***
Где-то внизу в самом разгаре была вечеринка в честь дня рождения Симуса, а они сидели здесь вдвоем, укрытые пологом в свете ночника, ни о чем не жалея. Выпив по бутылке сливочного безалкогольного пива, парни под шумок удалились, запершись в их комнате. Был конец недели, завтра все должны были отправиться на учебу, а Драко, что уже договорился с Макгонагалл, отправлялся в мэнор, который теперь с трудом называл домом. Тридцатое ноября — День Рождения Нарциссы Малфой. Минерва не смогла отказать ему, когда он попросил посетить по этому поводу склеп. В её глазах было столько сострадания, что всё внутри Драко, и так дрожащее последние дни, сжалось лишь сильнее. Драко казалось это правильным и даже символичным — умереть там, где родился. Его мать умерла в мэноре, где прожила, как она говорила, лучшие и самые счастливые годы ее жизни. Драко был уверен, что и его отец хотел бы проститься с жизнью в родовом поместье, а не грязной, холодной камере в Аврорате. Да и мысль о том, чтобы сделать нечто подобное в школе, казалась дикой. Малфой не признавал этого, но все его мысли последнее время казались ему дикими. Он не хотел думать сегодня о том, что уже завтра вновь окажется среди разрушенных стен места, что в детстве было его крепостью, а в юношестве стало клеткой. Он не хотел думать о пузырьке с ядом, что так и стоял на столе в его детской комнате. Он не хотел думать о тех кошмарах, что будили его каждую ночь. Он хотел только чувствовать руки Гарри на своих бедрах и его горячее дыхание на шее. Чувствовать на себе его теплый, ласковый взгляд и слушать его глубокий, бархатистый голос. — Так не хочу отпускать тебя одного, — пробормотал Поттер, оставляя на нежной коже смазанный поцелуй. Драко задрожал от удовольствия, зарываясь пальцами в мягкие пряди. С тех пор, как выяснилось, что он все же не стал импотентом, возбужденное состояние стало для него не редкостью. Гарри мог завести его одним лишь взглядом, и это сводило с ума. У него не было подобного даже на курсе четвертом. — Ты просто хочешь прогулять уроки, признайся, — Драко повернул голову, встречая мягкие горячие губы своими. Гарри оторвался лишь на секунду, чтобы прошептать: — Всё возможно, — но выглядел он до сих пор слегка встревоженным. Из-за этого Драко чувствовал горечь на кончике языка и ком в груди. Малфой и так чувствовал себя плохо, когда задумывался о том, что будет с Поттером, когда… Он сделал единственное, что мог, чтобы убрать это выражение с его лица. Углубив поцелуй, Драко слегка потянул Гарри за волосы, прикусив нижнюю губу. Тот низкий, дрожащий звук, что он издал в ответ, породил предвкушающую дрожь во всем теле Малфоя. Он прижался к Гарри вплотную, сплетаясь языками и руками, что теперь беспорядочно шарили по телам друг друга, то неловко сталкиваясь, то поглаживая со страстью и жадностью. Драко в мареве желания упустил момент, когда буквально оседлал бедра Гарри, но ему было плевать. Он совсем потерял контроль над собой и ситуацией, но рядом с Гарри сделать это было нестрашно. Драко доверял Гарри, как самому себе. Нет. Он доверял ему больше, чем самому себе. Все вокруг смешивалось и расплывалось, пока тело Драко буквально горело от возбуждения. Ему было чертовски жарко впервые за годы, и этот жар распространялся изнутри, тек по его венам и покалывал на кончиках пальцев. Никогда в жизни он не чувствовал ничего подобного и никогда в жизни он не был так возбужден. Он не помнил, когда последний раз ощущал себя таким живым. Он пропускал через всего себя каждый вздох, каждый удар сердца. Все чувства обострились и полосовали его каждым прикосновением, вздохом, стоном, поцелуем. Гарри не особо распускал свои руки, трогая осторожно и почти вдумчиво, хотя едва ли он был способен думать в этот момент. Но когда Драко инстинктивно двинулся вперед тазом, издавая удовлетворенно-удивленный звук, Поттер жарко простонал ему в рот, резко притягивая за талию ближе к себе. Драко повторил движение, и всхлип, которым наградил его Гарри, прошелся по всем его нервным окончаниям. Спустя несколько минут, наполненных необузданным удовольствием и страстными поцелуями, что Драко жадно и беспорядочно толкался бёдрами в бёдра Гарри, руки Поттера всё же не сдержались на месте. Кисти поползли от острых коленей к внутренней стороне бедра, заставив Драко задохнуться и шокированно распахнуть глаза, оторвавшись от поцелуя и шумно глотая воздух. — Ты мне доверяешь? — зрачки Гарри, почти полностью вытеснившие зелень, не скрытую сейчас очками (Драко решительно не помнил, кто и как снял их), были мутными от желания. Он так восторженно смотрел на него, что Малфой тут же захотел вновь наброситься на Гарри с поцелуями. — Да, — ни на секунду не задумываясь, честно ответил Драко. — Тогда, пожалуйста, позволь мне сделать тебе приятно, — рука Гарри вновь вкрадчиво скользнула к промежности Малфоя. Его просящие глаза заглядывали, кажется, в самую душу. Драко замер, прислушиваясь к себе. Он правда хотел этого. Хотел Гарри. И, что никак не могло уложиться у него в голове, Гарри тоже его хотел, несмотря на всё то, что знал о нем и его прошлом. Хотел доставить ему, Драко, удовольствие. А завтра был последний день осени. Драко решительно кивнул, побуждая Гарри к действиям. Поттер, кажется, засветился ярче ночника, нежно притягивая Драко для еще одного поцелуя — мягкого, трепетного. Сердце Драко забилось птицей в груди, щекоча своими крыльями внутренности — он не мог описать это чувство никак иначе. Он обнял Гарри за шею, окончательно растворяясь в нем. Не осталось ни сомнений, ни вопросов. На все ответом было любимое имя. В то же время вторая рука Гарри ловко потянула вниз пижамные штаны Малфоя, что мгновением позже неловко приподнялся, помогая стянуть их с боксерами ниже. Когда налитый кровью член высвободился из оков одежды, Драко простонал Гарри в рот, зажмурившись. Это были ощущения на грани боли и удовольствия, и Малфоя буквально затрясло. Ему было просто невероятно хорошо. Но когда рука Поттера, скользкая от смазки, накрыла покрасневшую головку члена, слово «хорошо» стало совсем неподходящим тому, что чувствовал Драко. Это было охуительно, просто невероятно, незабываемо — но уж точно не хорошо. Малфой хрипло вскрикнул, широко распахнув глаза и нетерпеливо толкнувшись пару раз в чужой кулак, чтобы почувствовать больше, сильнее. Ещё никто и никогда, кроме него самого, не трогал его здесь. Никто не трогал его так — нежно, трепетно, но страстно. Любовно — подумал Драко, но был не способен зацепиться за эту мысль. И никогда ещё он не чувствовал себя таким желанным, как под этим восхищенным взглядом глаз напротив. — Какой же ты… Драко, — шептал заполошно Гарри, затягивая Малфоя в очередной поцелуй, не прекращая мучительно медленно, так крышесносно ему дрочить. Это было совсем не то же самое, что делать это самому, просто затем, чтобы сбросить напряжение или от скуки. И, хоть Малфой и не проверял, он был уверен — это было бы не то, будь на месте Гарри кто-нибудь другой. Потому что это всегда был Гарри. И только он один. Сердце Драко билось в ритме его имени. И Драко всё всхлипывал и стонал ему прямо в покрасневшие, припухшие губы, подаваясь бедрами навстречу каждому движению. Удовольствие звенело в каждой клетке его тела, и это было невероятно. Лучшее, что он чувствовал за всю свою жизнь. — Ты такой красивый… Господи, какой же ты красивый, — Гарри впился поцелуем в бледное беззащитное горло, заставляя Драко захныкать. — Гарри-Гарри-Гарри… Он ощущал, как поджимаются яйца в преддверии оргазма, и подумал было о том, что тоже хочет сделать Гарри приятно, тоже хочет прикоснуться к нему, почувствовать его своей рукой. Тоже хочет упиваться его наслаждением, довести до такого же состояния. Но Драко мог лишь стонать и жарко шептать любимое имя, дрожа всем телом и отчаянно хватаясь за крепкие плечи Гарри. Когда большой палец Поттера почти грубо потер чувствительное местечко под головкой, Драко оборванно вскрикнул и, содрогнувшись всем телом, кончил ему в кулак, в дурмане накрывая пах Гарри собственной рукой и с силой сжимая. Поттер застонал вслед за ним, не отрывая взгляда от искаженного страстью лица Драко и красиво изгибаясь, после чего на его штанах проявилось мокрое пятно. Малфой переживал отголоски самого сильного в жизни оргазма, нежась в теплых объятиях Гарри, когда тот почистил их беспалочковым заклинанием и, одев Драко, уложил их обоих на кровать. Драко чувствовал такую усталость, что, кажется, в любой момент мог заснуть. Глаза слипались, а голова казалась просто неподъемной. Драко не помнил, когда последний раз ему было так хорошо и легко на душе, а голова не кишела мрачными мыслями. Он уткнулся носом в шею Гарри. Тот пах осенью, сексом и, конечно же, корицей. Вряд ли Драко ещё доведется понюхать амортенцию, но она, скорее всего, пахла бы именно так. Лежа ухом на мерно вздымающейся груди, Драко слушал сильное биение сердца Гарри. Это был приятный звук, отдававшийся умиротворением во всем теле Малфоя. Ему казалось, будто сердца их бьются в унисон. Слов не находилось, да и не нужны были сейчас слова. Молчание между ними было теплое, как парное молоко, и уютное, как теплый плед. И укутавшись этим молчанием и запахом, Драко провалился в сон, не выпуская Гарри из своих объятий. И всю ночь он проспал спокойно.***
Драко прибыл в мэнор несколько часов назад, но так и не поднялся на второй этаж. Он бесцельно бродил по разрушенным комнатам, которые слегка были прибраны домовиками до того, как умер Люциус. Драко так и не принял на себя роль главы рода и владельца поместья, так что оно, хоть и принимало его — единственного наследника рода Малфоев, но не видело в нем хозяина. Оттого и эльфы не работали, а само поместье не делало толком ничего для того, чтобы привести себя в надлежащий вид. Парень вышагивал по руинам из своих воспоминаний, чувствуя внутри странное отупение, охватившее его, только он шагнул из камина в гостиной. В этом зале проходили самые пышные приемы, что так сильно любила устраивать его мать, а потом здесь же обосновалась часть стаи Сивого, по-варварски разграбив и разрушив красоту этого места. Здесь был кабинет, где он в детстве обучался истории, азам магии, языкам и этикету. А рядом небольшая мастерская, в которой его учили стихосложению и рисованию. Драко подумал о том, что все эти аристократические заморочки ничуть ему не пригодились, пока он отбивался от смертоносных проклятий на поле боя и пытался выжить в собственном доме. Развороченные, разграбленные залы, разруха и грязь. Ошметки былой роскоши, руины прошлых дней. Малфой шагал, хрустя обломками стен, мебели и потолка под ногами, и этот звук напоминал ему крошащиеся под натиском кости. Когда Драко зашел в голубую гостиную, что-то внутри него оборвалось. Стены с ободранными, местами обожжёнными или заляпанными грязью и почерневшей кровью обоями; такой же грязный пол в разводах; мусор и обломки мебели по углам; свисающее с потолка нечто, оставшееся от шикарной люстры; треснувшее окно. И посреди всего этого ужаса белое фортепиано, покрытое толстым слоем пыли, но целое. На старинные музыкальные инструменты при создании всегда накладывали такое количество защитных чар, что они становились почти неразрушимыми. Драко судорожно вздохнул, вспомнив свой последний сон. Малфой понятия не имел, бывала ли мать в этой комнате уже после их освобождения. Она точно не смогла бы смотреть на весь этот кошмар без слез. Это место было словно кладбищем их общих счастливых дней. На негнущихся ногах Малфой подошел к инструменту, отчаянно пытаясь выбросить из головы образы из детства. Он аккуратно поднял крышку, замарав пальцы пылью и являя взгляду бликующую в скудном освещении клавиатуру. Драко на пробу нажал на одну из клавиш, вздрогнув от того, как звук зазвенел эхом в опустевшей комнате с высокими потолками. Инструмент, ожидаемо, был расстроен. Но Драко уже не мог остановиться. Он прикрыл глаза, воспроизводя в голове знакомые аккорды, водя кончиками пальцев по гладким клавишам, которые, наверняка, хранили на себе прикосновения нежных пальцев матери и детских пальчиков Драко. В детстве он так сильно был увлечен игрой на фортепиано, что порой сбегал из своей комнаты посреди ночи, просто чтобы провести по клавиатуре кончиками пальцев, рискуя ради такой мелочи попасться на глаза отцу или домовикам. Малфой не стал открывать глаза. Он тяжело вздохнул и заиграл. Перезвон знакомой до боли мелодии, искаженной бедным инструментом, отражаясь от обшарпанных стен, ударил Драко в уши. Он вздрогнул, но не прервался. Та композиция, что всегда раньше успокаивала его, теперь звучала почти жутко. Почти как жалоба или крик о помощи. Она цепляла все струны души Драко, заставляя его зажмуриться и с куда большим жаром продолжить играть. Вскоре музыка изменилась, перестав так сильно бить по нервам Малфоя, но залила все его существо тоской и болью. Эта мелодия, изломанная жалобой расстроенного фортепиано, заставила его задрожать. Драко чувствовал её. Он был таким же, как эта музыка, бьющаяся умирающим зверем в коробке комнаты. Полная боли, ломкая, тоскливая. Та композиция, какой она была раньше, больше не отзывалась в его душе. Он был другим, и музыка, которую рождали его руки, была другой. Когда он одернул руки от клавиатуры, музыка ещё несколько тягучих мгновений звенела в воздухе, ушах Драко и его сердце. Глаза невыносимо пекло. Драко вдруг стало дурно, и он решился выйти в сад. Гостиную он покинул, не оглядываясь. В Хогвартсе снова лили дожди, пока здесь было просто сыро и пасмурно. Драко шел по грязным тропинкам, вспоминая, как чисто и ухоженно здесь было годы назад. Наверное, эльфы мучаются без работы, и ему на мгновение даже стало их жаль. Больно кольнуло под ребрами воспоминание о Добби, который, как Драко узнал не так давно, погиб во время побега пленных из мэнора. Малфой вырос достаточно для того, чтобы признать, что любил этого домовика. Но теперь это не имело никакого значения. Драко продолжил оглядывать окрестности, стараясь ни на чем надолго не задерживаться взглядом. Здесь он впервые сел на метлу и чуть не свернул шею, но все равно был самым счастливым человеком на свете. Чуть дальше они с Крэббом и Гойлом играли в салочки. Крэбб очень долго не мог избавиться от ноши вóды, потому что из-за лишнего веса был грузным и неповоротливым, и спустя какое-то время Драко, сжалившись, поддавался ему. А раньше на том высоком могучем дубе висели качели на цепочках, и Малфою нравилось раскачиваться на них так высоко, что казалось, будто отпусти руки — и полетишь, как птица. Ему всегда хотелось ею стать, ловить крыльями небо, вдыхать запах свободы и не быть ни перед кем обязанным. Едва проглядывающаяся через кучу коричневой листвы дорожка вела его через заросли голых кустов к белеющему на фоне свинцового неба склепу. Он не видел его со дня похорон матери, даже мельком боясь заметить постройку в окно. Сейчас же не было ни страха, ни трепета. Лишь какая-то глухая, тянущая боль в груди и смирение. Драко приложил ладонь к холодной каменной стене, которая, распознав его магический след, с громким звуком образовала перед ним вход в склеп. Малфой глубоко вдохнул насыщенный влажный воздух и толкнул тяжелую дверь. В этот же момент внутри склепа вспыхнули факелы на стенах, освещая всё немалое пространство помещения. Легкая, но противная дрожь прошла по позвоночнику, когда взгляд наткнулся на две могильные плиты, что находились ближе остальных ко входу. От мысли о том, что его положат рядом, стало слегка дурно, и он поспешил отмахнуться от неё. На ватных ногах он подошел к плитам отца с матерью, присаживаясь на каменную скамью, что, распознав желание посетителя, тут же образовалась за его спиной. Долгие минуты Драко тупо пялился на надгробные камни, не способный ничего сказать. Казалось странным разговаривать с матерью. Невозможной до сих пор была мысль о том, что она лежит где-то здесь, а не просто живет где-то в другом месте, куда Драко не может попасть и куда не летают совы. Прошло уже столько времени с тех пор, как она ушла, а он в душе все никак не мог принять это. Смерть отца отчего-то была принята им куда быстрее и легче, хоть и далеко не безболезненно. Дрожащей рукой Драко выписал в воздухе узор, после чего на надгробье отца расцвёл венок кроваво-красных роз. Ещё один узор — и на плите матери появился венок красно-белых гибискусов — любимых цветов Нарциссы. Когда Драко был маленьким, она пару раз рассказывала, как отец ухаживал за ней ещё в школе, и первыми цветами, что он подарил ей, были именно гибискусы. Он всегда гордился тем, что его родители в мире, полном браков по расчету, женились по любви. И Драко не мог сказать, что полностью растратил это чувство. «С днём рождения, мамочка», — дрожало на кончике языка, но Малфой все никак не мог это произнести. Он и не представлял, насколько сильно он на самом деле скучает по своей матери. Отупение после ее смерти, вечный страх и хогвартская суета глушили почти все мысли о ней, и сейчас, сидя перед её могилой, Драко как никогда четко почувствовал эту дикую тоску, что всегда сидела где-то под сердцем. Всё, что осталось от Нарциссы, — это воспоминания и то, что сам Драко впитал в себя за эти годы, которые он так отчаянно старался быть копией отца, при этом все равно оставаясь похожим на маму. Любовь к осени тоже передалась ему от Нарциссы. Она всегда с таким блеском в глазах бродила с ним за руку по осенним паркам, что не было и шанса у Драко не заразиться такой искренней привязанностью к этой поре года. Перед глазами поплыли воспоминания последних проведенных вместе месяцев. Как Нарцисса боялась отпустить его даже на шаг после того, как вскрылись все те вещи, что Драко пришлось перенести. Как, отбросив все малфоевские правила и устои, любила его открыто, обнимая и держа за руку, несмотря на злые и насмешливые взгляды. Как успокаивала после кошмаров, разгоняла тьму и трепетно заботилась. Как старалась не плакать при нем по отцу, по которому отчаянно тосковала каждый день. И как почти каждый вечер буквально учила заново жить так, чтобы стать счастливым, а не так, чтобы быть достойным Малфоем. И впервые Драко вспомнил их самый последний разговор, что прошел ночью перед тем роковым утром, когда он остался совсем один в целом мире. — Мне жаль, что мы с отцом вложили тебе в голову так много неправильных вещей, милый, — Нарцисса сидела в своем кресле, пока Драко, как в детстве, сидел рядом, положив голову ей на колени. Он часто так делал с тех пор, как началась война. — Мне жаль не только потому, что теперь все твои устои и взгляды перевернулись вниз головой, и тебе приходится заново учиться жить, но и… я все еще не могу простить себя за то, что война сделала с тобой, что… он сделал. Голос женщины задрожал, и Малфой успокаивающе положил руку ей на колено. Нарцисса тут же накрыла её своей узкой ладонью. — Здесь нет твоей вины, мама, ты не знала. — В этом и есть наша вина. Мы воспитывали тебя так, чтобы ты не показывал своей слабости, беспомощности или боли. Воспитали бы мы тебя иначе — ты бы пришел и признался ещё в самом начале этого кошмара, — Нарцисса свободной рукой утерла глаза от непрошенных слёз. Её сердце разрывалось от боли, стоило ей лишь вспомнить о том, что пришлось пережить её сыну — её самому близкому, самому любимому человеку на свете. Её сердцу. Которое она не смогла уберечь. Драко молчал. Он правда не знал, что сказать. Воспитание его родителей, а в частности отца, действительно лишило его многого. Драко был уверен, что, если бы не попытки быть похожим на него, он не оттолкнул бы своим показушным поведением Гарри, и тогда бы все сложилось иначе. Тогда он не сидел бы сейчас в полуразрушенном поместье — потерянный, несчастный и опороченный. Он не оказался бы не на той стороне, не принял бы позорную темную метку на руку, не был бы так несчастен. Он был бы собой. Драко чувствовал омерзение к прошлому себе, которого шаг за шагом под надзором отца создавал, перенимая всё худшее, отказываясь от человечного. С самого рождения он был другим, но у Драко не было и шанса против Люциуса, что перекраивал его в идеального Малфоя бесконечными лекциями, наказаниями и презрительными взглядами, что для мальчика, так отчаянно желавшего быть любимым, было хуже всего. И этот самый маленький мальчик, пытаясь добиться любви, готов был на всё, лишь бы её получить. Но раз за разом натыкался на стену из недовольства и равнодушия, стараясь ещё усерднее, чтобы её преодолеть. Драко не мог тогда понять, что на самом деле отец любит его, но не умеет делать это так, как мама или Северус. Он думал, что собственный папа не хочет его. Что он ему не нужен. Что он хотел бы другого сына — истинного Малфоя. Теперь Люциуса не было, и та личина, которую он нацепил на сына, расползлась, обнажая его настоящего. Но он настоящий сам не понимал, кто он. — Я знаю, как сложно попросить помощи. Особенно теперь, когда… — «никто не станет нам помогать» осталось непроизнесенным, но Драко услышал его. — Но теперь ты должен быть собой, милый. Тебе не нужно кусать каждую протянутую тебе руку. Пожалуйста, если сам ты попросить о помощи так и не сможешь — не отталкивай тех, кто сам её тебе предложит. Ты заслуживаешь того, чтобы о тебе заботились, даже если сейчас ты в это не веришь. Я уверена, что найдутся люди, которым будет небезразлична твоя судьба. Просто не отталкивай их. Малфой сидел всё на той же скамье, оглушенный нахлынувшими воспоминаниями, что так несправедливо затерялись во мраке дней. Нарцисса часто после освобождения говорила с ним на подобные темы. Пыталась поддержать, показать, что быть таким, каким себя чувствуешь, а не таким, каким хотел бы этого отец, — нормально. Но никогда ещё её слова не были настолько к месту. Едва ли не пророческими. Могла ли его мать предвидеть свою смерть? Или догадываться о том, что грядет нечто ужасное? Почти не ощущая своего тела, Драко поднялся на ноги и, погладив напоследок холодный камень могильной плиты, выскользнул из склепа, погрузившись в свои мысли и медленно шагая обратно к мэнору. В голове внезапно всплыл вопрос: а зачем он вообще дал себе эту осень? Конечно, ему хотелось принести извинения, чтобы облегчить душу и хотя бы немного меньше ненавидеть себя, при этом дав людям понять, что он правда раскаивается. Но было ли это такой веской причиной для того, чтобы мучиться лишние три месяца, пускай и его любимой поры года? Тем более, почти все извинения он принес еще до конца сентября. Могло ли выйти так, что он сам себя обманывал? Возможно ли, что в то время, когда бóльшая его часть сдалась и отчаялась, где-то в глубине души он все же верил, что у него еще может быть будущее? Может ли быть такое, что, сам того не понимая, он лелеял надежду на то, что за эти три месяца что-то изменится? Драко поднялся на второй этаж, чудом не навернувшись на лестнице. Мысль о том, что всё это время он мог врать самому себе, обескураживала. Но чего он добился этим? Люди на улицах все ещё косо смотрели на него, и вряд ли они перестанут делать это когда-либо; он все ещё страдает от кошмаров, боится темноты и не может нормально есть и пить. Каждый свой день он живет в страхе и боли. Не от этого ли он хотел избавиться своим уходом? Прекратить наконец эти самоистязания и кошмары? Драко остановился напротив детской, но, уловив взглядом нечто непривычное, развернулся и несколько раз ошалело моргнул, глядя на голую стену. Он было подумал, что у него галлюцинации, но все было вполне реально. На этом месте раньше была дверь в его комнату. Ту самую комнату, что порой посещала его в самых страшных из снов. Поместье буквально уничтожило вход в нее или её саму, словно зная, что она для него значит. Путь в его персональный ад был отрезан, он больше физически не мог вернуться туда. Драко никогда не был суеверным, но ему показалось, что это знак, который он пока не мог расшифровать. Справившись со ступором, Малфой вошел в детскую, невольно сравнивая свои ощущения сейчас и в тот раз, когда он покидал её перед отправлением на вокзал. Тогда было отчаяние, боль, страх и много, чертовски много мыслей о том, как он вернется и, выпив яд, распрощается со всем тем ужасом, что без конца душит его, и ненавистью, ожидающей его вне стен мэнора. Но сейчас этого не было. Он больше не думал о самоубийстве, как о единственном спасении, как о лекарстве от боли. В этом было страшно признаваться, но ему захотелось сейчас же вернуться в Хогвартс и спрятаться за пологом в спальне. Но он ведь пришел сюда не просто так. Драко перевел взгляд на стол, где в скудном освещении поблескивал оставленный им же флакончик, уже покрывшийся тонким слоем пыли. Малфой почувствовал, как сильно колотится сердце и закладывает уши. Он облокотился о стену, засовывая руки в карманы, чтобы деть их хоть куда-нибудь. Правая рука наткнулась на острый край какой-то вещицы. Драко достал слегка уменьшенный связник, упершись в него осоловелым взглядом. Вот то, что изменилось. Теперь он не был один против всех. У него появились, если не друзья, то люди, что относились к нему с добротой. Люди, что простили его. Но главное, как бы в это ни было сложно поверить, — у него был Гарри. Об этом говорила его забота, его взгляды, его прикосновения. Вчерашняя ночь была тому лучшим подтверждением. То, как Гарри смотрел на него, как был аккуратен, как хотел доставить удовольствие, совсем забыв про себя… так себя не ведут с мимолетным увлечением. Малфою было сложно поверить в то, что кто-то может любить его. Не после того, как его собственный отец годами его отталкивал. Но Гарри не оставлял ему выбора. Драко, сам того не замечая, разрушил все стены между ними, растворился в Поттере и их отношениях. И это действительно были самые настоящие отношения. Не интрижка, не временное помутнение рассудка… Но Драко все равно сейчас здесь, о чем он правда начал жалеть. Вспомнилось то, как Гарри долго сегодня с утра крепко обнимал его перед расставанием, без конца волнуясь и давая наставления, из-за того, что у него было плохое предчувствие. «Если вдруг понадобится моя помощь — сразу напиши!» И эти его слова словно обухом ударили сейчас Драко по голове. Помощь. Ему правда нужна была помощь специалистов, потому что он не мог справиться сам или даже с поддержкой Гарри. У него правда были серьезные проблемы, но для него легче было покончить с собой, чем обратиться с просьбой о помощи. Это было против его сущности, его воспитания. Если он сейчас просто возьмет и вернется в Хогвартс, продолжив свои жалкие попытки жить, то рано или поздно Драко все равно вернется в мэнор, чтобы закончить начатое. И признаться Гарри во всем он тоже никак не сможет - Драко осознавал это со всей ясностью и не собирался врать самому себе. Он будет молчать и мучиться, мучиться и молчать, пока не сойдет с ума. Драко в этот момент осознал, что уже позволял Гарри помочь ему. И не раз. Суд, похороны матери, проблемы с питанием, судороги, мстители — Гарри помог ему со всем этим, и Драко, даже не задумываясь, ему это позволил. И ему самому не пришлось ни о чем просить - Гарри сам хотел ему помочь. Он просто брал и делал. Сейчас Гарри был самым близким его человеком, и Драко больше не был в ловушке. У него теперь было два выхода. Малфой бросил нервный взгляд на флакон с ядом, переводя его на связник с наклейкой единорога на нем в собственных подрагивающих руках. Драко, сам того не осознавая, сделал выбор уже тогда, когда показал Гарри клеймо на своей спине. Он достал перо и, молясь высшим силам, чтобы Поттер прочел как можно скорее и нашел способ прийти, держа связник на весу, написал: «Гарри, я сейчас на втором этаже в поместье в комнате с открытой дверью. Приди, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.» Под конец буквы совсем плясали. Драко почувствовал, что его начинает трясти. Осознание того, что он собирался сделать с собой еще меньше часа назад… Это было почти то же самое, что уклониться от летящего в тебя убивающего луча проклятья. Теперь один лишь взгляд в сторону стола вызывал иррациональный страх. Драко почти упустил момент, когда на бумаге стали проявляться слова. Судя по всему, Гарри писал буквально на бегу. «Что случилось? Тебе кто-то угрожает?» Малфой сам не понял, когда его глаза наполнились слезами. Через их пелену пытаясь разглядеть собственную руку с зажатым в пальцах пером, он смог лишь криво приписать. «Тебе кто-то угрожает? Я сам.» Драко выпустил дневник из ослабевших пальцев, так что тот со стуком упал на пол. Малфой стоял, привалившись к стене и гипнотизируя взглядом флакон с ядом так, словно тот мог наброситься и убить его сам. В голове не было ни единой трезвой мысли, кроме как «пожалуйста, быстрее, пожалуйста». Минуты тянулись, как часы. Паника планомерно накатывала на Драко, заставляя его бесконтрольно дрожать и безуспешно пытаться взять себя в руки. В голове звенело паническое "Я собирался убить себя. Я действительно собирался убить себя". Услышать рев камина на первом этаже было просто сильнейшим облегчением. Драко почувствовал, как его тело, звенящее до этого от напряжения, расслабляется. Он, кажется, почти не дышал до этого момента. Громкие, частые шаги по лестнице дали ему сил повернуться к открытой двери. Гарри, запыхавшийся, с перекошенными очками и испуганным лицом влетел в комнату, натыкаясь на бледного, но, - слава Мерлину! - невредимого на первый взгляд Драко. Поттер судорожно просканировал комнату взглядом, зависнув на флакончике с сомнительным содержимым. Всё тут же стало на свои места, ужасая Гарри почти до подкосившихся ног. Он побледнел прямо на глазах. — Драко, ты ведь не… ты не пил? Ты не пил его?! — голос Поттера дрожал и срывался, и когда Малфой резко покачал головой, Гарри чуть не упал от облегчения. Драко судорожно всхлипнул, и Гарри, сумев справиться с оцепенением, быстро подбежал к нему, заключая Малфоя в крепкие объятия. Драко тут же обнял Гарри за шею, громко заплакав, а Поттер всё гладил его по вздрагивающим лопаткам трясущимися руками, шепча в шею что-то глупое и успокаивающее, чувствуя, что сам сейчас расплачется от облегчения. И Драко хватался за него, как утопающий за соломинку, понимая — он спасен. Гарри спас его от него самого.