***
Тан Фань чувствовал себя неправильно. Может быть, они с Лао Пэем решили испытать ещё пару антидотов, просто на всякий случай. Тан Фань помнит один, после которого у него постепенно и неумолимо немело тело, пока он не стал думать, что уже и вовсе не имеет его. Потерял где-нибудь. Тан Фань часто теряет вещи. — Чушь, — губы шевельнулись сами по себе, вдруг заявляя хозяину о своём существовании, и Тан Фань пришёл в чувства. Темнота вокруг… кажется ещё темнее, чем раньше. На мгновение он задумался, означает ли это, что наступила ночь, и сколько времени он провёл в темноте. Но потом он попытался отклонить голову, чтобы посмотреть в направлении крышки, и скрипуче вскрикнул от резкой боли. Всё его тело закоченело, отзываясь на внезапное шевеление болючими иголками, бегущими даже в тех местах, о которых Тан Фань не знал. Он пытался не шевелиться, но, как это обычно бывает, только сильнее напрягался, и волна иголок расходилась всё дальше, проникая самыми длинными в череп, а самыми жгучими — в руки. Когда волна дошла до ног, Тан Фань не стал даже пытаться сдержать скулёж. Проткнутые жгучими иголками мышцы спевались в болезненном хоре с нечеловечески ноющими костями лодыжек, колен и кистей рук. Больно. Отчаявшись найти позицию, в которой боль хотя бы слегка поутихнет, Тан Фань неуклюже вытер брызнувшие слёзы. Они были горячими и почти опалили замёрзшую кожу — Тан Фань судорожно задрожал и подышал на пальцы. Он попытался сглотнуть, но по иссушенному горлу словно заскоблили щёткой для коней. Не думать о плохом. Не думать о том, как всё болит, как уже пропало чувство голода — оно вернётся позже с новой силой, — как в глаза словно насыпали молотого перца, и почему-то всё ещё невыносимо хочется спать. Он же только что проснулся, разве нет?.. Веки казались такими тяжёлыми, а в голове было мягко и глухо. Он закроет глаза только на секундочку, верно? На одну каплю…***
Ему не было холодно. Ему, наверное, было даже тепло. Если не двигаться, больно не будет. Если не открывать глаза, темнота будет за веками, а не вокруг. Он сделал один особенно глубокий вдох, чувствуя, как болезненно стягивается его грудная клетка в ответ и колются потревоженные руки. Мысли в голове текли несвязно, но вполне чётко. Он просто не мог вспомнить мысль, когда заканчивал её. Он здесь достаточно долго, чтобы Гуанчуань и Дун’эр заметили пропажу. Он не вернулся домой с расследования. Гуанчуань знает, что он расследовал. Он найдёт лавку и вытрясет из преступников, куда они спрятали Тан Фаня. И придёт. Жулики даже сами ему расскажут — Суй-байху имеет такое влияние на нехороших людей. Жуньцин. «Да, я здесь, — мысленно, уже не пытаясь ворочать распухшим языком, ответил Тан Фань, — Приходи и забери меня. Я хочу есть. Это всё ты виноват!» Жуньцин, держись. «Я держусь. Я уже придумал, как буду рассказывать Ван Чжи про чернила, чтобы он не вывернул всё так, словно это я у него в долгу. Я придумал, что в следующем романе, который я назову Долина персикового цвета, не будет ни одной тюрьмы или подземелья. Героиня встретит прекрасного юношу под сенью цветущих персиков, но побоится показать ему своё лицо, и так далее. Сам потом прочитаешь…» Жуньцин. Вставай. Двигайся! «Я похож на одного из твоих стражников, Гуанчуань, что ты решил мною покомандовать?» — фыркнул Тан Фань, но разлепил ссохшиеся веки. Несколько мгновений, а может, минут, он бездумно разглядывал темноту перед собой. Сам не вполне понимая, зачем, он попытался пошевелиться. Иголки скользнули по его позвоночнику и исчезли, оставив только слабую ноющую щекотку. Тан Фань решил, что это логично: за столько времени втыкания в сырое мясо любые иглы затупятся. …нет, подождите, иглы не настоящие. Они не должны затупиться, верно? Это не как медицинские чудовища Лао Пэя. Надо будет спросить у него про иглы под кожей. А в какой лавке Лао Пэй покупает свои иглы? Тан Фань со стоном выдохнул и с натугой повернул голову, уткнувшись лбом в неловко сложенные на коленях руки. Раньше он лежал на них щекой, и на мгновение ему показалось, что место под ней теплее всего остального. Наверное, показалось. Отстранённо, будто это происходит не с ним, Тан Фань отметил, что замёрз настолько, что больше не чувствует холода. Это должно было быть плохо, но так лучше — можно не помнить, что сидишь в тёмной сырой яме, и никто не пришёл, не идёт, сколько ещё— Пей Хуай был бы так недоволен его решениями. Он заставил бы его двигаться, чтобы возобновить кровоток, слегка разогреться. Суй Чжоу тоже был бы недоволен. Он потребовал бы не убегать от реальности и искать выход, ты же умный, Жуньцин. Он потребовал бы не сдаваться и процарапывать себе путь наружу, если ничего другого не остаётся. «Я слишком хрупок для этого, Гуанчуань,» — проныл Тан Фань, но снова тихо вздохнул и поднял голову, пока не коснулся крышки затылком. Он шмыгнул замёрзшим носом и с трудом отлепил руки от колен — небеса, как больно — и принялся короткими, едва тёплыми выдохами отогревать ладони, изредка пытаясь пошевелить окоченевшими и отдавленными пальцами. Он плакал от боли, жмурил бесполезные глаза, и думал, думал почему так долго, Гуанчуань, здесь так темно, мне нечем дышать, нечем, я не чувствую, я вообще существую ещё— Темнота сдавливала его до тех пор, пока он не перестал дышать, вместо воздуха заползала в горло, пережимала лёгкие. Он перестал чувствовать даже боль, он пытался вдохнуть, но лишь глотал больше вязкой, землистой на вкус темноты — земля у него во рту, это его могила—***
Суй Чжоу сжал зубы, гневно и с тщательно обузданным страхом оглядывая заброшенные, заросшие травой и молодыми деревцами дворы старого района. Ему нужен только один, с уже не существующим загоном для скота, чья ограда обвалилась, а колодец почти сровнялся с землёй. Колодец, в котором должен быть Жуньцин. — Разойтись! Обыскать дворы! — отдал за его спиной приказ верный Сюэ Лин, — Ищем колодец, накрытый деревянной крышкой! Сообщить немедленно, как найдёте! Суй Чжоу медленно выдохнул и пошёл вперёд, рассматривая цветущую поросль посреди почти исчезнувшей дороги. Мерзавцы Ху Шемина, этого «преступного гения», не могли не оставить следов, когда вывозили сюда магистрата. Они везли его в повозке с двойным дном — разумеется, может ли у такого наглого мошенника не быть повозки с двойным дном — но остановились, когда добрались до этой части нищенского района, и дальше потащили Тан Фаня пешком. Суй Чжоу никогда не смог бы зайти так далеко в поисках, если бы они не выбрали именно этот маршрут. Нищенские районы были основным источником информации и рабочей силы Ван Чжи; он узнал о странном действии ещё до того, как ему сообщили о пропаже Жуньцина во время расследования. Впрочем, связать эти два события смогла Дун’эр — Суй Чжоу уже давно не чувствовал себя таким бесполезным, как в эти полтора дня, когда вывалил на девчушку всё, что смог вспомнить из теории Жуньцина, и оставил её в хаотичной упорядоченности его кабинета. Как и всегда, увлечённый своим делом магистрат не озаботился удобством остальных, когда раскладывал бумаги в только ему известном порядке и проводил между ними связующие нитки. Суй Чжоу, глядя на эту композицию, чувствовал только беспомощность. Впрочем, нет. С того самого момента, когда Жуньцин не вернулся домой на ужин и не заявился к ночи, внутри Суй Чжоу полыхала злость. Он хотел бы злиться на напарника — за его беспечность, за очередной раз в руках преступников, за эту беспомощность, которую он постоянно испытывает либо из-за Жуньцина, либо вместе с ним… Злиться на Жуньцина легко, и так же легко прощать его дующуюся или виноватую мордашку. Как бы ни ругались, за ужином они всё равно соберутся вместе. Каким бы правым ни считал себя Тан Фань, уже через несколько часов он забывал про ссору. Но Суй Чжоу злился на себя. Действительно, ему стоило бы усвоить за всё то время, что они провели вместе, что Жуньцина нельзя отпускать одного на расследования. Без попадания в переделку он может только читать документы, сидя дома. Желательно, при наличии самого Суй Чжоу во дворе. И зная это, Суй Чжоу отпустил его вылавливать группу мошенников. Более того, Жуньцин даже проявил благоразумие и предложил напарнику присоединиться — это Суй Чжоу отказал ему, пренебрёг «мелким делом» и «необоснованными предположениями». Конечно. Его время стоит гораздо дороже жизни и безопасности Жуньцина, да, байху? — Северный двор не занимается бытовым мошенничеством, — вспомнил он свои сухие слова. — Э, — отмахнулся тогда Жуньцин в ответ, — Какая разница, не всё же тебе убийства расследовать! А это дело может оказаться крупнее, чем выглядит. Скажу тебе вот что: неспроста все эти жулики вдруг всколыхнулись так одновременно. В горах начинаются ливни!* — …Ты уверен, что тебе не просто хочется, чтобы там было что-то серьёзное? — приподнял брови Суй Чжоу, прекрасно зная нелюбовь Жуньцина к рутинному разбиранию мелочных дел. Он задумался, стоит ли напомнить напарнику, что даже если там окажется — в чём он сильно сомневался — некая великая схема, Тан-чуйгуаню всё равно придётся разобрать и написать отдельный отчёт по каждому из случаев мошенничества. Жуньцин уставился на него, открыв рот, и стремительно раскраснелся от злости. — Как ты можешь! — воскликнул он с совершенно лишней, но характерной для него экспрессией, — Предполагать, что я просто выдаю желаемое за действительное? Я что, похож на человека, который назовёт оленя лошадью?!* Суй Чжоу всегда немного ошемляли яростные и яркие эмоции Жуньцина. С самой первой встречи он одинаково сильно обижался и радовался по всякой мелочи; негодовал и переживал до бессонницы из-за несправедливого заключения и тут же прощал за вкусную еду. Со всепоглощающей уверенностью потребовал своего присутствия при задержании и с бесконечно горестным сочувствием позволил девушке убить себя. Эта ярость чувств раздражала; она завораживала. Жуньцин был так невыносимо честен со своими чувствами, хоть и не осознавал их порой: его острый ум был заточен лишь с одного края, направленного на преступления. Почему именно на этот раз Суй Чжоу усомнился в его остроте? — Дагэ! — крикнул Сюэ Лин, услышав возгласы и копошение от одной из поисковых групп. Суй Чжоу бросился туда, машинально сжимая рукоять меча до боли в пальцах. Он выпустил её, только оказавшись в примятой его людьми — и преступниками до этого — траве загона. Крепко вдавленная в землю, в траве лежала почти невидимая деревянная крышка. Ручки или перекладин, за которые можно было бы ухватиться, не было. Суй Чжоу краем глаза заметил, как стражники пытаются найти палки, плоские камни или хоть что-то, чем можно было бы подкопать крышку, и не стал медлить. Резким движением вытащив меч, он воткнул его в землю возле крышки и надавил, как на рычаг. Меч байху крепок; он не сломается так легко. Его люди последовали его примеру, вытаскивая мечи и подковыривая квадратную крышку с разных сторон — она была вбита так плотно, что Суй Чжоу бы не удивился, если бы ему сказали, что банда Ху Шемина прыгала на ней, чтобы добиться такого эффекта. Если бы в нём осталось место для неудивления, когда от головы и до пальцев ног, до кончиков ногтей на руках его тело вибрировало тревогой и паникой. Крышка поддалась. С бешено стучащим в горле сердцем Суй Чжоу бросил меч и подхватил край пальцами, загребая землю и мелкие камни и не заботясь об этом. Внутри был Жуньцин. Сжавшийся в неуклюжий комок в этом земляном мешке, с вывернутыми вбок ногами и опущенной головой. Он даже не пошевелился в ответ на весь шум и движение вокруг; у Суй Чжоу перехватило дыхание от мысли, что в колодце могло не хватить воздуха. Чьи-то руки перехватили крышку, оттягивая её в сторону, и Суй Чжоу освободившимися руками (они дрожат, или плывёт зрение, или дрожит весь Суй Чжоу, но Жуньцин не двигается) коснулся растрёпанных мягких волос, сжал безвольно опущенное плечо. Он потянул Жуньцина назад, заставляя откинуть голову — он бледен, губы искусаны и сухи, красные веки — и поднёс два пальца ему под нос. Слабое, тёплое дуновение на коже. Жив. Суй Чжоу позволил себе одно безумное мгновение, чтобы закрыть глаза и впитать в себя это знание: Жуньцин жив, его дыхание на коже Суй Чжоу. Всё остальное они смогут исправить. Он будет в порядке. Затем он, с помощью Сюэ Лина, осторожно вытащил Жуньцина из колодца и уложил на траву, выпрямляя скрюченные конечности. Это вызвало у Жуньцина реакцию; с мертвенно-бледных губ сорвался неслышный стон, больше похожий на шипение. Ресницы плотно закрытых глаз влажно заблестели, и у Суй Чжоу сжалось сердце. — Жуньцин, — позвал он, растирая в руках холодную ладонь. В ответ раздался тихий всхлип, и Суй Чжоу склонился ближе к искажённому болью лицу, — Всё в порядке. Всё… Ты меня слышишь? — …Д-а, — слабо, хрипло выдохнул Жуньцин, и слёзы заскользили по его вискам из всё так же зажмуренных глаз, — Г-гуанчу‐ань… — Дагэ, — окликнул Сюэ Лин, и Суй Чжоу впервые оторвал взгляд от Жуньцина. Друг опустился на корточки рядом, не нарушая субординацию, но предлагая поддержку. — Сяо Чу привёл повозку. Нам лучше отвезти его к дайфу.***
— В ближайшие пару дней ему будет крайне неприятно двигаться, — цокнул языком Пей Хуай, бережными, но сильными движениями втирая в ступни Жуньцина остро пахнущее масло. После горячей ванны, во время которой Жуньцин пришёл в себя и прокусил губу от боли, он заметно расслабился и почти сразу провалился в сон, даже не замечая действий лекаря. — Я дам травы для настоек, с ними мышцы восстановятся в течение недели. Но с голеностопом и коленями всё сложнее: лечение займёт не меньше месяца. — Последствий не будет? — Суй Чжоу не мог избавиться от хмурой морщинки на лбу. Он поднял взгляд к лицу Жуньцина; припухшей от укуса, но наконец-то розовой губе, закрытым, но не влажным от слёз глазам, бледным, но уже не мертвенно-белым щекам. Он невольно вспомнил его тихий плач от боли, — Ты пропишешь обезболивающие? — Разумеется, — закатив глаза, фыркнул Пэй Хуай и принялся кутать ноги Жуньцина в толстую шерстяную ткань. Поправив одеяло, он поочерёдно коснулся пальцами лба и шеи друга, проверяя температуру. — Жара нет, и я бы сказал, что это хорошо. Но он сильно переохладился, и ничего хорошего в лежании на сырой земле в одном положении нет, — он поднял мрачный взгляд на Суй Чжоу, — Нам повезло, что он не потерял пальцы на ногах. Суй Чжоу втянул воздух сквозь зубы. Да, им повезло — ему повезло. Потому что прощать себя так же легко, как Жуньцина, он не умел. И как бы он жил дальше, зная, что увечность можно было предотвратить, доверяй он своему напарнику чуть больше. Он думал, что Жуньцину доверяет всецело. Было легко доверить ему свою жизнь, сидя в тюрьме и ожидая, пока прибудет помощь из столицы. Было сложнее доверить свою душу, рассказывая историю ночных кошмаров и тёмной боли, всегда живущей на краю сознания. И невыносимо сложно и безумно легко оказалось доверить своё сердце, сделать Жуньцина неотъемлемой частью дома, поставить его жизнь выше других. Но как так вышло, что в повседневном разговоре, обычном споре о работе, он не сумел поверить в Жуньцина? Гуанчуань, ты… Ты вечно слишком много на себя берёшь. Пэй Хуай издал картинно шумный тяжёлый вздох. — Слушай, — он раздражённо махнул рукой в сторону мирно спящего Жуньцина, — эта… дурная дыня* всё время попадает в неприятности. Перестань себя грызть каждый раз, или скоро от тебя даже косточек не останется. «Но в этот раз это действительно моя вина», — Суй Чжоу не сказал этого вслух. Он молча поклонился чем-то недовольному лекарю и собирался покинуть комнату (ему ещё предстоит написать отчёт и объяснение, зачем он выводил весь свой отряд во Внешний Город), когда его окликнул Жуньцин — проснувшийся с тихим вздохом, словно что-то почувствовав. — Гуанчуань, — его голос был уже намного сильнее после всех отваров и чая. Суй Чжоу замер, обернувшись. Жуньцин сморщил нос и попытался выпростать руку из-под одеяла, но тут же побледнел, судорожно вдохнув, и явно передумал. Встретившись глазами с Суй Чжоу, он слегка надул губы. — Ху Шемин где-то достал рецепт особых чернил и порошка, который может их стирать. Он хотел продавать их чиновникам для махинаций с документами. Глаза Суй Чжоу расширились. Плохие новости. — Это… преступление государственного уровня, — услышал он свой голос. — Да… — согласился Жуньцин и слабо, но с ехидцей улыбнулся, щуря глаза. Он выглядел уставшим, — Теперь-то Суй-байху возьмётся за это дело, мм? Не знаю, кому ублюдок Ху уже успел продать эти чернила, — он широко зевнул, — или откуда они взялись… — Северный двор возьмётся за расследование, — пообещал Суй Чжоу, — Отдыхай. — Ммн, — согласно промычал Жуньцин, закрывая глаза, — Но доложи Его Величеству сам, или этот твой двести пятидесятник Вань* опять всё переиначит. Или скажи Ван Чжи, он хотя бы твоё имя назовёт… Суй Чжоу хотелось, очень хотелось ответить. Встряхнуть засыпающего Жуньцина, сказать, что именно сейчас он меньше всего волнуется о том, кому какие заслуги припишут. Сказать, что сам факт, что Жуньцин волнуется об этом, взрезает грудь Суй Чжоу чувством вины и оставляет открытым, уязвимым, беспомощным перед этой неистовой добротой. Вместо этого он молча кивнул, хоть и знал, что Жуньцин этого не увидит, и вышел прочь.***
Дун’эр никогда не была юной леди наподобие книжных героинь Жуньцина. Она не бросилась с рыданиями на грудь Жуньцину; и в его отсутствие не пыталась «тоскливо ожидать со слезами на уголках фениксовых глаз» — мысль сама по себе вызывала у Суй Чжоу неприятный зуд. Нет, в доме было прибрано, с кухни пахло мясом и приправами, а все исписанные бумаги, с помощью которых она восстанавливала путь своего дагэ, лежали аккуратными стопочками на столе. И всё же, когда она, зажигая фонари у ворот дома, увидела, как они спускаются с повозки — Жуньцин перенёс почти весь свой вес на Суй Чжоу и с болезненными стонами переставлял ноги — Дун’эр заморгала часто-часто и выкрикнула: — Тан-дагэ! — и в одно мгновение оказалась рядом, вцепившись в его свободную руку. — Привет, Дун’эр, давно не виделись, — пробормотал Жуньцин сквозь стиснутые зубы, — Гуанчуань, быстрее… Суй Чжоу не нужно было повторять дважды. Он помог ему без лишней спешки, но и без новых промедлений добраться до комнаты и сесть на кровать. Дун’эр следовала за ними беспокойным тихим хвостиком. Лицо Жуньцина осталось неестественно искажено — сейчас даже сидение было болезненно для его спины и шеи, и Суй Чжоу подтолкнул его, призывая лечь. Но тот не послушался, глядя на Дун’эр усталыми тёмными глазами. Спустя несколько секунд он вскинул брови и приподнял руку, маня её к себе. Девочка глубоко вдохнула, подошла ближе, несильно хлопнула маленькой ладошкой по плечу Жуньцина и поднырнула под его поднятую руку. Он напрягся от удара, каким бы лёгким тот ни был, но тут же расслабился, поглаживая девочку по голове дрожащими пальцами. — Тан-дагэ, почему ты такой дурак? — спросила Дун’эр насупленно, глядя на него исподлобья. Суй Чжоу кашлянул, скрывая улыбку в ответ на такую откровенную копию поведения самого Тан Фаня, и принялся раскладывать на столике переданные Пэй Хуаем мази и масла. Травы для настоев и травяных ванн отправятся на кухню и в ванную соответственно. Набор для ночного компресса он отложил в сторону, чтобы заняться этим немедленно. — Прости, — после короткого молчания тихо ответил Жуньцин, и Суй Чжоу вскинул голову. Дун’эр тоже удивлённо и испуганно смотрела на своего дагэ, вдруг не поддержавшего игру. Заметив их тревогу, Жуньцин переменился в лице и слабо двинул рукой, словно пытаясь помахать ею. — Ах, ничего, ничего. Я просто даже не понимал, как хочу есть, пока Лао Пэй не дал мне чай. А теперь я хочу есть и в то же время не хочу есть, потому что после всех этих лекарств в меня ничего не влезет. Это кого угодно из колеи выбьет! Суй Чжоу позволил себе задуматься над этим, не отводя внимательного взгляда от Жуньцина. Он действительно выбит из колеи, пусть это едва ли связано с едой, но такое поведение нормально после… произошедшего. И Суй Чжоу решил позволить Жуньцину перевести тему. — Я пожарила курицу с побегами чеснока, и ещё есть соус, его приготовила Тан-цзе сегодня утром, — приподнялась Дун’эр. Суй Чжоу жестом остановил её. — Тан-дагэ в последний раз ел позавчера. И плохо себя чувствует, — встретившись глазами с Жуньцином, он предложил, — Пока отдыхай. Я приготовлю лёгкую лапшу и разбужу тебя, если ты уснёшь. Жуньцин встрепенулся на упоминание лапши и кивнул — гораздо осторожнее и скованнее, чем обычно, но с тем же энтузиазмом. С некоторым трудом он лёг и вытянулся на спине, не удержав за губами облегчённый вздох. Суй Чжоу окинул его взглядом, пока Дун’эр беспокойно кутала непутёвого дагэ в одеяло. Он выглядел вполне уютно в своём одеяльном коконе, хоть и несколько разбито после поездки. Подождав, пока Дун’эр выйдет из комнаты с пожеланием спокойной ночи, Суй Чжоу погасил свечу. Из темноты тут же раздался судорожный вдох, резкий, давящийся. Грудь Суй Чжоу сдавило паникой — он бросился к кровати и вслепую нашарил руки Жуньцина. Холодные, такие холодные руки. Жуньцин задыхался, его свистящие вдохи набатом звучали совсем рядом. Суй Чжоу не думая скользнул ладонями вверх по его рукам, к плечам, и крепко обхватил Жуньцина, прижимая к своей груди и надавливая ладонями на спину между лопатками. — Дыши со мной, — сказал он, выравнивая собственное дыхание и несколько мгновений слыша только бешеный перестук сердца в ушах и хрипы Жуньцина. Затем Жуньцин попытался замедлить вдохи, попасть в ритм, и Суй Чжоу ободряюще потёр пальцами основание его шеи, прежде чем вернуть руку на точку между лопатками, — Глубже. Что случилось? Только через два десятка вдохов Жуньцин сдавленно ответил, крепко сжимая в кулаках ткань одежды Суй Чжоу. — Темно… Не нужно было… зажги свечу, Гуанчуань. Пожалуйста. Суй Чжоу продолжил дышать размеренно и глубоко, но его зубы скрипнули в бессильной ярости. Сколько, сколько ещё он будет подводить Жуньцина? Но сейчас не время, и, прикрыв ненадолго глаза, он заговорил тихо и убедительно: — Хорошо, Жуньцин. Я сейчас зажгу её. Всё в порядке. Он встал, осторожно отцепил от одежды слабые пальцы и шагнул к столику. На ощупь он нашёл огниво, и спустя всего ничего свеча уже снова освещала комнату. Жуньцин сидел, сжавшись в комок, до боли похожий на его позу в колодце, и Суй Чжоу сглотнул. Подойдя ближе, он обернул вокруг бледной фигуры одеяло и подтолкнул, чтобы тот опёрся на стену. Он присел рядом. — Жуньцин, — Суй Чжоу со спокойной уверенностью, которой не ощущал, смотрел в тёмные, блестящие глаза, — Я оставлю тебе свечку и пойду приготовлю горячую лапшу. Ты поешь, я помогу тебе наложить компрессы, и ты ляжешь спать. Я поставлю тебе длинные свечи в миски с водой на ночь. Понимаешь? Тан Фань помедлил, но, увидев что-то в его глазах, согласно кивнул. И Суй Чжоу отправился делать именно это. Суй Чжоу знал лучше, чем кто-либо, как прошлое может преследовать тебя в темноте. Его кошмары не прекратились, но всё же поутихли со временем — или с появлением в его жизни Жуньцина и Дун’эр? Но Жуньцин сильный. Он жив, а всё остальное они смогут исправить.-----------------‐--------------------------------------------------------------------------------
Примечания: *В горах начинаются ливни — первая часть китайского изречения «山雨欲来风满楼 shānyǔ yùlái fēng mǎn lóu»: надвигается ливень в горах, и весь терем продувается ветром. В значении «тучи сгущаются». *Я что, похож на человека, который назовёт оленя лошадью?! — пословица «指鹿为马 zhǐ lù wéi mǎ», означающая намеренное искажение фактов, попытку выдать ложное за истинное. Происходит из истории одного министра, который проверял, насколько лояльны ему другие, показывая им оленя и утверждая, что это лошадь. Если лоялен — согласится. Остальных он убивал. *эта… дурная дыня всё время попадает в неприятности — «болван» по-китайски (shǎguā 傻瓜) буквально означает «глупая дыня». Обычно это говорят с теплом, беззлобно. *этот твой двести пятидесятник Вань опять всё переиначит — «двести пятьдесят» в китайском языке (èrbǎiwǔ 二百五) означают «дурак». Предполагается, что это потому, что 250 — это половина древней китайской меры, то бишь имеется в виду «неполноценный». А ещё есть легенда, что император назначил за поимку преступника награду в 1000 лянов, а поймали четверых. Он разделил награду на четыре части и казнил всех.