он ее, лишь бы нам жить не мешали! Хотя, конечно, жаль, если ты будешь без него грустить… – Буду. Если ничего плохого с ним не случится… непоправимо плохого… буду писать ему письма, как пишу родителям. Отец Монтанелли и Мари ведь, как я поняла, хотят уехать. И далеко, в регион посложнее этого… – Может, они и не сами хотят. Это ведь епархия организовала свадьбу, вот и решила отослать их подальше, чтобы тут на них пальцем не показывали. Там-то ведь их никто не знает. – Ну, пусть даже так, – похоже, Млада не особо видела повод показывать пальцем.* * *
Они и правда уехали в Северную Африку, куда-то туда, где живут не только мусульмане, но и копты. Уехали сразу после предельно скромного венчания. Млада и Жюли на нем присутствовали – правда, дочка Монтанелли при этом демонстративно вызывающе разоделась, да еще заплела оставшиеся волосы в множество мелких косичек. Половина даже из-под косынки торчала. Никто, впрочем, девочку не осуждал, сестре она достаточно мирно сказала «ну давай, коза», а потом заметила в пространство: – Я, может, тоже хочу в Африку, но не в такой раззамечательной компании, – и повернулась к Младе: – Верно, цветочек? Мы с тобой вдвоем еще весь мир объездим! Так бы и обняла сейчас, но припозднилась на долю секунды – Млада уже висела на шее новобрачного святого отца. Он был, к слову, не таким и высоким, сестрица на каблуках чуть не сверху вниз на него смотрела, но Млада-то задалась вообще маленькой, буквально на голову ниже даже самой Жюли. – И как это у вас получается – воровать сердца? – прошипела Жюли. – Ну ничего, все не уворуете, мое при мне и останется! На том и расстались. В глазах Монтанелли так и осталась печальная тень, а тут еще молодая жена добавила: – Их вы любите, а меня никогда… Я так хочу это исправить, а делаю только хуже… Монтанелли вздохнул. Конечно, сложно забыть, как – и кем! – новоиспеченная супруга еще недавно его шантажировала, чтобы добиться своего. Но с другой стороны, прошлого не изменить, а он священник, и это его обязанность – помочь стать лучше. А эта девушка его крест. И искушение. Как гневом, он впервые то и дело ловил себя на мысли: просто ударить хочется! – так и вожделением тоже, он и этого не забудет и никуда от этого не денется. – Знаешь, дорогая моя, скажу тебе так – теперь мы вместе, мы одно, это освящено перед Богом и людьми, и что-то делать с собой и друг с другом нам отныне тоже вместе. Главное, прошу тебя, не бойся говорить мне обо всем, что чувствуешь – и что думаешь об этих чувствах. Обещаю, я постараюсь делать то же самое. Она склонила голову. – Благодарю вас. Это много больше, чем я заслужила.