Protect Me

Би заходит в комнату, на Цзяня даже не смотрит. И движения у него расслабленные, по-звериному плавные, на которые уже Цзянь смотрит слегка рот приоткрыв — ну как такой здоровяк так изящно двигаться может? Он около окна останавливается, глядит вдаль, на горизонт, на листья зелёные. Да на что там вообще смотреть-то можно, когда в комнате пацан полуголый и испуганный. Странный он, Би этот. У него изгибы мышц на прямой спине красивые. Цзянь бы тоже такие себе хотел, но куда уж ему. Он за Би полностью спрятаться может так, что никто его и не заметит. И где таких вот здоровяков выращивают, спрашивается? Вот живёшь ты вроде бы счастливо. В школу каждый день ходишь, домашние задания эти дурацкие делаешь. Обычно живёшь — проживаешь: еду в супермаркетах готовую берешь и разогреваешь ее в микроволновке; любишь того, кто не любит тебя, так, как тебе надо, чтобы он тебя любил; в университет планируешь поступить с тем, кого любишь. Ну просто потому, что куда он без тебя-то? Вон бальзам от смазки даже отличить не может. Святая невинность. А потом тебя, обычного такого, похищают. А потом приходит здоровяк в твою комнату, когда ты уже вроде бы спасён, когда утренний стояк ещё не сошел, и в окно пялится. И молчит. И пахнет от него корой древесной вымоченной, ледяным природным ручьем. И всё. И пиздец. — Может, нам нужно познакомиться? — Цзянь инициативу в свои руки берет, с кровати вскакивает и слишком поздно понимает: он ведь голый. И здоровяк так не вовремя повернулся. На его лице ни единой эмоции. Стояков он что-ли не видел? Тьфу, пустяки какие. Он упирается о подоконник и руки скрещивает на груди, пока Цзянь чертыхается и борется с одеялом. Одеяло — противник сильный. С ним ещё справиться нужно — вот почему его подкроватные монстры так боятся. Цзянь кидается быстро к ткани, себя ею окутывает с головой вместе и плетётся, запинаясь о концы тяжёлые. Руки у Би действительно огромные. Блядь, настолько, что ему хватает только на груди их скрестить, чтобы понятно стало: одного удара достаточно, чтобы вырубить. Би скептически на Цзяня поглядывает, который лишь нос из-под одеяла высунул. И фыркает смешливо. Смешно ему, видите-ли. Смешная ситуация, да. Цзянь с ноги на ногу переминается, совсем уже близко подходит медленно, потому что одеяло все движения сковывает. А дискомфорта всё ещё не чувствует. Зато терпкий парфюм чувствует очень даже хорошо. Хорошо от него, спокойно. О руках чужака мерзких-мерзких-мерзких почти забывает. — Можешь звать меня Хуа Би. — он руку по привычке, видимо, протягивает. А Цзяня опять гарпуном за горло. Цзяня под теплым одеялом ознобом бьёт. Прикоснуться надо. Дотронуться. Кожей чужую кожу почувствовать. В груди что-то оглушительно взрывается, и Цзянь отшатывается от его руки, запинается за одеяло, падает на задницу и глазами моргает бездумно. Боится тело. Тело в панике. Тело не даёт ему хотя бы руку пожать. Би непонимающе брови к переносице сводит, а потом кивает сдержанно и подходит медленно. На корточки перед Цзянем садится. — Я сейчас одним пальцем, — вытягивает указательный с ногтем аккуратно остриженным, — до предплечья твоего дотронусь. — Сам на себе показывает, тыча в руку. Мол: видишь? Все нормально. Это просто палец. Обычный. Не опасный я. Цзянь кивает медленно, соглашаясь. Глаза зажмуривает и руку вперёд выставляет, как перед врачом, который кровь из вены брать собрался. Врач — он же не страшный. А вот игла пугает. Тут так же. Би он не боится, Би не страшный совсем. Прикосновение же — истерикой внутренней в районе груди собирается. Разрастается, распаляется, прожигает, нутро лижет страхом. Цзянь дышит хрипло и часто, чувствует, как Би медленно к нему тянется. Глаза сильнее жмурит, зубы стискивает. Ему убежать хочется. Вот прям так, голым. Убежать, а потом… А потом от чувствует горячую подушечку пальца на предплечье. Как будто её солнце нагрело. И она теперь Цзяня греет. И палец не мерзкий, не грязный, не пыльный, не шершавый даже. Просто палец. Цзянь один глаз на пробу приоткрывает, смотрит на то, как Би сосредоточенно нахмурился. И улыбается: не страшно телу сейчас. Оно Би почти не боится. Цзянь с облегчением выдыхает. А не боится, потому что помнит. Помнит, как Би его спас. Из-под пуль и в воду. Это Цзянь только сейчас осознал. Он тогда в бреду ведь был. И сам за плечи Би отчаянно цеплялся. Цзянь краснеет слегка, голову в бок отводит, когда Би палец от его руки отнимает, а когда тот уже подняться хочет — за руку его сам хватает, вынуждая остановиться. Би снова на корточки перед ним садится, глядит на него беззлобно: чего тебе ещё? — А меня Цзянь зовут. Ну, ты уже знаешь. Я ваш разговор слышал. И о похищении слышал. А ещё мне помыться надо, знаешь. Там склад был. И пыль. И гниль. И сырость. И плесень… — Цзянь говорить начинает быстро, точно боится не успеть. Не выговорит, и Би уйдет. А без него сейчас никак. Ему тело доверяет. А на складе ведь были руки-руки-руки и язык на щеке, щетина грубая, чужая на щеке собственной была, и на теле всём руки — шершавые-мозолистые-пыльные. И выдохи мерзкие, пошлые, прямо в лицо. И если бы не Би… — Так иди в душ. — лениво отвечает Би, указывая рукой в сторону двери справа. — Ага. Хорошо. А… — Цзянь растерянно одеяло под себя подминает и кутается в рубашку, лесом пахнущую. Хочется ещё раз её понюхать. Спокойствием напитаться. Вшить его в себя, чтобы всю жизнь спокойствие в нём было. И пусть под кожу вшивать больно. Зато он перестанет вспоминать о тех мерзостях, что за складскими стенами творились. Что теперь на подкорке засели. Что теперь в его голове творятся вспышками болезненных воспоминаний. Цзянь головой трясёт: не хочет он об этом думать. Но Би тут, и уходить, судя по всему, не собирается. Это уже хорошо. Везде хорошее искать надо. И душ тут есть — тоже хорошо. И дом светлый, а не пыльный — тоже хорошо. Ну хорошо же. — Одежда уже там. Рубашку мою в стирку закинь сразу. — Би устало прямо на полу разваливается и глаза прикрывает. Но по нему видно — он к каждому звуку выучено прислушивается. Всю обстановку от и до изучает. Он ведь лучший — Чэн так сказал. Значит, так и есть. Цзянь выдыхает: с ним бояться нечего. Его тело не отвергает. Значит, и Цзянь тоже, потому что привык своему телу доверять. Спустив огромную рубашку, которая даже задницу без проблем прикрыла, Цзянь скрывается за дверью ванной. А ванная просторная, свет в ней мягким жёлтым всё освещает. Почти интимным, приглушённым. Вместо душевой кабины огромное пространство с кафелем и навесным навороченным душем. Цзянь рубашку прямо на пол скидывает, нюхает свою руку и с отвращением нос морщит: от него ещё и болотом несёт. Отвратительно. Подходит к душу, с крючка его снимает, в руках вертит, не понимая, как эта херня работает вообще. Задевает кран мелкий совсем случайно, а потом… А потом пиздец. Потому что из мелкого крана капать медленно начинает. Кап-кап-кап. Цзянь отшатывается в ужасе. А в лёгких боль, точно их шилом прошили не раз и не два. Бесконечность прошивали, потому что вдоха сделать нельзя. Потому что внутри все кровью заливает и заставляет Цзяня вдохом захлебнуться. Потому что Цзянь снова там, на складе, где в еле видных лучах солнца пыль витает. Где гнилью несёт, где его под завязку наркотиками накачали. Цзянь в ужасе оглядывается, в поисках тучной фигуры в куртке грязной, которая с одного плеча свисает. В поисках того, кто его трогал-трогал-трогал против его, Цзяня, воли. Против воли его тела. Людей вот так вообще трогать не должны. Никогда. Цзянь падает на колени, глаза зажмуривает, а по лбу уже скатываются капли холодного пота, которые в глаза попадают. Выжигают их солью. Цзянь голову руками закрывает, съёживается — только бы рук-рук-рук на себе снова не почувствовать. Только бы капать перестало. Перестало его в склад переносить. Только бы из носоглотки выхаркать запах гнили, плесени, пыли строительной. Кафель колени холодит. Цзяня трясёт, лихорадит, его душит, убивает. Оголенные провода нервов сквозь кожу прорываются, раздирают её, готовые почувствовать эти руки на себе снова, и снова, и снова. Всё тело становится одним натянутым нервом с напряжением неебическим. Цзянь тонет в страхе на том матрасе, где грязь, где пятна белые, засохшие, где пятна жёлтые, где крови бурой следы. Где он сам валяется, как кукла тряпичная, с которой можно сделать что угодно. Кап-кап-кап. По щеке опять фантомный язык мокро проходится, и Цзянь её царапает-царапает-царапает, из себя выскабливает. И тихо стонет от безысходности и от страха-страха-страха. — Би! — Цзянь кричит первое, что приходит на ум. Зовёт первого, кто спас его. Первого, кому тело доверились. Лучшего, которого к Цзяню защищать приставили. Единственного, чей запах сейчас успокоить может. Кто вытащит его, вытянет с этого матраса, кто пулей жестоко выбьет цепья, которые Цзянь на лодыжке чувствует. Ему без Би не выбраться, не пошевелиться. Ему не выжить. Ему жить так хочется. Освободиться так хочется. От цепей. От запахов. От мужика этого похотливо-мерзкого. Дверь в ванную комнату распахивается быстро. Би сначала по сторонам всё бегло осматривает. Его глаза, словно рентгеном, каждый клочек комнаты, каждый угол темный изучают, а потом на Цзяня опускаются. Цзянь жалким себя чувствует. Цзянь сломанный. И расколов этих в нём столько, сколько прикосновений против его воли было. Он весь изломан. Внутренности капканом со ржавыми зубьями закусывает безжалостно. Рвёт на части плоть беззащитную. Он дрожит, судорожно воздух ртом хватая, и даже объяснить ничерта не может. В глотке столько сырости и гнилостной плесени скопилось. Столько страха комьями там осело, что он только и может, что прохрипеть тихо: помоги. — Что? — Би челюсти стискивает и рожа и него совсем зверская становится, когда он Цзяня трясущимся на кафеле видит. Когда видит, как Цзяня атакой панической накрыло основательно. Что Цзянь не тут, не в ванной с приглушённым светом, где вода медленно, по капле, на пол срывается. Цзянь всё ещё там, на складе. Один совсем. Испуганный. С тем ублюдком наедине. И Би он, кажется, совсем не замечает, только имя его произносит тихо, побелевшими губами. Би подходит к нему так же медленно, за плечи аккуратно берет. Не стискивает — просто теплом обдаёт. — Цзянь, это я, Хуа Би. Я тут. Слышишь меня? — голос его на тона мягче делается, спокойнее. Но напряжение в нём всё ещё чувствуется. Он и сам, наверное, не ожидал, что на мальчишку так похищение повлияет. Что он загибаться на полу будет бледный весь и в поту холодном, липком, наизнанку при нём выворачиваться. — Би… — на выдохе, который совсем слабым оказывается, зовёт Цзянь, смотря сквозь него. Смотря в панике на стены склада, в которые его страх перенёс. Его накрыло, и как вытаскивать таких вот испуганных сломанных мальчиков из флэшбэков вьетнамских — Би не знает. — Тебе сейчас страшно, да? Цзянь, посмотри на меня, — Би цепляет его пальцами за подбородок, заставляя себе в глаза посмотреть. — Но я тут. Я с тобой. И тебя я в обиду не дам, понимаешь? Я тут, чтобы тебя защищать. Цзянь смотрит, смаргивает, взгляд уже более осознанным делается. Он цепляется за радужку колючую, похожую на сахарную пудру. Там беспокойство. За него, за Цзяня. Там защита. Он — защитник. Би холодным выглядит, но руки его на собственных плечах в противовес этому горячими кажутся. Цзянь оглядывается снова: ванная. Огромная. С душем, из которого медленно вода стекает. Кап-кап-кап. — Там так же было. Так же капало. Там сыро было и руки эти! — Цзянь кривится и снова щеку царапает психованно, пока Би бережно его руку не перехватывает. Головой только качает. — Хватит. Ты и так весь в ранах. Их обработать надо. Руки покажи. — медленно говорит он на полутонах, чтобы Цзяня ещё раз в склад не отшвырнуло. Цзянь обречённо вытягивает руки, на которых жёлтые синяки фиолетовым наливаются. Где видны неаккуратные следы от игл толстых. Би мрачнеет на глазах. Би почти звереет, но не показывает этого — а Цзянь всё равно видит. Он Би отчего-то очень хорошо чувствует. — Вставай, я помогу тебе помыться. — Би встаёт и руку ему протягивает. Брови чуть вверх приподнимает, когда Цзянь заторможенно на него смотрит. — Я голый. — рассеянно бормочет он, вжимая голову в плечи. Стыдно ему. Би массивный такой даже под слоем одежды, которая каждую его мышцу без труда очерчивает. А Цзянь исхудавший, жилистый. И мышц в нем нет. — Я голых парней по-твоему не видел? — Би усмехается слегка, улыбаясь уголком рта, и хватает за руку, тянет наверх. Ставит Цзяня на пол, убеждаясь, что тот снова не шлёпнется. А у Цзяня колени красные от падения. В глазах капилляры распоротые до радужки светлой сползли. Он прикрывается, сжимается, смущается. А Би точно плевать. Он только футболку свою чёрную стаскивает, зацепив ее со спины. И Цзянь тут же про склад забывает, залипая на его спину. На мышцами массивными. Натренированные годами. Цзянь вообще всё забывает. Едва ли сейчас скажет, как его самого зовут. — Мне и штаны снять придется, Цзянь. Не пугайся, я в боксерах буду. И я тебя не трону. Не хочу одежду промочить. — поясняет Би, щёлкая пряжкой на ремне. Цзянь завороженно наблюдает, как штаны с его ног спадают вниз, на кафель. Улавливает, как ткань шуршит мягко. У Би даже ноги тренированные, ебаный ты ж боже. Всё особенно красиво смотрится в приглушённом свете. Еле желтистом, почти мрачном. И где таких делают? Цзянь впитывает в себя это слегка смуглое тело и остановиться не может. Что с ним происходит — понять не может. Он до этого в душевых только таких же субтильных подростков, как и он сам, видел. А тут… Тут пиздец. Потому что Би в одних серых боксерах. Потому что всё его тело в шрамах. Рваных. Зашитых на быструю руку. И ранения пулевые наверняка есть. И переломы были. Потому что Би на модель похож, сошедшую с журналов для взрослых. Потому что тело Цзяня на него реагирует: тянется, упрямится, кожей к коже хочет. Цзянь вязкую слюну сглатывает. Головой мотает, выбивая эти мысли из себя. О Чжэнси думает. О том, к кому душа стремится. К кому он скоро в объятия упадет. К тому, в кого он так долго и безответно… — Иди сюда. — Би подзывает его, на Цзяня даже не глядя. И хорошо, что не смотрит, потому что у Цзяня лицо печёт. Потому что Цзянь взгляд от него оторвать не может. От вен на предплечьях вздутых. От спины, где перекаты мышц сталью налиты. От крепкой поясницы. От напряжённых лодыжек, хотя стоит Би расслабленно и вспенивает руки. Аромат геля для душа тут же по ванной разносится — мятный слегка, свежий, убийственно крепкий, этой полутьме подходящий. Такими пацаны не пользуются. Это мужской аромат. Аромат, который Цзянь вдыхал судорожно, перед прыжком в канал, полностью Би доверившись. Цзянь приближается медленно, боязно. Встаёт напротив, но в глаза не смотрит. Взгляд вниз стыдливо опускает. Он вздрагивает, когда руки Би ложатся на шею, размазывают пену до самого подбородка. Цзянь неосознанно голову приподнимает, чтобы Би удобнее было. И приятно это так, оказывается. Его руки приятные до дурноты. Его руки мягкие под пеной. Его руки бережно к коже прикасаются. И с каждым таким прикосновением Цзянь расслабляется. Дышать глубоко начинает и еле останавливает себя, чтобы губу от удовольствия не прикусить. Би же просто телохранитель. А Цзянь — обычный пацан, которого похитили. Но тело, — чёртово тело, — реагирует неправильно. Оно навстречу поддается. Позволяет Би ниже спуститься, растирая гелем грудь, отчего у Цзяня непроизвольно мышцы пресса поджимаются. От чего голова просто кругом идёт. Цзянь о стену опирается, потому что ноги уже подкоситься готовы от этих прикосновений. Упирается головой о кафель и смотрит въёбанно на сосредоточенного Би, который ни один сантиметр не пропускает. Замыливает те руки шершавые-мозолистые-пыльные. Своими руками мягкими их перекрывает. А Цзянь в запахе и в руках Би утопает. — Приподними руки. — голос Би отчего-то хриплым стал. Но лицо всё ещё каменное, без единой эмоции. Только излом его голоса знакомым кажется. Цзянь повинуется, и вместо того, чтобы руки в стороны расставить — укладывает их ему на плечи. Плечи крепкие. Напряжённые слишком. Плечи теплые, с каплями воды на них. Которые вниз срываются на торс. Господи, блядь. Его пресс — тоже в пене весь, через которую кубики отчётливо видны. Их пальцами пересчитать хочется. Их потрогать срочно нужно, но Цзянь и пошевелиться не может, потому что Би подхватывает его под поясницу и к себе притягивает. Плотно. Кожа к коже. Тепло к теплу. Спокойствие тотальное, которое перебарывает бурю страха внутри Цзяня. Ржавые зубья наконец внутренности отпускают, оставляя после себя кровоточащие рытвины. Страх отступает. Страх Би боится. Рук его боится. А вот Цзянь к этим рукам, как прикованный, тянется. Цзянь давится задушенным стоном. А рука Би проходится бережно по его спине от линии волос и до поясницы. И наверняка Би чувствует мурашки, которыми тело Цзяня непроизвольно покрылось. У Цзяня в голове каша. Он даже о Чжэнси сейчас подумать не может — глаза прикрывает, пытаясь его лицо хмурое представить, а видит только напряжённого Би. Да ну это всё к ебени матери. Что ж происходит-то? Рука Би ниже опускается, на копчик, ниже, за задницу, и Цзянь краснеет сильнее. Его так никто… Его ведь так ещё не трогали. Нежно, руками сильными. Руками, которым тело поддается, не сопротивляется. — Тише, — шепот Би выбивает из Цзяня непроизвольный вздох, — я просто тебя мою. Я не пытаюсь пересечь черту, хорошо? Ты доверяешь мне? Цзянь утыкается носом в его ключицу и головой положительно качает, а у самого волосы все водой пропитались, с них тоже капли падают Кап-кап-кап И не страшно совсем. В вынужденных объятьях Би — не страшно. Хорошо в них. Поразительно хорошо. Напрягает это. Но даже об этом Цзянь сейчас думать не может. Сейчас рука Би мягко по ягодицами проходится сверху вниз, а Цзянь губу закусывает и сильнее в него вжимается. И понимает, что бля-я-я… Стояк у Цзяня хуже утреннего. На мужика огромного. На телохранителя. На того, кто сейчас по ляжкам между ног его руками ведёт, вспенивая гель. Что стояк этот ему в ногу упирается. А Би лишь хмыкает. — Это нормально, Цзянь. Это реакция тела. Мы просто не будем обращать на это внимания, хорошо? Хорошо. Да. Конечно. Не будем обращать внимания на то, что у Цзяня встал на кого-то, кроме Чжэнси. Хорошо. Ладно. Не будем мы. Мы — не будем. А Цзянь вот — будет. Он чертыхается. Он от своего тела чего только не ожидал, но не этого. И от Би он ожидал прикосновений грубых и быстрых, а эти… Эти тягуче-медленные, словно дразнящие, сладкими спазмами всё тело покрывающие. Би его отпускает от себя, под недовольный взгляд Цзяня. Ему бы ещё так постоять. Вот так спокойствие словить. В безопасности себя почувствовать. И телу своему приказать: хватит. Не должен у тебя на этого мужика стрёмного стоять! Би легонько его к стене отталкивает, а сам с полки берет гель, ещё на руку зеленоватую, вязкую жидкость выдавливает и краем глаза на Цзяня смотрит. Внешне спокойный он. Но Цзянь видит, как тот дышит загнанно. Может, противна ему эта реакция Цзяня. Может, через себя он переступает. Но Би упорно перед ним на колени опускается. Руками ведёт по косым мышцам, по паху, член не задевая. Только пену на него с рук смахивает. А у Цзяня звёзды перед глазами, блядь. Блядь… Ему ведь действительно хочется, чтобы Би и до туда дотронулся. Там так горячо сейчас, там спазмы болезненно-приятные. Там черт знает что сейчас. И все это из-за Би. Взмокшего из-за водопада из душа. Из-за взгляда его почти хищного, который он холодным спокойствием перекрывает старательно. Из-за мышц его напряжённых и кожи идеальной, чуть смуглой. И полутьмы этой. И хочется Би попросить больше его тела себе, в себя, чтобы всё-всё-всё забыть. Перекрыть им все те мерзости. Потому что Би приятный. Потому что Би сильный. И не опасный он. Ноги гелем холодит, Би колени аккуратно обтирает, словно пытается синяки смыть. У Цзяня под кожей хренов бунт: ещё, ещё, ещё. Ещё Би. Ещё его рук. Ещё больше. Ещё. Би к лодыжкам спускается, матерится тихо, замечая гематому. Осматривает ее, переставая к Цзяню прикасаться, а Цзянь на исходе весь. Ему руки нужны. Би руки — нужны. И пусть первый день его видит. Пусть не знает его совсем, но он сейчас единственный, кто ему спокойствие дарит. — Ты сейчас успокоишься. Пройдет время. А потом ты мне расскажешь всё, что с тобой делали. Всё, Цзянь. Понял? — твёрдо говорит Би. Почти рычит. Злой он от чего-то. В бешенстве он, потому что глаза на Цзяня поднимает, а там плавится все. Цзянь расфокусированным взглядом его ловит и видит: это приказ. Он только головой качает, потому что из глотки сейчас только стоны способны вырваться. Он расскажет. Все расскажет. И только Би. Он себя сейчас не понимает. А ещё сейчас к Чжэнси срочно, поговорить надо. Увидеть его. Потрогать, обнять. Убедиться, что его долгая и безответная, которую он так бережно в себе хранил, трещину не дала. Потому все мысли о Чжэнси чёртов Би сбивает. И руки его нежные по всему пыльному телу. От которых стояк адский. От которых у Цзяня крышу сносит.