213

— Тэхён! Оглушающий звук эхом разлетается по окрестностям, снося с ветвей снег и заставляя диких зверей бояться, разбегаясь кто куда. Природа испугалась, отозвав от проклятых давным-давно мест птиц, просит ласково всю дичь спрятаться, бежать куда глаза глядят. Просит снегом замести следы тех, кто стал незваным гостем, убивая и уничтожая себе подобных и крича на тех, кого любит. Природа молит саму себя не подпускать людей, зло, к собственной территории, ведь кровь, что медленно окрашивает миллионы снежинок в красный цвет под парнем, растворяет былую белоснежную невинность в вызывающе-красном. Ощущение нахлынувшей внезапно мглы застилает глаза, и Ким ничего не видит. Бескрайнее небо превращается в полотно боли, что чёрной негой пробирается в душу и укрывает сердце. Он сильно замёрз, оттого и не ощущает собственных конечностей, лишь резкую боль где-то на уровне живота. Она пульсирует, заставляя парня балансировать на грани жизни и смерти, реальности и сна, в который Тэхён намеревается провалиться. Не слышит биения сердца, не ощущает на руках колючий холод, что неприятной влагой по шарфу, по спине и в сапоги по пяткам. Он этого не чувствует. Вместо этого его накрывает с головой спокойствие, тёплый китель вечно холодного капитана забирает с собой на дно. Тащит, тащит и тащит, уволакивая обмякшее тело всё дальше от света, который Тэхён под закрытыми веками видит. Этот блеск над головой ощущается точкой в подсознании, влечёт, но отдаляется и Тэхён не может даже руку поднять, чтобы попробовать до него докоснуться. Вместо этого он стремительно погружается в коченеющую, любимую прохладу. Тот холод, который он топил в себе яркими огнями и который его из забвения вытаскивал. Теперь он засыпает, бесповоротно погружаясь в какое-то лёгкое плаванье, что его уносит далеко за моря и океаны, за речки и озёра. Глаза не открывает, потому что усталость, потому что сильно спать хочет и холодно. Чертовски холодно. Ким просыпаться отчаянно не хочет, найдя удобную позу в этой непросветной темноте и нежась в спокойствии, которое не появлялось у него в груди месяц. Все тридцать дней он взглядом ловил измучанных людей, сканировал их щербатые улыбки и стёртые в кровь из-за тяжёлой работы руки. Все эти тридцать дней он ничем помочь не мог, лишь следовал по пятам за капитаном, что подобное не в первый раз видел. Чонгук ему силуэтом казался где-то там, в той единственной точке света, что продолжала стремительно отстраняться, забирая с собой все болезни и невзгоды, которыми болел Тэхён этим холодным сентябрём. Болезнь сочувствия и самопожертвования до сих пор теплится в голове, никак не собираясь уходить и, Тэхён клянётся, он каждому несчастному ребёнку отдал бы по конфете, самолично зашил дырки на штанах и укутал в собственных шарф, пусть и не его тот вовсе, а по праву принадлежит Чонгуку. Брюнет лишь «подарил» его рядовому, под предлогом холодной, окоченевшей смерти, в которой Тэхён сейчас варится, не понимая. Он клянётся, что каждого бездомного накормил бы наваристой похлёбкой, говорил до скончания веков о шахматах, в которых он ничего не понимает, и слушал басни, которые слагали ранее уличные музыканты. Шатен бы всё отдал за счастье людей, которые его окружали несчастными судьбами и истерзанными душами, к которым он руки протянуть не в состоянии. Потому что счастье во всём мире существует лишь в сказках, которые матери своим детям перед сном читают, чтобы вырастить человека со светлым взглядом и ясным умом, добрым сердцем и нежными руками. Каким растили Тэхёна. Он этими руками короткий ворс коров приглаживал, собирал шелковицу и садил с Милой цветы в глиняные горшки. Он этими руками любил, обнимал и целовал в щёки мать с отцом. Он этими руками готовил еду и на камень-ножницы-бумагу с Юнги спорил. Тэхён этими руками себя по миллиметру строил, вытачивая из боли и ошибок, промахов и точных попаданий в цель. Теперь он этими руками убивает. Запах дыма и пепла въелся под кожу, проводя ароматные дорожки по синеватым венам и красным артериям. Он в грудине чёрный смог распространил и заставляет Тэхёна кашлять угарным газом, умирая стремительно быстро, пока организм не справляется. Пока его травят этим непонятным чем-то, что так резко в жизни появилось, очерчивая конец белой полосы своей чёрной. Она плелась змеёй уже как несколько месяцев, состоя из одного страха и обиды на мир, на судьбу и на людей, что это всё затеяли. Тэхён эту обиду в коротких снах видел, лакомился ей в редких похлёбках и, самое страшное, в слезах и испуганных глазах друзей. Сидя посреди выгоревшего поля, он стеклянными глазами смотрит на руки, которые окропил сам чужой кровью. Алым дождём попадая на язык, на лоб и глаза, она занавес создаёт, не позволяя взглянуть вниз и рассмотреть, кто лежит на руках. Тэхён уверен, что очередной враг, у которого в светлых, словно небо, глазах, столько надежд и мечт было зачёркнуто одним маленьким мальчишкой, которому, как и врагу, нужны живые мечты и надежды. Он сам себе нужен живым. Картина точь-в-точь такая же, какой он видел вторым месяцем лета, когда уезжал из родной деревни, когда окровавленными руками обнимал племянницу и её шелковистую белую кожу измазывая в непонятной субстанции из слёз и грязи, когда этими сожженными в агониях руками он лямку портфеля придерживал, задолго до начала собственной войны на вещах оставляя алые отпечатки. Ещё в том странном видении он сам себя не узнавал, не видел того светлого неба под которым работал на износ, не ощущал аромат свежего хлеба, что всех зевак, — как Юнги, — к себе приманивал. Он на тех руках задолго видел собственную смелость, опору и защиту. Они кровью истекали и просили улыбаться до конца, именно поэтому Тэхён в этой пучине тёмной пытается глаза разлепить и оглянуться. Не получается. Перед глазами лишь тёмное небо смога, вокруг горящие деревья и здания, пробегающие и падающие на колени солдаты, откуда их уже ни один друг не поднимет — те мёртвыми телами лежали с твёрдой решительностью рядом. Тэхён кричит внутренне, когда видит это всё вокруг и когда надрывно плачет. Его слёзы ничем не помогут, его действия никому не помогут, он сам себе помочь не сможет, потому что кошмар, словно реальность по голове бьёт, руками и ногами прилипая к месту собственной кончины и широко открытыми глазами заставляет наблюдать за всем кошмаром, который происходит на душе и в мире. Он к этому кошмару шёл сквозь мглу, пытался разглядеть детали, но слышал лишь собственный крик ужаса. Тэхён в собственном голосе слышал отчаяние, которое кровь в жилах заставляла стыть. Тэхён в этом крике сам себя не узнавал… Настолько ему было больно. Картинки во мгле меняются, он видит себя несколько дней назад, когда капитан его учил, словно отец, быть неуловимым. Проходить за спинами людей в полной тишине и чтобы никто не оглядывался, учил быстро менять позиции и смотреть своими проницательными глазами прямо в душу, а после, с одобряющей улыбкой, звал поесть чего-нибудь в ближайший кафетерий. Тэхён в Чонгуке в те дни видел единственного человека, который насильно поднимет с пола, если парень не выдержит очередного, окоченевшего трупа за углом или застывающих морозом слёз на детском лице. Тэхён в своём капитане видел ту небывалую поддержку в молчании, тот холод во взгляде, что на сотню градусов теплее всего того, что вокруг происходит. Теплее, нежели метель в горах и их низинах. Горячее, нежели режущая кожу минусовая температура. В этом холоде утонуть не жаль, распасться на миллиарды частиц и быть поглощённым морозом. В этих глазах напротив можно было обжечься, именно благодаря ожогам от этого взгляда Тэхён протянул так долго и может лишь надеется, что пуля, которую ему засадили в живот, была возвращена капитаном в голову. — Вау! Господи, как ахуенно! — раскидывая руки на смотровой площадке громко кричит Тэхён. Он во сне, оледеневший и замёрзший, с кровью по лицу, смотрит на себя и друзей. Видит себя впервые за долгое время по-настоящему счастливым на той смотровой площадке, когда невозможно скрыть в себе матершинные слова восхищения, взгляд, полный радости, и искренне смеющихся друзей. Они впервые слышат мат из уст Тэхёна, что на далёкое море смотрит с настоящим вожделением, со страстным желанием коснуться холодной воды и прыгнуть в неё с причала бомбочкой, незамедлительно пойдя ко дну. Он стоя бесплотной тенью неподалёку наблюдает за Юнги, что, смеясь, бьёт по плечу друга и тащит сопротивляющегося Хосока ближе к ограждению, чтобы взглянуть на всё то, что им предоставила природа. Тэхён, пока его копия смеётся с Чимином, уставшими глазами на лице пилота видит возмущение, но практически ощущает, как тот рад. Он в узловатых пальцах зажатый блокнот видит и невольно вспоминает, как Чонгук иногда доставал свой во время пути и вновь чёркал одну чёрточку, ставя рядом соответствующую номеру цифру. Все чем-то заняты, а Тэхён дрожащими от холода руками к ним, живым и тёплым, сквозь сон дотянуться не может. Ведь они всё так же запредельно близко и ничтожно далеко, словно луна, солнце и звёзды, о которых Юнги грезит по ночам, — уж Тэхён-то знает, — словно небо и земля, от которой хочет оторваться Хосок, словно слабость и сила, которой Чимин мечтает себя наделить, и словно чувства, от которых капитан давным-давно закрылся. В каждом взгляде, брошенном на настоящую юношескую дружбу среди танцев снежинок и поддержку друг друга каких-то людей, Тэхён всё той же тенью, пока копия не замечает совсем ничего, видит скрытую за вспышками треснувшего льда боль. Она чонгукову броню пробить не может, но пытается, а брюнет, уже сколько всего пройдя, латает её довольно быстро, замуровывая агонию и не позволяя её выбраться. Тэхён мраком, в котором поселился сейчас, видит это всё. И всё так же кричит, молниями рассекая тёмное смоговое небо, облака и вершины гор, на которых окоченевшим телом упал, истекая кровью по снегу. Кричит, держа на руках собственные эмоции посреди горящего поля боя с отброшенной от себя винтовкой, и просит всё вернуть назад. Более того, он этого хочет. Словно небеса свалились на голову, словно размазали Тэхёна по ничтожной выжженной себе подобными земле. Ким руки к дождю тянет, хватается изрезанными и усыпанными поцелуями войны пальцами за каждую каплю и плачет, пусть этого и под штормом не видно. Не различить стекающую по подбородку и щекам боль, когда та вперемешку с природным плачем. Не различить кровь чужую и собственную, ведь она у всех одна: течёт по рукам и ногам, качаемая сердцем. Люди дышат одним воздухом, но продолжают его загрязнят, думая, что убьёт он остальных. Тэхён теряется, ощущая, как его за локоть поднимают от окровавленного врага, от того, кого Ким вновь жизни лишил, заставив истекать на собственных руках и вдыхать этот дым ещё долго. Ощущать себя танцующим по воздуху пеплом и просить улыбаться. Это его опора просила, ведь плакать по усопшим, как говорил Юнги, «неправильно». Они не услышат, не скажут «Спасибо» и не воскреснут из-за слёз, которые эмоциями будут выходить из тебя. Тэхён этой рассудительности у друга научился, когда тот ткань для ещё живых собратьев из домов воровал, перешагивая мёртвые тени. Тэхён лишь сейчас, такой же тенью, видит дорожки слёз на его бледных щеках, пока парень по комодам лазает. И как сам Тэхён этого не замечал? В его друге боль через щели льёт, заливает ему глаза его выкриками на полях, где выстрелы вместо музыки, где разрывы снарядов вместо катастроф. Тэхён хочет своей ледяной рукой к его плечу прикоснуться, обнять, прижать к себе, потому что сделал это лишь раз. Потому что чертовски глупо не замечать ту боль, с которой Мин борется внутри себя, никому не показывая. Он Юнги знает наизусть, готов на каждую родинку пальцем указать, каждую эмоцию сосчитать, словно его друг — цель в прицеле. Тэхён его светло-карими глазами захватывает, а вернее его ненависть, что самым настоящим человеком, — злом, — поселилась внутри, оплела каждый нерв и дёргает руки и ноги, будто за верёвки. Юнги стал марионеткой, а Тэхён этого не замечал. Тянет руки, а парень, у которого шоколад растоплен в глазах, как и всё вокруг — запредельно близко и ничтожно далеко. Он эту границу ненавидит, её переступить не удаётся. Собственный холод, что льдом по ногам внезапно пошёл, к месту гвоздит, заставляет смотреть своими проницательными глазами на растёртые по щекам тыльной стороной ладони слёзы, смотреть на бушующий пожар в глазах друга. Если для некоторых огонь в глазах становится катализатором к действиям, которые выведут их из самой ужасной ситуации, то Юнги этот пожар внутри зажарит, флаг, который Мин в зубах тащит, потому что на руках ожоги, сожжёт и пеплом вознесёт к небесам, которые друг вечно молит о пощаде. Тэхён в этом пожаре сгорающего заживо мальчика видит, и пока все вокруг стараются затушить эту катастрофу маленькими вёдрами воды, наивно полагая, что справятся, Тэхён видит лишь ребёнка, что просит его забрать отсюда, остудить кожу и перебинтовать конечности. Забрать его из той боли, что сотни зверей в его лесах погубила, что листья деревьев палит и заставляет чёрным дымом угарный газ выходить. Тэхён видит, что не пожар нужно тушить, а сперва забрать того надломившегося паренька. Тянет руки, обжигая кожу, и его выдёргивают. За шиворот из горящего леса, со смотровой площадки, с палатки на спуске горы, где капитан личный дневник заполнял, с забегаловок и поля боя, где вместо дождя кровь врагов, а вместо тысячи слов — один крик боли и отчаяния. Его выдёргивают из мглы, заставляя широко раскрыть уставшие глаза, которые Тэхён мгновенно морщит, пытаясь разглядеть тёмный потолок. Он своё тело, — тёплое и неокоченевшее, — едва ощущает на мягких перинах, на подушках и под тёплым одеялом, на которое сверху накинут плед. Ткани весом к мягкому матрасу придавливают, а Тэхён не смеет шевелиться, разглядывая многозначительные, разнообразные узоры, из-за которых рябью глаза идут. Яркая вспышка и мгла вокруг были лишь тусклой лампочкой и тёмной комнатой, что окружали Тэхёна в… непонятном ему месте. Из груди вырывается сиплый стон: горло пересохло, как и губы с языком. Ему очень сильно хочется пить, а ещё голод, что тихим цунами урчит в животе, заставляет немного привстать и тут же лечь обратно — бок ужасно колет и болит. Ким громко стонет от боли, потому что кроме звуков, которыми он поможет понять, что жив, парень ничего не может издать. Лишь жалкие попытки оглянуться, но слабое тело не поддаётся. Тэхён по темноте понимает, что сейчас глубокая ночь. За окном всё те же метели и ураганы из снега, которые в тепле заставляют прикрыть глаза устало и попытаться снова вернуться в ту тьму. Он умер? Возможно. Боль от выстрела отдавала пульсацией прямо в мозг, и Тэхён сквозь собственный «сон» ничего не слышал. Лишь блуждал по ярким воспоминаниям за последние месяцы и надеялся, что сможет выбраться. Сквозь плотную, густую тишину Тэхён слышит собственный крик. Он на корочке подсознания остался татуировкой, которую вывести невозможно. На неё можно будет лишь смотреть и вспоминать это ужасное, холодное ощущение во мгле, которое лижет голое тело, тянет глубже в себя, засасывает и надрывает что-то внутри по миллиметру, отрывая от души и оболочки, в которую та заточена. Тэхён вновь стонет, хочет, чтобы его услышали и хотя бы дали воды, но не сразу ощущает на себе тонкие руки, которые аккуратно ощупывают лоб, проверяя на наличие температуры, тонкими длинными пальцами раскрывают зажмуренные глаза, и Тэхён наконец может кроме плывущих узоров увидеть женщину. На вид ей не больше тридцати лет, светлые короткие волосы, собранные в небрежный низкий пучок, и шрам, который вертикальной полоской пересекает бровь и немного задевает веко. На лице засела эмоция отрешённости, и лишь в тёмной радужке видно беспокойства. Она тяжело вздыхает и тихо начинает говорить, но голос ударяет по сознанию, Тэхён морщится и стонет болезненно в протест, но женщина лишь глухо выдыхает: — Меня зовут Янина, — чуть тише вновь повторила женщина и отвернулась, потянувшись за стаканом воды на тумбочке. — Ты в безопасности, всё хорошо. «Ты» страхом въедается под рёбра и ломает их. По одному. Только «он»? А капитан? Что с ним? Почему только «он» в безопасности? Где он и как тут оказался? Тэхён начинает дёргаться, пытаться вылезти из-под тяжёлых одеял, но тело совсем не слушается, слабо раскачиваясь из одной стороны в другую. Но даже на это у Тэхёна не хватает сил — они исчезают в этом густом дёгте из тишины, пропадают слишком быстро. И отчего-то Ким хочет слишком сильно заплакать, потому что это положение ничтожно. Лучше он будет бродить тенью по воспоминаниям и замечать детали, нежели лежать тряпичной куклой под одеялами и потеть. Потому что жарко. — У тебя температура, тише, — мягкий голос колыбельной рассекает тишину, и со слезами на глазах Тэхён всматривается в тёмные радужки напротив. — Всё хорошо, слышишь? Ты в безопасности, у меня дома. Снова это «ты», а не «вы», от которых по телу мурашки бегают, задевая бок и прокалывая его заново, заставляя кровь стекать по медовой коже вниз, пачкая сероватые простыни. Хочется скулить, но вместо этого он вытягивает губы к поднесённому гранёному стакану, словно утка, и жадно пьёт. Вода колющим ощущением дрёт горло, но парень не останавливается. Ощущает, как тёплые капли текут по подбородку, увлажняют губы и исчезают в выемке меж ключиц. Вода освежает, позволяет болезненно ноющему горлу прийти в себя и, наконец, заставляет мозг функционировать. Он уже отчётливей видит шрам на брови женщины, видит её длинные пальцы с обручальным кольцом на левой руке. Кольцо толще женского — мужское. Вдова. — Ким Тэхён, — его зовут по имени и парень едва успевает уловить в этих нотках чувство жалости. — Не дёргайся, пожалуйста. У тебя прострелен бок. Моргает своими светло-карими глазами и смотрит на Янину, что отходит вновь к тумбочке, доставая из верхнего ящика бинты. Не трудно догадаться, что, наверняка, он в доме местного доктора. Пока они с Чонгуком шли через города, заметённые снегом, они часто натыкались на один и тот же факт: больниц нет, есть местный врач и его большой, уютный и тёплый дом, к которому может прийти любой нуждающийся. Обычно, врачами выступали пухлые мужчины в возрасте, у которых седая борода инеем покрыта, а длинные морщинистые пальцы словно колдуют, когда ощупывают больные места и назначают препараты и действия, благодаря которым пациентам станет лучше. Однако окоченевших трупов всё равно больше на улицах, нежели счастливых и здоровых людей. Ах да, Тэхён забыл, «здоровый» — не всегда синоним к «счастливый». Обычно словосочетание «здоровый человек» означало «готовый отдавать максимум и получать минимум». Реалии сороковых годов. — Как… — хрипит, голос не слушается. Откашливается. — Как долго я спал? — Не долго, Тэхён, — она аккуратно откидывает одеяло, оглядывая перебинтованный живот, и шатен не может не посмотреть. — Всего два дня. Тэхён поджимает губы, морщась. Смотрит на собственное тело, — бледное и истощённое боями, — и не может поверить, что это тело когда-то было здоровым, без таких шрамов и не сходящих синяков, благодаря которым Тэхён до сих пор осознаёт себя в этом мире, понимает, что война не закончилась и кроме неё в каждом из людей ведётся собственная борьба. В подсознании вырисовывается образ Катерины и её матери, что своими изумрудами на них смотрела с благодарностью, прижимая к груди ребёнка. В этих глазах война за слабость, которую при дочери показывать нельзя. Конечно, она знала. Конечно, понимала, что муж не вернётся. Но всё равно выглядела сильной женщиной перед своим ребёнком, позволяя собирать полевые цветы и дарить себе. Радовалась им, словно они были от мужа. У Тэхёна челюсти сводит, когда вспоминает Марию, которая им воду нагревала, позволив остаться в своём доме. От неё веяло ароматом душистого мыла, которое она благополучно оставила в летнем душе для них. Когда Ким тогда стоял под струями тёплой, остывающей в ночной прохладе воды, он смотрел сквозь щели между металлическими пластинам на звёздное небо и гадал, как долго она будет ждать письмо от отца? Напишет ли ещё? Каждый ведёт борьбу внутри себя, пытаясь кроме того защититься от того, что происходит вокруг. Старается не потерять себя, свои мечты, эмоции среди мрака и пыли. Пахнут страницами неоткрытых книг и зелёной травой, сочными грушами, когда вокруг запах смерти. Эта смерть свои танцы кружит, самой прекрасной девой из всех к себе завлекает, забирая с улыбками и слезами, оставляя после себя тот самый осадок в виде погасших огоньков в глазах. Словно взрыв комет, когда те погибают и растворяются пылью среди орбит, звёзд и их пыли в пространстве, которые люди называют нежно «Космосом». В нём эта смерть и скрылась. Тэхён тяжело вздыхает — два дня он ощущал себя странствующей среди безликих тел нитью, тёмной, которую увидеть невозможно. Пытался найти дорогих ему людей и дотянуться до них, обнять и приголубить — пожалеть, забирая в свой мрак их боль и страхи, о которые они головами бьются, пытаясь найти самих себя в этом аду из тел и пороха. Пытаясь при этом гореть ясным огнём. — Ты идёшь на поправку, поздравляю, — улыбнулась мягко Янина, заканчивая перевязывать едва ощущающего себя Тэхёна. — Мне позвать Чонгука? Слёзы застилают глаза и шатен кивает несдержанно, заставляя улыбку тронуть уставшее лицо доктора. Она выпрямляется, потягивается и накрывает тело с медовой кожей одеялом, забирая с собой старые бинты, на которых пятнами пошла кровь цветком с пёстрыми лепестками. Этот цветок Тэхён всегда сравнивал с маками. Они так схожи на кровь и именно они, — Тэхён этого хотел бы, — проросли бы на его могиле или в сердце, когда в него попадут наконец. Когда его лишат жизни бесповоротно быстро и с молниеносной скоростью. Когда кто-то окажется быстрее, шустрее, метче. Когда он падал на спину в груду сбитого со спины снега, он видел, как свалился вдалеке снайпер — капитан наконец увидел то, из-за чего Тэхён создал из себя мишень. Шатен бы больше не выдержал. Его тело начинало медленно отдавать последние искры тепла, когда Тэхён доживал те последние минуты своего сознательного состояния. Выстрелы прозвучали одновременно, сливаясь воедино — два снайпера упали синхронно. Только одному посчастливилось выжить, а другой скончался на месте, отпуская собственное «человеческое» куда-то высоко через метели и снега в небо. Это же небо когда-то прольёт кровавый дождь и закончит всё то, из-за чего сейчас погибают юноши до двадцати лет. Из-за чего сейчас погибают все внутри. Женщина уходит, а Тэхён тяжело вдыхает носом, судорожно закидывая голову назад и пытаясь не заплакать. Потому что капитан жив. Потому что они оба добрались каким-то чудом до этого места и нашли лекаря. Потому что Тэхён будучи без сознания слышал неразборчивый шёпот, пока его несли на спине, сняв с себя китель и надев поверх одежды рядового. Потому что Ким сквозь мглу, что его обволокла, слышал шипение от раздирающего кожу мороза, слышал чертыхания, пусть и пробивались они, словно сквозь воду — неразборчивым бубнежом. Дверь со скрипом открывается спустя пару минут, и Тэхён буквально ощущает на открытых участках кожи этот холод, который прошиб тело мужчины, и его одеколон. Приятный, пряный, которым обладают лишь офицеры. Это такая же драгоценность, как и зубные щётки, паста, туалетная бумага. Всё это редкости, прелести жизни, которыми обладают старшие, что ведут войско на произвол судьбы, скрываясь за тысячами пешек, у которых ни формы по размеру, ни спокойного сна на удобных кроватях. Однако капитан всегда, сколько себя помнил Тэхён в роли солдата, был рядом со своим отрядом. Ел с ним, пел с ним, готов был спать рядом, если бы того позволял устав. Чон Чонгук не просто капитан двенадцатого отряда, он — его часть. Лидер, который с ними в равных условиях, лишь, как он сам сказал, «родился раньше». — Как ты? — тихо спрашивает своим стальным голосом и метает молнии этими глазами. В этих омутах Тэхён своё отражение видел, такого же горящего в лесу мальчика, как и Юнги. Поэтому всё, что он может сделать, это исказить собственное лицо в гримасе облегчения: брови надломились, стали «домиком» над прикрытыми светло-карими глазами, в которых слёзы застыли. Они не решаются по щекам скатиться и сорваться с тихим хрипом грудной боли. У Тэхёна перед глазами пролетали картинки, как его нашли одного, без капитана. Как, отдав свою одежду, тот замёрз насмерть. Как он собой пожертвовал ради того, кто из себя мишень сделал, попал в прицел немецкого снайпера и мог за собой утащить ещё и его. Их двоих погубить одним выстрелом, вернув должок тех двоих, что собирались заминировать отряд либо другую собственность их армии. Возможно, какой-то путь. Но нет, его не нашли одного, капитан не скончался в холоде, из которого создан. Скорее, он о жар тела Тэхёна грелся всё это время, вечно повторяя одну и ту же фразу, которая у самого в ушах пульсировала, но до шатена не доходила: «Я не могу потерять ещё и тебя» Тэхён плачет. Слёзы бегут по щекам, наконец срываясь с трепещущих ресниц. Чонгук наблюдает, смотрит за не двигающимся, раненым подчинённым, с которым проделал такой долгий путь. С которым в диких оленей стрелял, учил и наставлял, пока мог. Пока у Тэхёна этот огонёк страсти в побеге за новыми знаниями не гас, когда пуля пробила бок. По правде говоря, Чонгук и сам едва не плачет, потому что чёткими движениями в те моменты, — через деревья и кустарники, усыпанные снегом, — он собственный страх потери скрывал. Сам же учил не привязываться, но с собой поделать ничего не может. Не с тем парнем, который, чтобы защитить целую страну, с перебинтованной головой по канату в ливень и засуху; не с тем парнем, у которого в метель глаза огнём пылали; не с тем парнем, что сквозь сон родных и близких звал, дрожа в поезде и подтягивая ноги под себя, скручиваясь в позу раненого, опрокинутого на землю последствиями войны ребёнка. Не с тем парнем, что за друзей целился безошибочно, что за родных улыбался сквозь слёзы на фотографии. Он этого парня из лап смерти вырывал, когда подбежал к опрокинутому болью телу, позабыв про дымящуюся винтовку. Тэхён сделал это тогда, потому что сам функционировать не мог. Потому что знал, что промажет, и знал, что его капитан не подведёт. Что быстро обнаружит, прицелится и выстрелит, чего не смог сделать тогда Ким. В своих окоченевших руках он тогда свою Спасительницу ощущать не в состоянии был, как он мог почувствовать отдачу в плече? Поэтому он встал тогда, размазав кровь по лбу, которую Чонгук оттирал, пытаясь привести в чувство рядового, а кровь шла, шла и шла… Испуг, боль, что запечатались трещинами по внутреннему льду, отражались в вечно холодных глазах и спокойных действиях рук. Пусть внутри у капитана тогда айсберг на части сыпался, ранил зашитые раны вновь и вновь. Не мог он позволить парню умереть, пусть и в холод был наполовину раздет. Не мог позволить ему так просто покончить такую трудную жизнь. Тяжело выдыхая, Чонгук внимательно смотрит на Тэхёна, что плакать не перестаёт и тихо говорит: — Тэхён, я живой, — словно читая чужие мысли, говорит капитан. — Перестань плакать. «Ты плачешь уже вторые сутки сквозь сон, — мелькает в мыслях. — Прекрати, умоляю». И шатен слушается, поджимая собственные губы, пусть те и искривляются беспомощно в рыданиях, пусть парень носом судорожно тянет свежий воздух недавно проветренной комнаты. Пусть Тэхёну чертовски хочется плакать, но это ему не поможет, как говорил Юнги. Не поможет никому. Тэхён может лишь повернуть слабо голову в сторону зашедшего мужчины и тихо выдохнуть, разглядывая его бесстрастное выражение лица, сложенные на груди руки, усыпанные шрамами. Смотрит, разглядывает вздымающуюся в каждом вздохе грудную клетку, рассматривает выступившие на шее вены и не выдерживает, отворачиваясь и вновь плача. Отворачивается, потому что капитан попросил не плакать. Попросил прекратить. Он эту просьбу в воздухе ощущает, всё таком же свежем и прохладном, но в он в сотни раз теплее, нежели на улице, которая могла их погубить. Природа их трупы могла усыпать снегом, словно накрыв мантией и не показать никому. Не позволить никому вспомнить. Прошли бы года, их спины помнили бы те, кто остался в штабе. Друзья, родные вспоминали бы их как тех, кто уехал и не вернулся. Их бы считали павшими в бою, но судьба решила иначе. Судьба Тэхёна решила, что он ещё не настрадался. Поэтому он плачет, как ребёнок, накрытый этим рассеянным светом и одеялом с пледом. В нём что-то оборвалось, рассыпаясь на множество маленьких осколков. Битый хрусталь, из которого он создан, ломался. Вместо него Тэхён упорно продолжал из себя самого лепить что-то сильное, несокрушимое. Он это «что-то» на заднем дворе, проползая по грязи под осенним дождём, вытачивал. И продолжит вытачивать всю жизнь, не опуская рук, не покладая маленький молоточек, которым он лишние отсекает — страхи, дрожь в руках и зажмуренные глаза перед глазами врага. Его так отец на охоте учил: безжалостен с другими, мягок к себе и близким. Неукротим, словно лесной пожар, но мог остановиться в любую секунду, какую пожелает. Тэхён был кровавым ангелом смерти для того мужчины с детьми: он бескрылым существом под лунным блеском на него винтовку направлял, слушал змея за спиной в лице собственного друга, которому нужна не месть, не кровь восемнадцати дьяволов, о которых он говорил. Ему нужна помощь. Помощь тех, кто рядом, кто с ним нога в ногу идёт, плечом к плечу стоят. Юнги чертовски сильно нужны не солдаты рядом, а друзья. Шатен был тем, кто жизни ради своей забирает — его так отец научил. Приучил быть сильнее, чем кажется на самом деле, именно поэтому его хрусталь трескается, рассыпается и быть собранным не собирается. Именно поэтому в ранее мягком взгляде сейчас раскалённый клинок воздух рассекает, заставляет бороться с простреленными ногами — на коленях, не опуская оружие. Ту, с которой в обнимку кошмары видел. Та, которую он в руки брать боялся. Теперь с ней он кровь по лбу растирает, вдыхает этот запах смерти и старается в нём не погрязнуть, защищая тот хрупкий мир здравого смысла, который в нём остался. Слова на языке не вяжутся, пока он, отвернувшись, захлёбывается в слезах и тех жутких фрагментах собственной биографии. Их перечёркивать Тэхён не собирается — лишь принять и перебороть монстра, который в каждом в такое время может вырасти. Он это нечто кормить кровью невинных не собирается. Лишь тех, кто больно ему и его друзьям сделает и каждая жизнь, которую отобрал Тэхён до этого — рвотными позывами подступает к горлу. Потому что Тэхён был глуп, когда думал, что его это не коснётся. Потому что Тэхён не думал, что это действительно произойдёт, поэтому он был слаб. До того, как не стал замечать те самые слёзы, что от него прятали; пока не стал замечать нежные улыбки друзей друг другу; пока не стал замечать этот взгляд на себе. Взгляд того, кто в тёплые руки готов принять тряпичную куклу и отдав все бинты, заштопать, не взяв ни единого себе. Он всё это в собственной голове видел. Выдумка это или нет, Тэхён не знает. Он прошёл этот путь, пройдёт ещё больше. Множество извилистых дорог, что когда-то закончатся — на войне или в доме на окраине поля, где ни дыма, ни пепла не будет. Тэхён захлёбывается слезами, потому что дорога человека, который был рядом с ним, до сих пор незакончена. И Чонгук смотрит на это искривлённое в приступе боли лицо, сжимая кулаки и не предпринимая попыток успокоить. Видя в рядовом бесстрашного бойца, что после плоды собственной меткости пожинал, Чонгук вовсе и забыл, каково это — умирать вот так от облегчения, испугавшись так сильно, что ноги в судорогах сводит, что дышать перестаёшь. Он собственные эмоции давно похоронил и тяжело выдыхает, вслушиваясь в судорожное дыхание. «Ты оказался тоньше хрупкого стекла, а я думал, ты из стали», — проносится в голове Чонгука.

***

Ночь прошла для Тэхёна в тишине и спокойных снах, в которых он не видел ничего. Видимо, его решило пощадить собственное сознание. С трудом передвигаясь, Тэхён украдкой вспоминает, как едва мог поднять туловище после сна — его простреливало болью. Однако Янина мягко утверждала, что ходить он может, стоит лишь немного поднапрячься. Тэхён Чонгука не расспрашивал, как они оказались у лекаря, сам фантазировал себе в голове. Ему этого хватало. Янина оказалась невероятно начитанной женщиной с огромным запасом разного чая. От вкуса нежных созревших персиков до каркаде и листьев, пропитанных алкоголем. О таком чае Тэхён слышал впервые, но за столом лишь говорил и восхвалял коллекцию, которую доктор, как сказала сама, собирала около восьми последних лет, разъезжая по разным странам. Капитан практически не участвовал в разговорах, погрузившись в свой личный дневник и делая определённо длинную запись, что была не на одну страницу. Рядовой с расспросами не лез, личных границ не нарушал. Только учился играть в шахматы, в которых не знает, от слова, совсем. Но Янина терпеливо учила Кима, гостеприимно принимая парней в своём доме, не позволяя сорваться на поезд в такую, как она сказала, отвратительную погоду, благодаря которой и умереть можно. Уж что-что, а Тэхён последнее на себе прочувствовал. Чонгук, он уверен, тоже. В доме доктора была маленькая, личная библиотека с перевёрнутыми корешками вверх книгами. Книги, что стояли одна возле другой, создавали невероятно эстетичный рисунок с помощью разных тонов пожелтевших страниц. Дубовый шкаф и десятки книг, каждая от ста страниц. Тэхён уверен, среди них можно обнаружить всемирноизвестных классиков, их величайшие произведения, романы, сборники со стихами, энциклопедии и множество книг по медицине. Но Тэхён этого не узнает, ведь корешками все книги наверх. Что-то схожее на лотерею — какую книгу выберешь, та и даст тебе наставления в будущем. Янина лишь посмеивалась от таких предположений солдата, мягко указывая на три огромных шкафа, забитых книгами под завязку. — В какой-то степени ты прав, — качая головой, доктор подошла к одному из стеллажей и достала какую-то книгу, раскрывая ту на непонятной странице. — Я слишком неопределённая в своих выборах, поэтому долго не могла выбрать, какую перечитать либо прочитать. Поэтому расставила их так, вечно перемешивая. И наслаждаюсь настоящим «колесом Фортуны». К тому же, выглядит эстетично. Янина сама по себе женщина эстетичная: её вкус в выборе чаёв, мебели для дома, аромата мыла, которым она стирает постельное бельё, и стиль в одежде. Всё это создавало эстетически приятный образец дамы, о которой можно было слагать легенды в девятнадцатом веке, за которую на балах готовы были подраться. Умная, прекрасная, свежа мыслями и… несчастна в любви. — Извините за нескромный вопрос… — тихо начал Тэхён в один из вечеров, когда сидел с доктором на кухне и пил виноградный чай. — Я могу? — Конечно, не бойся, — отмахнулась женщина, широко улыбнувшись тонкими губами. — Вы… живёте в таком большом доме одни? Она с улыбкой выдохнула, глянув на свою руку, где было мужское обручальное кольцо, и отставила чашку на маленькое блюдце с характерным стуком. — Ты про кольцо, да? — с улыбкой спрашивает женщина, глянув на Тэхёна, и тот кивает. — Не хочу снимать и забывать прекрасные дни со своим мужем. Он был намного старше меня. Кажется, лет на двадцать, если мне не изменяет память… Хотя, кого я обманываю, — Янина мягко смеётся, — я помню о нём каждую деталь. Он умер от сердечного приступа, ничего сверхъестественного. А дом достался мне, как законной супруге. Большинство книг в библиотеке — его. Вот кто-кто, а он всегда знал, что хотел читать в определённый день недели. Если у него было плохое настроение — смело брал в руки какое-нибудь фэнтези Аллана По, а если ощущал тоску — сборники стихов. Он их ставил всегда отдельно, на самую высокую полку, и молил никогда не перемешивать. Я и не собиралась. В глазах Янины грусть мельком проскакивает, но она её сглатывает с громким звуком, растягивая губы в нежной улыбке и доставая из-за воротника маленькую цепочку с кулоном в виде прямоугольника, а, раскрыв, показывает маленький кусочек фотографии… кажется, со свадьбы? — Он был прекрасным человеком, — продолжает она. — Читал для больных детей сказки. Они тоже на отдельной полке. Всегда кормил бездомных животных. Странно, как самые лучшие люди умирают так рано… Тэхён не перебивал и не задавал вопросов, лишь смотрел в тёмные глаза женщины, видя в них отблески прекрасных воспоминаний, которые прочитать ему никогда не удастся. Доктор смотрит на парня и удивляется, когда видит тянущуюся к ней руку, которой Тэхён накрывает длинные пальцы женщины. — Вы спасли мне жизнь, — тихо говорит Тэхён. — Прошу, не грустите. — Нет-нет, что ты! Как я могу грустить по такому замечательному человеку? — с улыбкой спрашивает Янина. — Он долго мучался из-за собственной болезни. Если бы я могла — забрала бы всю боль себе, но молить о том, чтобы он вернулся, не могу. Он не должен страдать так долго. Тэхён не понимает, когда не видит ни единой слезы на лице женщины. Вместо печали и боли на нём лишь радость и нескрываемая гордость за умершего супруга. С такой нежностью она говорила о его книгах, настроении, о помощи. Семья врачей, в которой один безмерно отдан делу и добру, а второй партнёр бесконечно отдан первому. Идиллия, спокойствие и гармония в большом доме, где они принимают каждого. Эстетика, уют и аромат виноградного чая, который невозможно уловить в воздухе. Это нужно чувствовать на себе, не позволяя слезть с кожи. — Я храню это всё, чтобы помнить о нём. Конечно, со временем забудутся любимые запахи, руки. Я знаю большинство женщин, что не хотят даже смотреть на вещи умерших детей либо других родных им людей. Но я считаю, что выбрасывать их, перестать ими пользоваться или позволить стареющему организму отнять их образы, будет равносильно смерти от собственных рук. Я бы не хотела, чтобы про меня забывали. Разбросали мои вещи по углам и никогда не открывали книги или ещё что-то… Я никогда не позволю его вещам пылиться. В тёплом, тихом доме, что защищал от холода за окнами, всегда топился камин и обогревал всё вокруг, нарушая тишину треском брёвен. Эта семья была счастливой. Именно поэтому на лице любящей до сих пор супруги ни слезинки. Она любит не человека рядом с ней, не его материальную оболочку, а что-то в воздухе — отпечатки пальцев на страницах, любимую посуду, место на двуспальной кровати. С лёгкой печалью, но любит до дрожи по пальчикам и кольцу на левой руке. Не ищет — знает, что не найдёт. И Тэхён смотрит на часы, что тихо тикают на кухне, и встаёт из-за стола, предлагая руку, чтобы помочь встать Янине. Юнги бы так сделал, Ким уверен. — Бок болит? — Совсем немного, не волнуйтесь, — отвечая улыбкой на улыбку, говорит Тэхён. Даже когда он сидел в купе, покачиваемый движением поезда, шатен долго смотрел в тёмное небо через окно, накинув на плечи тонкую простынь. Глубоко вдыхает и видит перед глазами этот дом, в котором он очнулся, с потолком, от которого рябь в глазах. Видит женщину-доктора, что о своём умершем муже с трепетом и любовью рассказывает, и вспоминает невольно тот ужас и силу в глазах других, что потеряли своих отцов, любимых и братьев. Вспоминает этот страх в изумрудных глазах, идущий врознь тому, с какими огнями на фотографию смотрела Янина. Люди невероятно разные. Всех гнать под одну гребёнку глупо и бессмысленно. С этими мыслями он засыпал перед отъездом. С этими мыслями он просыпался, вновь не видя во снах ничего и никого. Он в словах доктора слышал глупую истину, которую несёт в себе Юнги, но лишь под другим ключом. Боль, которую забирают любящие с собой, не должна распространятся. Они забирают страхи, эти пустые взгляды и отдают свои последние капли жизни, наделяя ими живых. Именно поэтому то, что заканчивается, обрывается так внезапно, даёт самый огромный стимул расти дальше и преодолевать преграды, которые строит жизнь. Пусть ты бьёшься об стены конечностями, головой и больно невыносимо, то единственное «что-то» внутри помогает бежать. Ни ненависть, ни мотивация не умеет так толкать вперёд, как искренняя боль по утраченному. По тому, что разбилось, выпав из рук. Ты пугаешься, боишься, но нежное, трепетное чувство внутри толкает и порождает стимул двигаться вперёд. Пусть и один. Пусть сам будешь за колючие ветки хвататься, пусть сам будешь расчищать себе дорогу в будущее. На выход из Ада. Ты рождаешься один и умираешь один. — Ты думаешь о докторе? — спрашивает Чонгук, отрываясь от своего дневника. — Раздумываю над её словами. — Она сама выбрала этот путь, — Чонгук откидывается спиной на мягкую обивку и смотрит внимательно на Тэхёна из-под полуприкрытых век. — Не вини себя, что она одна. — Не виню, — качает головой Тэхён. — И она не одна. — Ты про её мужа? — Ты слышал? — парень переводит взгляд на капитана. — Я думал, ты уже спал тогда. Чонгук не отвечает, лишь молча прикрывает глаза, пытаясь вновь погрузиться в дрему сна, а Тэхён глаз не сводит, долго рассматривая острую линию челюсти, чёрные волосы и форму капитана. Он из стали сделан, не гнётся под сильным напором и не плавится под высокими температурами, из которых Тэхён создан. Этот огонь сталь лишь накаляет, позволяя помогать самому себе и вести в этот мир войны, в котором маленьким мальчикам не место. Тэхён уважает капитана. И безмерно ему благодарен. За то, что поднял окровавленного со снега и тащил. Тащил через боль и слабость. На одном печенье далеко не уедешь, но Чонгук смог. Сколько в нём силы, Тэхён никогда не разгадает. Знает лишь, что Чимин выбрал правильный пример для себя. Знает лишь, что их отряду приставили лучшего капитана, что не просто ведёт, а учит и наставляет. Тэхён в Чонгуке видит опору и защиту, которая в нём самом трещит, бывает, по швам. И она лопается, осыпается стеной, когда он видит ворота штаба. Ещё с рассвета он не спит. Просто не мог. Всё переживал, что за этот месяц и неделю могло произойти с ребятами. Как их могла ударить жизнь и будут ли они вообще там, в городе, где они снова встретились все вместе. Тэхён едва ли не по купе метался, не понимая, куда деть себя и собственное беспокойство, что не увидит родных светло-карих глаз, не услышит матершинных слов и не заметит вечно спокойного парня. Тэхёну только от мысли о том, что этого могло не произойти, становилось дурно. Он ощущал приступы тошноты в середине ночи и смог выблевать собственный стресс только с первыми лучами солнца, когда проснулся из-за рвоты, конечно же. Вновь ни единого фрагмента сна, но он был счастлив, когда вместо кошмаров или, наоборот, невероятного счастья он видел лишь тёмное пространство, в котором ничего не происходило и происходить не должно было. Тишина, спокойствие, и возобновление. Новый осенний день октября встречал их холодом и опадающей листвой. Идя рядом с капитаном, Тэхён ощущал его силу и мощь, благодаря которой за этот месяц железо внутри парня начало точиться. Пусть и об воду, но маленькими усилиями можно за долгое время совершить невероятно великие поступки. Можно стать сильнее, открыть новую планету, умереть или дать чему-то новому жизнь. Тэхён это прочитал в одной из книжек ранним утром в доме доктора. Янина долго прощалась с солдатами, говоря, чтобы добрались без происшествий, а обратившись к Тэхёну, твёрдо сказала, чтобы заботился о себе и ране, дала указания, как ухаживать, и отправила в добрый путь на вокзал, который был от них в далёких десятках километров. Солнце розовым небом освещало головы людей, что с самого утра бродили призраками, но не такими бледными из-за солнечных лучей. Тэхён внимательно смотрит на обрамленный розовым светом штаб и делает аккуратный шаг, когда видит три фигуры, что стояли на пороге. Он видит их бледными, похудевшими телами, но с горящими от счастья глазами. Делает второй шаг и оглядывается на капитана, словно боится оставлять его одного. Но во взгляде капитана лишь тихо «Иди, не оглядывайся», и Ким быстро перешагивает, громко говоря: — Ребя… — Тэхён! — Юнги первый срывается. Он всегда срывался первым, потому что не мог. Потому что видеть себя без второй половины крайне сложно, практически невозможно. Мин преодолевает расстояние между ними за два шага, аккуратно повиснув и стараясь не сдавливать, не зная даже о каких-либо ранениях. Крепко обнимает и жмурит свои шоколадные глаза, не в силах подобрать слова, ощущая под пальцами крупную дрожь солдата, от которого слегка тянет виноградом. Этот аромат чая въелся в волосы, но скоро Тэхён его смоет. В пепле, грязи и крови, в аромате смерти. А пока, в лучах розового рассвета, Тэхён дрожа обнимает Юнги, положив голову тому на плечо. Чимин и Хосок обнимают следом, благодаря небеса, которые их сюда заслали. Благодарят их за то, что их друг жив. Благодарят за то, что он остался целым, — лишь на первый взгляд, — и жмутся ближе. А Тэхён в себе отчаянное шипение боли сдерживает, потому что не хочет и не собирается отпускать. Он их не видел слишком долго. Боялся, что не увидит вовсе. Чонгук стоит у входа в ворота и наблюдает за ними, светящимися от счастья и боли, пережитой порознь. Смотрит на светящиеся под лучами солнца волосы Чимина, переводит взгляд на дрожащего Тэхёна и разворачивается, засунув руки в карманы. Он думал, что Тэхён из стали, но оказался тоньше хрупкого стекла. Однако даже так его невозможно сломать.