* * *
Далеко, за морями, Жюли прохаживалась: – Ну хоть они там так и не отрастили новых веточек на семейном древе! А то представляю себе этих кракозябр! Но, видимо, у него от ее общества все напрочь на полшестого! – Ты просто ревнуешь! – Млада была единственной слушательницей подобных высказываний и слышала их уже множество раз, но горячилась всегда, как в первый. – И не хочешь, чтобы у него был еще один ребенок! – Да ну вот мне-то что, если я кого и буду в этой жизни ревновать – так тебя, подружка! Вот они так постоянно и мылись вместе, и в речке купались, и засыпали в одной кровати, и вроде бы ничего такого в этом не было… Или все же было? Жюли не могла отогнать бесконечную нежность, охватывающую ее рядом с подругой, порой такую сильную, что она перерастала в пронизывающий тело жар. Да, они обе уже почти взрослые. Обеим – ей, Жюли, уж точно – хочется влюбиться, хочется целоваться с кем-нибудь и тискаться. Все равно с кем! Или?.. – Цветочек… – М? – лежащая рядом Млада повернулась к ней. – Признайся… Ты влюблена? – Неожиданный вопрос… – Млада как-то смущенно рассмеялась. – А хотела бы? – не отставала Жюли. – Испытать что-то новое, и не только душой? – Да ну вот не с кем, а что? – Ну… У тебя бывает такое, что аж губы горят – так хочется хоть попробовать целоваться? – Беспредметно? – Ага. – Бывает, – покраснев, прошептала Млада. – И бывает, что горит прямо вот здесь, под кожей, и хочется скинуть с себя все и танцевать, танцевать… Я иногда думаю, это екайская весна. – Может, и нет, мое маленькое сокровище, я бы не говорила так уверенно, что екаи столь отличаются от людей. Я бы лопатой стукнула каждого, кто смеет уверять, будто екаи ближе к животным, чем к людям. У людей такое тоже… не редкость. А я… Я бы и ветру не позволила касаться тебя понапрасну, взяла бы тебя всю-всю себе… И объявила бы на весь мир, пусть все знают! Млада аж села в постели и коленки руками обняла: – И что тут для тебя главное? Я или чтоб все знали, а отец Монтанелли за сердце хватался? – Опять! – почти прорычала Жюли. – Сколько он еще будет влезать между нами даже издалека? Я не спорю, может быть, все это и началось назло ему, но сейчас мне об этом и вспоминать странно! Ты самый дорогой для меня человек, самый родной и любимый! – Я тебя тоже очень люблю, но… – Что? Ты боишься? – А ты разве нет? Нас ведь не поймут никогда, никогда! И к тому же… Я понятия не имею, как все это бывает и стоит ли узнавать. Когда я думаю об этом, мне как-то не по себе… – Жаль. Но все-таки думаешь, и это уже круто. И ведь не мечтаешь о чем-то вместо, о том, что тебе понравилось бы больше, так? О ком-то, кому ты готова была бы отдаться, перед кем раздеться и под кем стонать? Нет ведь такого человека? Или екая? – Нет, – залившись румянцем, еле слышно прошептала Млада. – А я всегда знала… Даже когда мы были маленькими, помнишь? Я же говорила, что возьму тебя за себя, и ты будешь только моей! – Юленька, ты меня прямо даже немножко пугаешь! Нельзя же так превращать кого-то в свою собственность! – Ну… да. Устыдила. Это мне просто не так-то легко правильно выразить свои чувства. Ты же сюда попала в результате… того, что едва не стало трагедией. Вот я и хочу забрать тебя себе, чтобы больше никто никогда не посмел… – Я… – голос у Млады дрогнул. – Я ценю это, правда. Но все же это слишком – ревновать меня даже к воздуху! Не говоря уж о тех, к кому я отношусь с обычным уважением и благодарностью! – И которые внушают тебе ценности позапрошлого века! Ты же католичка, дорогая? Да? Настоящая, махровая, и хорошо хоть не собираешься в монахини, но они ведь огорчатся, если ты не найдешь себе видного екайского парня и вы не наплодите ушастеньких каваечек, ведь так? Млада нахмурилась: – Отец Йозеф, к примеру, был бы рад увидеть моих детей… А ты? Разве ты сама не хочешь стать матерью когда-нибудь? – Я не знаю, я пока серьезно об этом не думала. Может, и хотела бы, но только ради этого с кем-то путаться… Проще усыновить, мы же с тобой постоянно крутимся в приютах, там столько пропадает прекрасных малышей! – То есть ты даже мысли не допускаешь, что когда-нибудь ты полюбишь мужчину и захочешь от него родить? – Всякое, конечно, может случиться. Когда случится – тогда пойму. Но прямо сейчас я думаю, что выбрала. И давно. Возможно, навсегда. Готова пообещать на всякий случай, что, если вдруг ты захочешь замуж и найдешь за кого, я вам мешать не стану. Но только если сама захочешь, а не вот эти вот все будут тебя заставлять. Подбирать пару, давить на тебя, стыдить, ставить на молитвы… – Как великодушно! – засмеялась Млада. – А ревность? Справишься? И, кстати – а если кто-то будет давить уже на тебя? – А кому на меня давить так, чтобы мне не наплевать было? Кто тут для меня авторитет? Папу загубили – значит, я своя собственная. А мой формальный духовник, отец Джастин Лоу, человек широких взглядов и всегда меня прикроет. Осталось начать столько зарабатывать, чтобы снять квартиру и съехать наконец из миссии. Может, поработаем над этим вместе? Все-таки квартира на двоих – удобнее, да и дешевле… Конечно, – она подмигнула, – если ты не боишься со мной наедине. – Но я уже с тобой наедине, ты же не будешь на меня накидываться? – Млада засмеялась, может, самую малость принужденно. – Накидываться я точно не буду, ну и разница в том, что тут быстрее сбегутся, если ты будешь звать на помощь. А так… – Жюли придвинулась поближе и зашептала в самое ухо подруге: – Я очень хочу поцеловать хотя бы твои ушки! Хотя бы самые кончики! Это меньшее, самое крохотное из моих желаний, ведь когда я вижу тебя обнаженной – мне хочется прижать тебя к себе так крепко, чтоб буквально в тебя вплавиться… Но не насовсем, не насовсем, я просунула бы руку между нашими телами и коснулась бы тебя так, чтобы тебя буквально пронзило наслаждением… как и меня… меня уже… почти… Разгоряченные губы и правда коснулись кромки уха, сжали, подразнили языком… Млада ахнула – не столько даже от этого, сколько от ощущения, что Жюли, горячая, напряженная, как струна, льнет к ней, ловя ее руку, ластясь об нее – и правда в полушаге от пика неведомого еще удовольствия. – Что ты делаешь, ненормальная! Не слышит. Знай себе облизывает острый кончик уха, втягивает нежно губами… И нельзя не признать – это жарко, горячо, почти неприлично, почти на том же уровне, что, судя по реакции, испытывает сама Жюли, прижимаясь все сильнее к ее пальцам. Вот она затрепетала и выгнулась дугой, издав невнятный вздох вместо крика – лишь потому, что ее губы все еще были заняты ласками нежного екайского ушка. Но через мгновение в это же самое ушко полился дрожащий шепот: – Я люблю тебя… Ох, если бы ты знала, как я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы наслаждалась так же, как я сейчас! – Ты с ума сошла, да и я, кажется, уже тоже! Мне тебя и видеть не надо, я тебя чувствую, и это безумие какое-то… Я все языки сейчас перезабуду! – И ладно, говори со мной так! Губы наконец-то коснулись губ – так жарко и напористо, что Млада вдруг осознала, что не может ни ответить, ни перехватить инициативу, несмотря на всю екайскую силу. Только покориться, податься навстречу этим губам, этим рукам, понимая, что никакие преграды уже не имеют значения, и чего бы Жюли ни захотела сейчас – ей можно все. Трогать под пижамкой – остро, горячо, кое-где ногтями, для екаев это смех, а не ногти, конечно, но каждая легкая царапина горит даже не кровя… Укладывать потихоньку на спину, не переставая целовать… Надо бы ей ответить, надо бы, но чувствуешь только ее руку уже между бедер, жар там, все сознание там, еще, еще миг… Крик вышел беззвучным, утонув в поцелуе, но Млада знала, что Жюли услышала его сполна, ощутила всем телом, всем естеством. И тогда только дала им обеим вдохнуть. Но близко заглядывала в лицо, блестела глазами, как кошка, Млада даже мельком подумала – ну и кто здесь из екаев? Хотя себя, конечно, видеть не могла. – Твоя взяла, я тебя тоже люблю, – слова подбирались с трудом. – Всегда любила, теперь скажу, что и правда не только душой. – Тогда сбежим отсюда. Уедем! Туда, где никого не надо будет стесняться, и можно будет засыпать рядом обнаженными и… Вдвоем купаться в море! Да, точно, поедем на море! Найдем райский уголок только для нас двоих… А со свадьбой, – Жюли подмигнула, – я могу и подождать ради тебя. – Ты хочешь прямо официально? – В идеале да. Найти страну с морем, цветами и такой возможностью. Если только ты сама сначала разрешишь себе, если ты не дашь им тебе внушить, что ты богопротивная грешница. Скажи мне, как решишься их оставить, и я тебя увезу и все обеспечу. Ты же никогда настоящего моря не видела? Потому что у твоей страны нет выхода к морю… – Хорошо, я согласна уехать. На море. Это прекрасно, но чтобы все это… и документы на твою фамилию… Это как-то слишком, мне кажется. – Мы можем провести обряд только для нас двоих. Почти как в детстве, мы ведь тогда все это и начали, помнишь? – Это когда мы с тобой колечки плели из ромашек? Когда ты, считай, только приехала? Конечно, помню, я сушила их в книгах… Но разве же это значило… что-то такое? Это же было даже раньше, чем ты на весь двор кричала, что на мне женишься! – Я тоже их сушила… И уже тогда знала, и говорила тебе, что ты будешь моей и только моей! Может быть, пока ты учила язык, не до конца это понимала, или понимала в другом смысле, но я… Я сейчас знаю, что все было только ради вот этой минуты! – Все настолько серьезно? Уверена, что никогда не передумаешь и не выберешь кого-то еще? – Уже давно и прямо сейчас уверена. Хочу, чтобы во время нашего обряда у нас не только на пальцах были цветы, а чтобы на нас вообще ничего не было, кроме цветочных гирлянд! Будем оплетать друг друга и приносить клятвы! – Ты сумасшедшая! – выдохнула Млада. – Я согласна!* * *
Честно говоря, она смутно понимала, на что соглашается. Осознание пришло много позже – на белоснежном пустынном пляже, под близкий шум волн, нежные прикосновения цветочных лепестков к коже – и жар между бедер, разраставшийся все сильнее от льнувшей так близко взволнованно трепещущей груди, от настойчивых пальцев и жадных губ, шепчущих сквозь стоны: – Ты моя? Навсегда? – Навсегда, – Млада так и не осознала, сказала ли это губами или всем своим телом, выгнувшимся навстречу Жюли в нахлынувшем слепящем наслаждении.